Всё, что в жизни есть у меня

      Феликс даже не сомневался в том, что колхозные будни полны романтики.       Погода благоволила проведению долгих дней усердной работы в поле: пусть солнце нещадно палило с самого рассвета, временами укрывавшие его пышные облака гнали из-за горизонта ветер, что гулял по виноградникам и ласкал кожу мурашками. Необъятное небо не пугало: наоборот, вырастая над пёстрыми лоскутами полей, оно интриговало и завораживало: хотелось изучать его, пока не начнёт кружиться голова, и провожать взглядом белые барашки облака на полотне цвета насыщенного индиго.       Феликс всегда считал физический труд отдыхом для души и мыслей — ещё с тех пор, как бегал в колхоз угощать Чанбина и его товарищей бабушкиным ягодным пирогом. Ожидая его у амбара с греющей пальцы корзиной, он мечтал вырасти и так же, как его возлюбленный, отправиться работать в поле. Здесь же столько всего интересного, чего не увидишь в пределах собственного огорода! Здесь кисловато пахнет виноградом, застенчиво выглядывают из-за ветвей пухлые персики, прячутся в кронах зелёные яблоки, здесь смех не утихает до самого вечера, а если кто-нибудь приносит гитару, вся бригада будет петь под бренчание струн. У Феликса появится возможность познакомиться с новыми людьми и завести друзей, применить полученные в университете знания, поучиться у старших и тем более показать Чанбину свои навыки… Во время учёбы этого дня он ожидал едва ли не больше, чем самой встречи с Чанбином после разлуки. Едва заметно перекачиваясь с пятки на носок, Феликс заводит руки за спину, с нетерпением предвкушая насыщенный день.       — Ребята, подходите ко мне! — говорит студент из профкома, протягивая мотыжки и железные вёдра.       Студенты выстраиваются в очередь, без какого-либо энтузиазма на лице послушно принимая из рук старшего инструменты и что-то бурча себе под нос.       Феликс тяжело вздыхает. Пока он с широкой улыбкой был готов начать работать, его однокурсники не видели романтики ни в сочных персиках, ни в гроздьях белого винограда, ни в запахе резиновых шин чанбиновского трактора, ни в тем более своих растянутых рубашках и майках, которые сберегли на случай практики в колхозе. Оно, конечно, понятно: солнце жгло глаза, которые едва можно было спрятать под козырьком, пыль стелила землю, из травы периодически выглядывали мелкие насекомые. Конечно, Феликс не мог не ожидать нескончаемые жалобы, что будут шёпотом расходиться сквозь ветви виноградника, чтобы, чего доброго, до бригадира не дошло… Хотя ожидал он этого по большей части только от одного человека. Студентам в своём недовольстве ещё предстоит посоревноваться со своенравным, упрямым и невыносимым парнем, которого воротило только от одного упоминания о колхозе — иными словами, как бы иронично это ни звучало, лучшим другом Феликса.       С порожка автобуса спрыгивает юноша в дорогих, чистых, ещё не испачканных землёй и пылью кроссовках. Название фирмы с тремя чёрными полосками блестит на солнце. Несмотря на жару, он одет в невероятно изящные, новые светло-голубые «левайсы», плотно обтягивающие стройные ноги и крепкие бёдра. Небесного цвета рубашка расстёгнута на пару верхних пуговиц, и первый порыв ветра приподнимает чёлку светло-каштановых волос, открывая немного небрежный, равнодушный взгляд прищуренных карих глаз.       Феликс хватает его под руку.       — Сынминка, ну как всегда, — цокает он, — мы же в земле работать будем, неужели тебе не жалко свои адики?       — Да ладно, — равнодушно отзывается тот, — что я, новые не куплю, что ли? Мы в августе всё равно, — он подбородком указывает в направлении горизонта, — за бугор, — и протяжно стонет от возмущения. — Нет, ну ты сказал взять ненужные вещи, а у меня таких нет.       Феликс посмеивается.       — Сынмин, разве у вас дачи нет? На даче ты же в чём-то работаешь.       — Тоже мне, сравнил, — фыркает он, — я в такой одежде в люди не выйду.       Феликс в шутку закатывает глаза: к таким выпадам от Сынмина он привык. Самый обеспеченный студент их потока несколько недель кряду ворчал из-за необходимости поездок в поле, повторяя, что это время он мог бы провести с пользой в другом месте. На вопрос «где?» он отвечал: «В Штатах, конечно. Отец туда регулярно катается». Но, конечно, его попытки «откосить» пресекались этим же самым отцом, который говорил, что, несмотря на свою нынешнюю высокую должность, сам он в студенческую пору всегда ездил собирать урожай, так что и Сынмин поедет. Не уступая своим принципам, сын, конечно же, жаловался, только Феликс периодически наблюдал, как его часть комнаты в общежитии наполняется узелками вещей. Помимо желания завести друзей и научиться новому, у Феликса прямо-таки бурлило в крови желание посмотреть, как Сынмин будет управляться с мотыгой и сбрасывать с себя жучков.       — Так, ладно, — Сынмин упирается руками в бока и осматривается, — одна вещь здесь меня всё-таки интересует.       — И что же это? — Феликс с надеждой поднимает взгляд лучащихся глаз.       — Мужик твой. Давай показывай.       — Сынмин! — Феликс смущённо прикрывает рот рукой, воровато оглядываясь по сторонам.       — А что такого-то? — удивляется тот. — Пусть весь университет видит, какого мужчину урвал себе наш отличник! Тебе завидовать надо!       Феликс только шлёпает его по плечу, заливаясь краской.       — Вот вечно ты меня дразнишь!.. Не волнуйся, — Феликс прочищает горло, — сегодня его будет слишком много, успеешь насмотреться.       — Это как так?       Хвастливо задирая нос, он гордо заявляет:       — Чанбин — наш бригадир.       — У-у-у, — закатывает глаза Сынмин, — не успели в колхоз приехать, а отличник уже шашни закрутил со старшим. Ну ясно всё с вами. Смотри, как бы в стукачи тебя не записали. Интересно, это каким мужчиной нужно быть, чтобы заставить другого мужчину понять, что ему не нравятся женщины! — нарочно продолжает Сынмин, восхищённо посвистывая. Феликс поднимается на носочках, пытаясь закрыть ему рот рукой, но тот отбивается и откидывается головой назад, едва не оступаясь. — Да нас всё равно никто не слушает, чего ты. Вот, смотри, — и складывает ладони на манер рупора. — Эй, ребят! А у Фели мужик… — Но и сам сдаётся, когда Феликс принимается щекотать его под рёбрами, из-за чего Сынмин складывается пополам от смеха. — Ладно-ладно, я понял.       К счастью, остальным ребятам не было никакого дела до них: они продолжали завязывать кофты на поясе, поправляли панамы и разбирали наборы перчаток. Девушки заплетали косы, кто-то разминался перед усердным днём.       — Вон, видишь, — Сынмин переводит дыхание, заправляя рубашку, которую умудрился вытащить Феликс. — Будут работать тут месяц, ничего не подозревая, бедные.       — Сомневаюсь, — протягивает младший. — Они тоже обделёнными не останутся. Ведь сейчас романтика начнётся, Сынмин! — Феликс мечтательно складывает ладошки у щеки. — Наши мальчики наверняка захотят познакомиться с местными девчонками. У нас в колхозе вообще традиция: как только лето кончается, хотя бы одна парочка женится. Может, ты и сам, а? — Феликс подмигивает. — Встретишь здесь кого-нибудь особенного, м?       Сынмин в ответ только морщит нос и кривит губы. Феликс смеётся. До романтики ему как до Луны — все уже привыкли, что один из самых видных и богатых парней в их вузе любовь отрицает и ни с кем свою жизнь связывать не собирается. Феликсу всегда казалось, что, даже если в него кто-то влюбится, то мгновенно пожалеет, потому что вытерпеть его норов требует сил и нервов ещё больше, чем практика в колхозе.       — Колючка ты, Сынмин, — отшучивается Феликс.       На самом деле, максимум, на который был способен Сынмин, это связь на одну ночь. Феликс никогда об этом не спрашивал, только просыпался иногда от звона ключей в двери под утро. Сынмин ни любви, ни отношениям большого значения не придавал и как следствие предпочитал не обсуждать его с другими. Он руководствовался правилом «захочешь — расскажешь» и применял его даже по отношению к себе. Именно поэтому Феликс не стеснялся говорить с ним о своём влечении к мужчинам. Потому что, кажется, сам Сынмин у себя его тоже не отрицал. Только, конечно же, никаких «особенных» в его жизни не было. Для этого Сынмин слишком любил свою свободу и отсутствие ответственности. Временами Феликс задумывался, может ли его позиция поменяться, но даже не представлял, кем нужно быть, чтобы это ледяное сердце растаяло и затрепетало. В любом случае, пока Сынмин уважал выбор Феликса, Феликс пообещал себе уважать его предпочтения в ответ. Однако без взаимных поддразниваний обойтись они всё-таки не могли.       — Ребят, о руках не забываем! — возле них останавливается профкомовский парень, протягивая перчатки. — В прошлом году, как вспомню, местные деревенские всё доказывали, что они в своём огороде целый день без перчаток работают, значит, и в колхозе смогут, а потом ко мне бегали, — цокая, рассказывает он. — Ким, ну ты чего без панамки-то, а? Посмотри на Яна! Вот как надо на практику приезжать!       Поодаль разминает мышцы худощавый парень в широкой панаме со связанными под подбородком резинками. Они стянуты в настолько прочный узел, что, кажется, вот-вот порежут ему щёки. Не по размеру широкие хлопковые шорты стянуты прочным кожаным ремнём с тяжёлой бляшкой, на тонких руках болтаются громоздкие перчатки. Стройное тело прячется под протёртой безрукавкой — в такое пекло эти хрупкие плечи сгорят ещё до обеда…       — Нам что теперь, на него равняться? — закатывает глаза Сынмин. — Он же снова в дедовском приехал.       — Так, Сынмин! — прикрикивает на него профкомовский. — Совесть у тебя есть?! Не у всех детей родители в партии работают! Парень молодец, нашёл подходящую одежду! Мы тут не в Дом моделей приехали, а в колхоз, так что тебе лучше работать усердно, а не «левайсами» хвастаться. Не выделывайся и веди себя нормально.       Сынмин недовольно стонет, но профкомовский достаёт из сумки дежурный головной убор и нахлобучивает на идеально ровный пробор пушистых волос, приминая пряди. Феликс сдерживается, чтобы не засмеяться: он знал, что любые попытки высказать недовольство не прокатят у старших.       — То-то же, а то солнечный удар получишь, нам тебя выхаживать потом. Бедных медсестричек пожалей, им в жару тоже работать не хочется. Хотя был у нас один кадр, откосить хотел, чтобы в медпункте пролежать, и знаете почему? Понравилась ему одна сестра! Вот наглец. Любят же студенты превращать работу в развлечение…       Но пока парниша из вуза рассказывает про любовные похождения студента с медсестрой, к нему приближается Чанбин — обнимая того за плечо, он становится прямо напротив Феликса с Сынмином. Уже готовый к работе, в привычной белой майке и косо надетой восьмиклинке, не хватает лишь травинки в зубах. Так сильно отличается от сонного Чанбина вчерашним утром, будто внутри у него по выходным и будним дням переключается рычажок. И, оценивая Сынмина с головы до ног, строго наказывает:       — А вы, надеюсь, ребята у нас ответственные, правда? Так что никаких мне тут вылазок по ночам в женское общежитие и лобызаний посреди виноградника! Не оскверняйте колхоз! Так, голубчик, а что это мы до сих пор не готовы? Давай обувку свою меняй.       Сынмин с Феликсом следят за направлением его взгляда и натыкаются на роскошные «адики».       — Я работать в них буду, — заявляет первый.       Чанбин выгибает бровь.       — Работать? — и на секунду мешкается, глядя Сынмину в глаза. Кусает губы и хмыкает. Феликс уже хочет вступиться, чтобы прояснить ему ситуацию, но Чанбин вдруг цокает от внезапного осознания и выдаёт протяжное «а-а!». — Ну, товарищ Ким, — он выдыхает смешок, — вот мы и встретились.       Естественно. Кем же ещё мог оказаться богатый парень из вуза, рядом с которым стоял Феликс? Возможно, Чанбин находит знакомым и высокий рост, и дорогую иностранную одежду, и выдающийся подбородок с аристократично острой линией челюсти, которой Феликс восхищался. Детали складываются в единую картину за секунду.       — Ага, — Сынмин лениво протягивает руку. — Здрасьте, товарищ Со. Кое-кто мне о вас так много говорил, что я, можно сказать, здесь только ради вас.       — Да что ты, — Чанбин пожимает ладонь. — Что же обо мне рассказывали?       — Что вы мужчина… сильный. В чём я и убеждаюсь.       Феликс едва заметно толкает его в бок, тихо покашливая. Чанбину лучше не знать, в каком контексте Феликс сдавал эту его силу с потрохами.       — А то! — как будто ничего не подозревая, соглашается Чанбин. — Мы, деревенские, все такие, а вот на вас, городских, сегодня и посмотрим, — он делает пару шагов назад и, пересчитывая студентов по головам, с улыбкой кричит: — Ну что, ребятня, стройсьь! Знакомиться с вами будем.       Студенты лениво выстраиваются в один ряд, неуклюже толкаясь под недовольный вздох Чанбина: «Ну что вы как на физкультуре!»       — Значит, с себя начну? Звать меня Со Чанбин, этим летом я буду вашим бригадиром. А это значит, что мы с вами должны сработаться, и в первую очередь, я обязан научить вас мне доверять. Если кто-то из вас, — он загибает пальцы, — упадёт с дерева, отравится, заболеет, получит солнечный удар, поранится, что вы первым делом сделаете?       — Обратимся к вам! — выкрикивает Феликс.       — Товарищ Ли, ну что ты, даже не даёшь другим ответить, — Чанбин поджимает губы, скрывая улыбку. — Но вообще-то, он прав. Я в колхозе с рождения живу, и если вы думаете, что с какой-то ситуацией я не сталкивался, то можете поверить на слово — сталкивался. Поэтому ничем вы меня уже не удивите. В крайнем случае, если меня не найдёте, Феликс тоже вам поможет, понятно? — он дожидается утвердительных кивков. — Итак, во-первых, хочу поздравить вас с первой студенческой практикой!       Феликс тихо хлопает в ладоши, пока Сынмин сбоку вздыхает.       — Работать будете вместе с местными. Не стесняйтесь обращаться за помощью — вам помогут и подскажут, мы не кусаемся. Тем более клуб-то у нас здесь один: рано или поздно все познакомитесь на танцах, — он машет рукой в сторону горизонта. — Поле размером в двести гектаров, без работы не останетесь. А коль виноград закончится, не переживайте, фруктов и овощей у нас достаточно растёт, — и, осматривая рабочих в поле, замечает пару крепких парней. — Ах, к нам же ещё и водителей с Москвы прислали! Вон какие удалые, ух, девчонки, налетаем! Парни тоже, если захотят, могут на что-нибудь претендовать. Но только не в рабочее время!       Его реплика вызывает нестройный смех по ряду студентов, и некоторые девушки и вправду смущённо прикрывают губы, переглядываясь. Парень из студенческого профкома тоже добавляет от себя пару слов и зачитывает технику безопасности.       — Работать будем посменно. В такую жару в поле весь день тяжко. В ваших же интересах собрать как можно больше: десять кэ-гэ государству набираете, сто грамм идёт вам.       — И чтобы никаких мне! — Чанбин трясёт пальцем. — Поеданий урожая прямо на рабочем месте! Студентов и так с трудом соглашаются отдать на фрукты, так что будьте благодарны, что вас не отправили на огурцы.       — А что мы сегодня делать-то будем? — нетерпеливо спрашивает Сынмин.       — То, для чего вам выдали мотыги — пропалывать сорняки, — торжественно объявляет Чанбин. — Как только закончите с ними, можете начать собирать виноград в вёдра. У кого-нибудь есть вопросы?       Пара ребят в строю поднимает руки.       — А развлечения у нас тут будут?       — В субботу вечером на танцы пойдём. Так что будет вам время расслабиться. А сейчас — за работу! Чем быстрее управитесь, тем быстрее пойдёте отдыхать.

***

      Работа в поле начинает кипеть: слышатся звонкие удары мотыг, зацепляющихся за спутанные корни сорняков, тяжёлые вздохи и голоса, эхом расходящиеся с порывами ветра, и самое главное — нотки музыки, что доносится из кабины неизменного красного трактора. Чанбин поставил проигрыватель на сиденье, открыв дверь, как обычно, чтобы разбавлять рабочую рутину душевными песнями — так, подпевая, он и сам коротал часы в колхозе, не замечая, как солнце постепенно плывёт по небосводу к горизонту. Феликс поправляет панамку на голове, наклоняясь к земле и цепляя очередной сорняк под лозами винограда. Прицеливаясь, он аккуратно ударяет кончиком мотыжки о землю, срывает небольшой бурьян и отбрасывает его в сторону, одними губами проговаривая текст песни. Мелодия мягкая, весёлая и ненавязчивая, слова сами срываются с языка, такие же лёгкие и понятные, как освежающий ветер, который блуждает между рядами. Чанбин, может быть, и правда слушает старые песни, но умудряется подбирать их так, что силы появляются от одного только прослушивания.       — Танцы… — ворчит Сынмин, отбрасывая носком сорняк. — Представляю, какие в деревне могут быть танцы.       — Ну Сынминка, ну не выкаблучивайся, — канючит Феликс. — У нас тут всё очень весело и здорово, по-семейному. И песни хорошие! Между прочим, я тоже буду принимать участие в организации. И… ох, ну что же ты так неаккуратно, давай покажу.       Феликс накрывает его ладони своими, устраиваясь сбоку, и вместе с ним берёт орудие, мягко ударяя по нужной точке на земле. Сорняк послушно выскакивает, вытягивая за собой корень, и Сынмин молча выдыхает. Феликс усмехается: выдыхает он так, будто ему становится стыдно за своё ёрничество.       — Вот куда ты так торопишься? — спрашивает тот. — Весь виноград мы всё равно не соберём.       — Но мы можем собрать как можно больше, а потом отдыхать с чистой совестью! Это совсем несложно.       — Феликс, в колхозе больше всех трудилась лошадь, но председателем так и не стала. Так что подумай.       — Ну да, придётся немножко попотеть, но какие потом получаются вкусные вина, Сынмин! Заходи ко мне в гости, я угощу тебя бабушкиным. Знаешь, оно такое лёгкое, прямо как компот, но пара бокалов в самый раз. Чанбину тоже очень нравится.       Сынмин только угукает в ответ, а затем, яростно выдёргивая сорняк, не сдерживается:       — Вот я уверен, этот Ян вино хлестать будет бутылками, пока мамка с папкой не видят, а профкомовский ради него… Кхм.       Феликс терпеливо вздыхает, только качая головой.       — Ты же знаешь Чонина, он просто очень ответственный.       — Угу, святоша. Раздражает. Постоянно всем преподам понравиться хочет, даже в колхозе без этого не обошёлся. Лишь бы показать, что он лучше всех.       — Ты преувеличиваешь. У него просто большая семья — конечно, он хочет стать для них опорой. А что ещё для этого делать, если не учиться на пятёрки?       — Я стараюсь избегать таких отличников, как он. Тихушники постоянно что-то скрывают, никогда не знаешь, что от них ожидать.       — Я тоже тихушник, — толкая Сынмина в плечо, дразнится Феликс.       — Вот-вот, прямое доказательство, — Сынмин в ответ толкается тоже. — С виду такой маленький, невинный, прямо ангел. На тебя посмотришь и даже не подумаешь, что ты на самом деле умеешь. Да и на Чанбина тоже… — Сынмин явно издевательски смотрит снизу вверх, выгибая брови и ухмыляясь. — Насчёт подушки ты меня, конечно, удивил в тот раз. Не ожидал, что догадаетесь.       Феликс цокает.       — Вот ведь неровно дышит к моим отношениям.       — Ещё бы.       Феликс замахивается и выкорчёвывает из почвы петлистые корни. Сынмин с брезгливо поджатыми губами сбрасывает с себя жучка.       — И правда, уехать бы вам двоим отсюда… — ни с того ни с сего говорит он. — Туда, где вас никто не знает.       Феликс привстаёт на ноги и отряхивает штаны от кусочков земли. Поправляя белоснежную панамку, он оставляет на ней тёмные пятна.       — Посмотрим, что будет. Но я бы хотел здесь остаться. И Чанбинка тоже вряд ли Родину покинет.       — Храбрые. Про таких, как вы, книги пишут.       Сынмин был единственным человеком, посвящённым в интимную жизнь Феликса. Вообще-то, Феликс в течение долгого времени не планировал рассказывать о себе никому, и когда он въехал в общежитие, то дал себе обещание держать рот на замке. Когда знакомился с соседями по этажу и однокурсниками, когда ходил на студенческие пьянки, когда разговоры заходили об отношениях, Феликс всегда вёл себя спокойно и предпочитал воздерживаться от ответа. Потому что он рос в маленькой деревеньке, где любить можно было только противоположный пол, и хоть однополые отношения не хаяли, но и не поощряли — про них вообще ничего не говорили, и если у остальных людей была в голове картина того, какой должна быть любовь, Феликс стеснялся об этом спрашивать, и всё, чем он жил, всё, что у него было, было накоплено, изучено и обговорено с самим Чанбином. Ему часто казалось, что они одни такие на целой планете и поддерживать их никто не станет.       Пока не появился Сынмин.       А Сынмин из тех, кого сложно впечатлить.       В первые дни жизни в общежитии они общались не так уж и много — разве что помогали друг другу по учёбе. Феликс быстро понял, что Сынмину куда комфортнее в одиночестве, и он не тот человек, которому требуется постоянное общение с ровесниками. Может быть, всё было из-за поросших вокруг него сплетен о его родителях — слухи о богатстве его семьи быстро распространились по вузу — или же он просто оказался нелюдимым, но Феликс старался не беспокоить его без повода и даже не навязывал свою дружбу, так что первые несколько месяцев прошли в обоюдном понимании и уважительном молчании. Закадычными товарищами их точно нельзя было назвать — Феликс в каком-то смысле Сынмина поначалу побаивался. Тот носил твёрдый панцирь, никогда никому не улыбался без повода и не выказывал желания сближаться с остальными. Взгляд его карих глаз, как и сегодня, был равнодушным, а кому-то мог показаться даже оскорбительным, но со временем Феликс понял, что Сынмин просто такой по жизни, немного отстранённый и скучливый, если дело не доходит до науки — там-то он блистал перед профессорами и все задачи на высокой доске решал за пару минут на глазах у всего амфитеатра, настолько профессионально, не сомневаясь в себе, что Феликс едва сдерживал вздох восхищения. Он правда гордился своим соседом, хоть и предпочитал не говорить ему об этом. И так же быстро Феликс научился понимать, что Сынмин — человек настроения, которое от других, в общем-то, не зависит, просто если Феликс привык думать о друзьях и знакомых, Сынмин как будто жил в мире, где, кроме него, никого не существовало. Может быть, так было даже легче, потому что только в его присутствии Феликсу не приходилось притворяться. Ему повезло: хотя бы в своей комнате можно было не играть роль наивного девственника, который боится общаться с девушками. Сынмин ведь никогда не задавал дурацких и совершенно неэтичных вопросов.       И Феликс тоже не планировал. Просто однажды пришлось.       Он вернулся в общежитие поздним вечером, когда за окном уже потемнело, а город накрыли тяжеловесные ноябрьские тучи — в преддверии сессии преподаватели как будто сами вспоминали про свои обязанности, и Феликс вместе с тройкой таких же неудачливых студентов после окончания пар провёл несколько часов на кафедре за обсуждением курсовых работ, абсолютно вымотанный и изнывающий от голода. Проскальзывала даже мысль о том, что если бы о его сбитом режиме приёма пищи узнал Чанбин, то мигом забрал бы его обратно в хутор.       Комнату освещала тусклая настольная лампа, жёлтого облака света которого хватало лишь на то, чтобы увидеть, как часовая стрелка на будильнике переваливает за час ночи. Сынмин домой ещё не вернулся, и Феликс решил подождать его, заняв себя учёбой. Почувствовать прилив хоть каких-то сил ему помогли наспех нарезанные бутерброды с «Докторской», горячий чай и баранки, и сейчас, склонившись над курсовой, которую на каждой странице украшали шрамы красной преподавательской ручки, он из последних сил редактировал работу.       Пролистав практическую часть, Феликс заметил исправления в расчётах и нахмурился, не совсем поняв, в чём именно ошибся. Вроде сделал всё по формуле… и формула была правильной… но точно ли? Нужно проверить в учебнике. Феликс потянулся за книжкой на верхнюю полку, в полутьме выглядывая нужный корешок, но, добравшись до последнего, понял, что так его и не обнаружил. «Потому что сегодня по мелиорации были пары, дурачок», — подумал он, с тяжким вздохом потянувшись к сумке. Однако, перебрав указательным пальцем содержимое, понял, что учебника не найдёт и там. Значит, признал он, мог забыть на кафедре. А как же иначе — ведь по тексту именно его учебника преподаватель объяснял сегодня ошибки. Громкий усталый стон наполнил комнату.       Интересно, а у Сынмина все учебники на месте? У них же один факультет, а на первом курсе у всех предметы одинаковые. Если он воспользуется учебником всего лишь на пять минут, чтобы узнать формулу, Сынмин не разозлится?.. Верно?.. Феликс потянулся на носочках к полке с его книжками и заметил синюю обложку, и уголки губ приподнялись в облегчении. Хоть с чем-то сегодня можно будет разобраться. Слегка подпрыгнув, он смахнул учебник с нагромождения остальных бумаг и мгновенно раскрыл его на нужном параграфе.       Вот только вслед за учебником на чужой рабочий стол со шлепками повалилась ещё горсть тетрадей и журналов — как будто нарочно громко, чтобы поднять тревогу и разбудить парней в соседних комнатах. Феликс поморщился, примерно поняв, какой уровень шума вызвал.       Теперь придётся оправдываться перед Сынмином, что полез в его вещи, вот балбес! Вряд ли тот обрадуется — у него наверняка был свой порядок. Отложив учебник на стул, Феликс попытался собрать макулатуру в кучу, прижав громоздкую стопку к груди, но в последний момент увидел упавший на стол журнал.       Одного взгляда на обложку хватило, чтобы все тетради и книги в его руках рассыпались.       Свет от лампы лёг на очертания обнажённых бёдер, и, словно направив взгляд Феликса вверх, продемонстрировал ему участок тёмных кудрявых волос в промежности. Прикрыв в испуге рот, он заставил себя задержаться здесь, подозревая, что может увидеть выше. Но, казалось, глаза сами косо взглянули наверх, и следом он заметил голый живот с лежащими на нём женскими ладонями и… обнажённую грудь.       Большую, с крупными красными сосками и выходящими за прямой силуэт тела очертаниями. С обложки улыбалась и подмигивала совершенно бесстыже голая женщина.       Это что же?.. Это?..       Он едва не оступился, поскользнувшись на тетради. Чанбин рассказывал ему о том, как в городских клубах ребята продавали друг другу порно-журналы с самыми откровенными комиксами, в которых герои… ласкали и покрывали поцелуями чужие тела и… неужели?..             Феликс потянулся к журналу, раскрыв его на случайном обороте. Голая женщина в окружении двух мужчин обхватывает ладонью пенис и вводит его себе в рот, пока снизу к ней пристраивается третий, обнажённый парень лежит на животе, уткнувшись головой в подушку, спина испачкана белым липким пятном… А вокруг — сплошные надписи на иностранном языке, и скорее всего, это немецкий. Феликс захлопнул журнал, резко отвернувшись, и, зажав рот кулаком, проскулил в пустоту. Нет, конечно, они с Чанбином тоже… кое-что делали, но… как же можно вот так вот… без цензуры… У женщины ведь там и половые губы были видны, и… и… и мужчина входил в неё с таким неприкрытым удовольствием на лице, разве им не стыдно?.. Феликс бы сквозь землю провалился на их месте… Он всегда считал, что такие вещи нужно скрывать, что порно-журналы — это что-то иностранное, чужое и далёкое, что в его привычную жизнь это явление никогда не просочится, но оно свалилось, как снег на голову… оно всегда находилось чересчур близко к нему — буквально напротив его собственного рабочего стола.       Божечки… Сынмин точно ругаться будет! И чего Феликс только полез переделывать свою курсовую поздно ночью, лучше бы спать лёг!       Феликс виновато обернулся к беспорядку, который учинил в комнате, и заметил в этой куче блеск. Зажав губы, он присел на колени и дрожащими руками выудил из общей кипы ещё один журнал. Потому что на обложке были изображены двое мужчин в одних лишь трусах. Плотно обтягивающих характерные бугры.       Прямо под разноцветными буквами, окрашенных в шесть цветов радуги. Знаний английского Феликсу хватило, чтобы понять, о ком будет этот журнал. Потому что заголовок гордо гласил «Gay Agenda: Gay Life in Modern Society». Этот журнал… был про геев.       Феликс осторожно перевернул страницу, как будто боялся обнаружить под ней таракана. Но вместо насекомого он увидел изображение двух целующихся мужчин. Они крепко держали друг друга в объятиях, наглаживая мышцы на плечах и спине и потираясь налитыми кровью членами. Ох… Феликс почувствовал, как внутри что-то сжимается — не то стыдно становится, не то слишком приятно смотреть. Они были так свободны в своих чувствах, так искренни, будто это совершенно нормальное дело — наслаждаться друг другом, так же, как наслаждаются сами Феликс и Чанбин, когда остаются наедине…       Дверь его комнаты с хлопком закрывается, и Феликс вздрагивает, мгновенно роняя журнал на пол. Он падает разворотом вниз — только мужчины с обложки продолжают гордо смотреть на него. Слышится тяжёлый вздох, и Феликс едва сдерживает испуганный скулёж.       — Вот, блять, только не читай мне мораль, ладно? Для такого у меня уже есть отец.       — Сынмин, я… я не хотел, извини, пожалуйста… Я всего лишь хотел одолжить у тебя учебник, честное слово!       Феликс виновато наблюдал исподлобья, как Сынмин скидывал обувь и сумку, оценивая причинённый своим соседом ущерб.       — Многое успел увидеть? — недовольно проворчал он, усевшись на корточки напротив и подцепив пару журналов.       — Я… Я просто… — Феликс поднял учебники, как будто нарочно делая вид, что не хочет касаться журналов. — Просто они упали и я кое-что разглядел, но…       — Не ври, — равнодушно перебил его Сынмин.       — Я почитал пару страниц… Извини, нельзя трогать чужие вещи… Надеюсь, я ничего не порвал случайно… Просто они так лежали…       — Да я сам виноват, что на край их положил. Комендант мог бы заметить. Надо спрятать. Утром закинул их на полку и забыл…       Феликс помог собрать вещи в кучу и закинуть на полку. Оставшиеся журналы Сынмин свернул в трубочку.       — Впервые такое видишь, да?       Феликс вздрогнул.       — Что? Я…       — Не пугайся так сильно, а? — пробурчал Сынмин. — Просто скажи, нужны ли тебе такие же. Я смогу достать. Но учти, они дорогие.       — Нет, конечно! — Феликс вытянул перед собой руки. — Я такое не читаю… вернее, я… мне нет нужды смотреть на голых женщин…       — А на голых мужчин?       Феликс почувствовал, как горячая краска заливает лицо и уши, и поблагодарил себя за то, что оставил включённой лишь лампу.       — Я уже… увидел всё, что мне надо.       — Ну как хочешь. Если снова захочешь мои почитать, то предупреди.       Феликс только кивнул.       А последующие несколько дней засыпал с мыслью о том, что журналы, хоть и надёжно спрятанные Сынмином, всё равно хранятся в их комнате. Рядом. Руку протяни — и коснёшься запретного.       Феликс знал действительно не так много вещей. В основном учил его Чанбин: рассказывал о здоровье и анатомии, показывал позы и эрогенные зоны, и Феликс впитывал все его слова, с каждой совместной ночью приобретая всё больше опыта. Но из-за того, что у них не было книжек и об этом предпочитали умалчивать, Феликс считал, что секс — это что-то постыдное, что-то, что нужно хранить в секрете и никому не показывать, ведь это личное дело двух людей… а теперь, пролистав журналы, оказалось, что не только двух, а трёх или четырёх и… иногда даже не личное. Значит, Сынмин знает это уже давно, раз так спокойно относится к подобной литературе? Может, он намного раньше всё изучил? Ну конечно, ведь он городской и богатый, он летал прошлым летом в Штаты, а там всё совсем по-другому… Феликс, круглый отличник, чувствует себя тупым бревном по сравнению с ним.       И всё же любопытство перебороло стыд, и однажды Феликс, сложив руки за спиной, появился рядом с Сынмином, пока тот писал научную статью.       — Что-то случилось? — поинтересовался он, не поднимая глаз.       — Я… Я хотел бы почитать у тебя тот… ну, журнал. Можно?       Сынмин коротко усмехнулся, как ни в чём не бывало перевернув страницу учебника.       — Только чтобы никому ни слова о том, что они у меня есть.       — Хорошо-хорошо, конечно! Обещаю, его буду смотреть только я. И держать рот на замке.       Сынмин достал один выпуск из-под подушки, и Феликс сразу же распознал мужчин, которых увидел в самый первый раз. Прижав издание к груди, Феликс тихо поблагодарил его и направился к своей кровати.       — Хорошо, что у меня такой тоже оказался, раз тебе мужчины нравятся.       Феликс едва не уронил журнал — снова.       — Ч-что ты сказал?       — Я сказал, хорошо, что у меня разные выпуски есть, ведь тебе неинтересно смотреть на женщин. Мужчины, кстати, нечасто красивые попадаются, но на этот раз модели что надо. Полюбуйся. В нашем городе таких не найдёшь.       Феликс упал на матрас своей кровати, проморгав от удивления. Сынмин говорил об этом так легко и привычно, будто они обсуждали не голых целующихся мужчин, а курсовую по мелиорации. Машинно равнодушно и сухо. «Неужели в этих Штатах настолько простая жизнь?..» — пронеслось в голове у Феликса.       — И тебе… тебе нормально, что твой сосед по комнате любит, ну… как бы это…       — Любит что? — в полутьме Феликс заметил на губах Сынмина ухмылку.       — Ну, вот… не любит женщин… и смотрит на мужчин…       — Да мне вообще всё равно, как ты развлекаешься наедине. Почему ты думаешь, что я должен относиться к тебе иначе?       Эти двое мужчин в нижнем белье как будто смотрели на Феликса с вызовом: мол, посмотри, каким свободным, счастливым и спокойным ты можешь быть, прямо как мы. И нет ничего постыдного в том, что тебя никогда в жизни не привлекали девушки.       — Ну… Потому что я тоже… гей.       — М.       — М?       Сынмин разворачивается на стуле, бросая на исписанный лист бумаги закончившуюся ручку.       — Фель, таких геев, как ты, половина Америки ходит, почему я должен удивляться так, будто геи — это эндемики? Очевидно же, что они в каждой стране есть. Если тебя беспокоит, что я сдам тебя «ремонтникам» или устрою травлю, то я не из таких людей. Относиться я к тебе буду как прежде. И тебе кстати, повезло с внешностью: в Нью-Йорке такие ребята, как ты, никогда не обделены вниманием мужчин.       Феликс опустил застенчивый взгляд, но улыбки сдержать не смог.       — Правда?..       — Угу. Сильные ребята любят маленьких и нежных. Читай уже журнал, а то отберу.       Через пару недель, лёжа в постели с Чанбином, Феликс обо всём ему рассказал.       — Только, — он испуганно ойкнул, — Сынмин предупреждал, что это секрет! Блин… Чанбинка, ты же никому не расскажешь, да?!       Видимо, Феликс снова выглядел как испуганный оленёнок, раз Чанбин в ответ посмеялся и поцеловал его в нос.       — Больно оно мне надо рассказывать, Фелюш. Я и сам такие видел пару раз у ребят в городе, — а потом резко сменил весёлый тон на игриво обиженный. — Ну как, посмотрел там на всяких мужчин? Красивые небось, ухоженные…       Феликс аж приподнялся в кровати.       — Нет, родной, правда, нет! Никого красивее тебя не было! И… и не будет! Я просто… я как энциклопедию изучал, вот! Но оказывается, зря, мы с тобой почти всё уже пробовали!       Чанбин засмеялся, прижав его к своей груди и запустив руки в волосы. Кончик носа прошёлся по линии его челюсти.       — Мальчишка мой. Я ж шучу. Давай, рассказывай, как тебе.       — Непривычно, — пробубнил он ему в шею. — Но очень познавательно. Я не ожидал, что смогу так подробно изучить человеческое тело. И увидеть, что другие получают такое же удовольствие, как я…       — Я тоже удивился, когда впервые увидел, — признался Чанбин. — Но если бы не они, я бы вряд ли знал так много.       — Да у меня чуть сердце не выпрыгнуло сначала… Они ведь делали всё то же самое, что и мы с тобой. Я даже… ну… Чанбин…       — Возбудился?       Феликс виновато угукнул.       — Это тоже нормально, Фелюш, — Чанбин погладил его по спине. — Люди для этого журналы и читают.       — Но! Но! — заволновался Феликс. — Вообще там всё было не это самое… не так уж и… Они слишком грубые там были, а ты у меня ласковый. Я просто посмотрел, чем ещё тебя можно будет удивить, честно…       Чанбин убрал пряди его светлой чёлки и подарил долгий, тёплый поцелуй в дрожащие губы.       — Ты умница у меня. Нашёл что-нибудь интересное?       Почувствовав, как краска снова приливает к щекам, Феликс кивнул.       — Было кое-что там… необычное.       — Покажешь?       Феликс кивнул снова.       И развернулся в постели, припав губами к чужому паху.       А когда оказался глубоко под одеялом, вдыхая запах чужого тела и постанывая от ощущения шероховатого языка внутри, то пообещал себе обязательно поблагодарить Сынмина за то, что позволил хотя бы краем глаза заглянуть в его вещи. Чанбин у него тоже сильный — и тоже любит хрупкого и нежного Феликса. А значит, они с ним такая же парочка, как в далёкой Америке.       Спустя месяц, в одну из пьяных ночей, Феликс рассказал о Чанбине и Сынмину. Не то чтобы он планировал, просто настойка, которую пронёс в общежитие Сынмин, была так хороша и так сильно туманила разум, что Феликс попросту расплакался в своей постели, потому что не знал, кому ещё сказать, насколько громко прокричать о том, как скучает по любимому человеку. Зимние зачёты изнуряли его, а Сынмин больше не мог видеть, как Феликс засыпает за партой и валится с ног от усталости. Его идея просто выпить вместе обернулась тем, что Феликс не сдержал горячих слёз прямо со стаканом в руках, а Сынмину пришлось сесть возле его кровати, чтобы выслушать. «В конце концов, для чего ещё нужны соседи по комнате, правда?» — пошутил Сынмин, но Феликс либо пропустил мимо ушей, либо не нашёл в себе сил смеяться. «Я просто хочу, чтобы сессия поскорее кончилась… Хочу его рядом, — и похлопал себя по боку, — вот прям сюда, чтобы лежал со мной. Сынмин, он у меня такой… такой… касаюсь его, и все проблемы уходят. Мне так жаль, что пять дней в неделю мы в разлуке. Хотел бы я вернуться в детство. Там он к нам домой каждое утро перед школой заходил…»       Сынмин в основном молчал, просто слушая. Феликс не требовал ничего в ответ, он знал, что тому сложно воспринимать любовь, тем более так, какой видит её он сам. Феликс и так благодарен Сынмину, что он не считает его сломанным или неправильным, как будто они живут в счастливом будущем, где любовь между людьми одного пола — совершенно нормально. Впрочем, может, в будущем так и будет. Феликс хотел бы застать такое время. «Знаешь, Сынмин, это такое чудо. Мне кажется, если не Чанбин, то уже никто. Я правда не знаю, смог бы я однажды в жизни полюбить, если бы не он… Хочешь, покажу его? А?» Феликс с энтузиазмом раскрыл свой бумажник — с маленькой фотографии в коричневатых тонах смотрели двое молодых мужчин: одной рукой Чанбин держал кепку, второй обнимал Феликса за плечо. Их лица были залиты светом яркого полуденного солнца, а за спиной простиралось вспаханное поле. Их сфотографировали спонтанно, и ещё много ночей Феликс мечтал о том, в какие позы они могли бы встать, если бы готовились. Поцеловать бы его в щёчку и обнять за талию или прижаться в груди… Феликс хотел бы, чтобы плёночный фотоаппарат запечатлел чуть немного больше нежности, чем они обычно позволяли увидеть другим людям. «Красиво смотритесь», — только и сказал Сынмин, никак больше не прокомментировав. «Правда?» — пьяно улыбнулся Феликс. «Конечно. Очень душевное фото, Фель. Спасибо, что показал».       Феликс не хотел донимать Сынмина, поэтому если и возвращался к этим разговорам, то достаточно редко. Ему было достаточно знать, что рядом с Сынмином он может не оправдываться за то, каким родился, и из-за этого они как будто становились ближе. По крайней мере, если с остальными ребятами тот даже не думал начинать общение, то с Феликсом у них появились общие шутки и общие чаепития в одиннадцать вечера над одним учебником, последним, который смогли нарыть в библиотеке за пару дней до сессии, и общие фотографии, когда Сынмин ради Феликса стал вылезать на студенческие мероприятия и встречи. И иногда, возвращаясь в комнату в хорошем настроении, Сынмин трепал светлые волосы в знак приветствия и спрашивал, как дела у Чанбина. Последнее происходило редко, но всё же случалось, и Феликс даже стал копить смешные истории от своего мужчины, чтобы потом пересказать. И конечно же, конечно же предвкушал поездку в колхоз на практику и их долгожданное знакомство.       — Ну что, передовики, уже небось все двести гектаров пропололи?       Феликс приподнимает голову, щурясь на ярком солнце. Белоснежные лучи пробираются сквозь густую листву и зайчиками играются на ухмыляющемся лице. Из губ привычно торчит длинная травинка.       — Чанбин! — Феликс резко подскакивает, заливисто смеясь. — Ну какие из нас передовики! Мы всего лишь первокурсники.       Чанбин смахивает с его щеки комочек грязи, заправляя растрепавшиеся пряди за ухо.       — Всё хорошо у вас? Головку не напекло?       — Не-е-ет, — довольно протягивает Феликс, — я же вот, в панамке! Здесь тенёк хороший, не напечёт, даже если захочешь.       — Не устал? — понимающе спрашивает Чанбин.       — Да я ещё горы сверну!       Сынмин лениво оборачивается — это затруднительно, ведь он стоит на четвереньках, почти утыкаясь носом в землю. Смахивая перчаткой кусок земли с щеки, он кивает в знак приветствия.       — О, товарищ бригадир пришёл, — хмыкает он. — Что-то вы больно свежо выглядите для того, кто трудится в поле.       — Ещё бы я не свежо выглядел, — Чанбин присаживается на корточки. — Чистый воздух, зелень, речка рядом, да здесь омолодиться можно! Не то что в вашем городе пыльном. Ты чевось здесь растянулся-то? — и тянется пальцами к животу Сынмина, открытому оттянувшейся к земле рубашкой. — У-у-у, вон брысю какую отъел, ну теперь понятно, чё ты здесь корячишься.       — Да товарищ бр… — Чанбин щекочет его в районе пупка, гыгыкая. — Да ё-моё, что вы меня оба сегодня! —Сынмин отбрасывает мотыжку и заваливается на бок, отпихивая от себя смуглую руку. — Всё у меня там в порядке.       — Почаще в поле надо выходить — и никакие спортклубы не нужны, вся сила от земли идёт, от воздуха нашего! Пара недель под горячим солнцем, и все девчонки твои. Ну или мальчишки. Как захочешь.       — Спасибо, желанием не горю.       — Эх вы, городские. Фелюш, как ты с ним в одной комнате уживаешься? Такой вредный.       Сынмин тяжко вздыхает и устраивается удобнее, подпирая затылок рукой.       — А вы, значит, такое тело себе благодаря работе получили.       — Он меня на руки поднять может, — хвалится Феликс.       Чанбин гордо кивает и напрягает мышцы плеча, хлопая себя по трицепсу. Сынмин в ответ только морщится, выгибая брови.       — Ну я и получше видел.       — Вот же ж! — улыбка сходит с лица Чанбина, и он в шутку замахивается кулаком. — Чем язвить, лучше работать иди.       Вместо этого Сынмин поднимается с земли и, сладко потягиваясь, произносит:       — Я отлить. Фель, если что, я за амбар.       — Да как же, мы же вот в туалет ходили недавно… — теряется тот.       — Кто-то брысю мою слишком много трогал.       Феликс в ответ только хихикает и падает на землю к Чанбину. Почёсывая нос перчаткой, он рассматривает его, будто хочет что-то сказать, но слов не находит.       — Ну замарашка, — цокает Чанбин, смотря, как на щеках, кончике носа, шее и панамке вырисовываются грязные следы.       — Ничего, потом вытру, — непринуждённо отвечает Феликс. — Стараюсь просто, не замечаю даже, как пачкаюсь. Это Сынмин у нас всегда выглядит идеально. Ни один волосок на голове не дрогнул!       Чанбин вдруг затихает и, закусывая губу, приближается к Феликсу.       — У вас же всё спокойно? Как он относится… ко мне? — он переходит на шёпот. — Точнее, к нам с тобой…       — Чанбинка, не переживай. Сынмину всё равно на всех, кроме себя. Во всех прямых и переносных смыслах.       — Правда?..       — Да. Поверь, он меньше всего сейчас хочет находиться в поле, и мы с тобой для него здесь единственное развлечение. Когда он ненавидит человека, он просто его игнорирует, а если он в ответ язвит, значит, это уже симпатия.       — Но разве он совсем не удивился? Прям вообще без разницы, что ли? Или… — Чанбин протягивает долгое «а-а-а». — Он же из этих, из буржуев.       — Отчасти в этом и дело. Сынмин много путешествует, много читает. Он рос в постоянных разъездах с родителями, его уже ничем не удивить. Мол, а чему тут удивляться, влюбились и влюбились, все люди в мире однажды влюбляются, и не остальным судить в кого.       Чанбин пережёвывает травинку.       — Мудро.       — Ещё как мудро. Заграница его многому научила. Это мне, на хуторе выросшему, страшно было на голых людей смотреть. А у Сынмина мир в голове совсем другой. Он куда шире.       Они осматривают результаты работы. Выкорчеванные сорняки валяются по земле, прикрывая собой ветви виноградника, и вдоль по ряду тянутся уродливые комки земли, из-под которых торчат голые корни.       — А мотыжкой управлять так и не научился, балбес.       — И правда. Так и не научился.       Слухи про Сынмина оказались верными: он и правда родился в богатой семье. Его отец работал дипломатом, а мать — учительницей русского языка для иностранцев, и казалось, не то что Родина была местом не для них, они сами как будто были созданы для того, чтобы вырваться за её пределы. Впрочем, этому желанию они не сопротивлялись, и с самого детства Сынмин привыкал к пейзажам туманной Великобритании, пёстрой Америки и жаркой солнечной Италии. Возможно, таким же равнодушным взглядом он беспристрастно изучал чужие города и незнакомые лица, понимая, что из себя представляют люди и что такое эти человеческие взаимоотношения. Его состояние и связи позволяли ему гулять по подпольным клубам в Нью-Йорке и пробовать запрещёнку, его невозможно было удивить самым дорогим и изысканным алкоголем, на его глазах полиция арестовывала людей за употребление веществ, порно-журналы были для него не более чем литературой, а новости об убийствах на первых полосах газет пестрили на витринах, сколько он себя помнил. Феликс всегда считал, что Сынмин — сильный человек. Потому что сам он никогда бы не смог вести себя так же сдержанно и спокойно, будто всегда был готов к самым неожиданным вариантам развития событий. Феликса испугали откровенно обнажённые тела на страницах журнала, а если бы в помещение, где он развлекался с друзьями, ворвалась бы полиция, мигом прижавшая преступников лицом к столу, он бы разревелся от страха и спрятался бы в дальний угол. Сынмин рассказывал ему о других странах как о совершенно новом мире, другой планете, с таким скучающим видом, будто то же самое происходит и у них в городе. Феликс даже страшился предполагать, что такое имело место быть, просто никто об этом не рассказывал. Когда счастливые детские годы проводишь в маленьком хуторе, где тебя окружают заботой и любовью, очень непривычно и даже грустно осознавать, что существует мир за его границами, и не самый добрый. Он был благодарен Сынмину за то, что тот рассказывал ему истории из своей жизни, хоть иногда и дразнился, с хитрой улыбкой сканируя Феликса с ног до головы и выдавая: «Такое тебе знать ещё рано. Подрастёшь — я объясню», — за что получал подушкой по лицу. Можно сказать, если Чанбин защищал Феликса в хуторе, то Сынмин оберегал его в городе, как ответственный старший брат, которому на голову свалился этот конопатый недотёпа.       — Простите, что врываюсь к вам, голубки, — слышится над ухом голос Сынмина. Феликс и Чанбин моментально поднимают головы. — Но там, кажись, ваш московский водитель с девчонкой кокетничает.       Чанбин аж с места срывается, оглядываясь по сторонам.       — С какой?!       — Ну, с такой, косой длинной. Прям вот, — Сынмин ставит ладонь ребром к пояснице, — по сюда.       — С Надюшкой! — вскрикивает Чанбин. — Так и знал, так и знал, что от неё не отвяжутся! — он трясёт пальцем в воздухе. — Ну я ему сейчас покажу как к занятым девушкам приставать!       Феликс пытается сдержать смех, смотря вслед целеустремлённо пересекающему поле Чанбину. И, поднимая взгляд на Сынмина, повторяет слова, которые тот сам сказал пару часов назад:       — Смотри, как бы в стукачи тебя не записали.       — А пусть работать идут, — фыркает тот. — Нечего тут брачные игры устраивать. Я что, один пахать должен? Я мог бы сейчас на пляже в Майами отдыхать.       — Пойдём, лошадка. Того и гляди, до председателя дослужишься, — он хлопает его по плечу, — и никакие Майами уже не нужны будут.