Caoineadh

Не то чтобы Дик был неисправимым оптимистом, каким его называют плохо с ним знакомые окружающие. Годы приучают его к тому, что за каждым поворотом таится зубастое дерьмо, готовое укусить за зад. И если сегодня все хорошо, это означает лишь то, что завтра бабахнет с удвоенной силой и полным паком отвратных спецэффектов. Но Дик — не Брюс. Бэтмен живет мрачным ожиданием. Подобный подход не раз доказывает свою жизнеспособность, но от одной мысли об экстраполировании его на себя, Дика накрывает невыносимая тоска. Дик предпочитает простую формулу стоицизма — «надейся на лучшее, готовься к худшему». Ни он, ни Джейсон не отличаются дипломатичностью и терпением. И пусть сейчас они значительно поостыли, подспудно Дик ожидает, что вулкан под названием «Дик Грейсон плюс Джейсон Тодд» рванет в любой момент, разрушая с трудом достигнутое. Этого не происходит ни через месяц, ни через два. Они даже практически не ссорятся. Так, сцепляются несколько раз из-за пустяков, дуются по-детски, разбежавшись по углам, а после жарко мирятся прямо на ковре, не дойдя до спальни пару шагов. Однажды — на работающей стиральной машинке. Высоко ценящий свою независимость, Дик однажды с удивлением замечает, что упускает момент, когда вещей Джейсона в его квартире становится многовато для «переночевать». Понимание приносит не гнев, но ощущение умиротворения и… уюта? Даже когда Дик один в квартире, ему уже — чуточку, но и это здорово — менее одиноко. Дик задумчиво жует чипсы, привалившись к теплому боку Джейсона. Четыре месяца — огромный срок по не слишком нормальным меркам Бэт-клана. Достаточный для того, чтобы полусовместный быт и мелкие разногласия похерили всю начальную эйфорию. Но. Он все так же с нетерпением ждет встречи, а Джейсон по-доброму смеется, когда Дик спросонья сует ему под футболку сначала руки, а следом и голову. Даже — что кажется невероятным — не сильно ворчит из-за крошек в постели. Дик начинает почти любить горьковатый запах табака, которым пахнут пальцы Джейсона, и торчит в Готэме больше, чем за весь прошлый год, а тот без раздражения собирает раскиданные по дому грязные шмотки и в безакцептном порядке — к вящей радости Дика — забирает в свое владение кухню. Возможно, они просто стали старше и поумнели. Устали бесконечно сталкиваться лбами и пытаться вписать их отношения в рамки «семьи». А может — это нечто иное. В последний раз он испытывал нечто подобное на самом восхитительном пике романа с Барбарой. У Дика мурашки бегут внизу живота и ноет в груди надеждой важного и большого. Глядя на по-домашнему расслабленного Джейсона, лежащего на диване, он затыкает мелкий противный голосок в мозгу и лезет целоваться, выхватывая книгу. Джейсон отвечает моментально. Ведет по бокам, резко дергает на себя, прокатывая меж раскинутых бедер. Длинный палец с нажимом скользит меж ягодиц через ткань, и Дик, выгибаясь навстречу прикосновению, давится восторженным вскриком. Дик посылает куда подальше интуицию и тревожность. Разумеется, вселенский рандом к херам рушит всю идиллию на следующий же день. Дик просыпается от движения рядом с собой. Джейсон ворочается и ворочается, сбивая простынь. А потом Дик слышит это и остатки сна как рукой снимает. Тихий, едва различимый за визгом полицейской сирены на улице. Болезненный стон, переходящий в надрывный протяжный всхлип. Ох, Джей. Любой из них многое бы отдал за возможность спать без снов. Просто растворяться в блаженном небытии. Но кошмары — неизбежная цена за избранный путь. Брюс, Тим, Стефф, Касс. Даже Дэмиен — каждого из них терзает свое зло. Наверняка даже Альфреда. Он растил Брюса, заменяя потерянную семью, а потом и всех их, разделяя каждое горе. Дик не устает удивляться крепости внутреннего стержня старого дворецкого. Семейство Уэйнов не иначе как выиграло в какую-то небесную лотерею, приняв однажды на работу Альфреда Пенниуорта. Ночных демонов и у Дика с избытком, на несколько человеческих жизней. Самые частые — о родителях. Сны с ними начинаются по-разному и большей частью походят на семейную кинохронику. Мама в первый раз покупает Дику сахарную вату, и скоро щеки, ладошки и даже его лоб усеяны липкими нитями, а она, хохоча, вынимает сладкие хлопья из челки Дика. Цирк впервые на зиму не уезжает на юг во Флориду, и маленький Дик с изумлением ловит снежинки, слушает, как хрустит под ногами белое полотно. Они с папой лепят кривых снеговиков и играют в снежки до тех пор, пока оба не промокают насквозь. После Дик еще неделю валяется в постели с температурой и кашлем, но вид украшенного огнями главного шатра на фоне хмурого неба навсегда остается самым волшебным воспоминанием детства. Дальше — всегда одно и то же. То самое выступление. Миг осознания собственного бессилия и глухой звук удара двух тел об арену. Иногда они не разбиваются, а падают, падают, падают, будто погружаются в черную дыру. После пробуждения пронзительный крик мамы еще долго звучит у Дика в ушах. Поначалу, после того как они сходятся, Джейсон сам невольно становится виновником кошмарных снов Дика. Второй Робин, его Крылышко — крошечной изломанной фигуркой стоит среди дымящихся обломков и глядит печальными, не по годам умными глазами, пока его пожирает пламя взрыва. Земля у его ног устлана обожженными перьями. Джейсон отлично умеет постоять за себя, успев стать тем, с кем лучше не встречаться на поле боя. Но, по-видимому, где-то глубоко внутри Дика все еще живет страх, что трагедия юности однажды повторится, и ему придется оплакивать Джейсона второй раз. Потому что его вечно юный мертвый Робин растет. Черты утрачивают детскую округлость, пикси-сапожки сменяются кожаной курткой и тяжелой броней, но главное остается неизменным. Джейсон погибает. Сгорает заживо в пожаре, истекает кровью в одном из сырых готэмских переулков. Дик чувствует, как жизнь покидает Джейсона, но он, как и тогда, наяву — где-то далеко, и тот — опять, опять! — умирает в одиночестве. От этих снов Дику физически больно. Джейсон не врет, когда говорит Дику, что счастлив — они слишком хорошо читают язык тел друг друга, чтобы скрывать правду. Но это не мешает Джейсону порой в бою творить такое, из-за чего Дику кажется, что он не хочет жить. Что он ищет смерти. Джейсон качает головой, укладывает на себя, мягко перебирает волосы Дика. Шутит, что Дик от него так просто не отделается, и что свой лимит свиданий с Костлявой он исчерпал еще в пятнадцать лет. Дик верит. Он полюбил Джейсона таким, какой он есть — храбрым — с перебором в бескомпромиссность, — не боящимся идти на риск. Дик не хочет переламывать его через колено, пробуя перевоспитать или навязать несвойственное поведение. Джейсона — еще ребенка — не вымуштровал даже Бэтмен. Когда небо на востоке светлеет, Дик возвращается домой и выдыхает с облегчением, находя там Джейсона. Дик не сомневается в его способностях, но все одно волнуется, если они не видятся несколько дней подряд, ведь Джейсон так и не научился просить о помощи. Когда чистый и благоухающий кокосовым гелем для душа Джейсон наконец забирается под одеяло и целует неровный шрам-звездочку давнего пулевого ранения над лопаткой, Дик засыпает спокойней. Сперва Дик расценивает категорическое нежелание Джейсона поделиться, почему он спит с пистолетом под подушкой и просыпается с криком, как еще одно проявление трудного характера и даже немного обижается. Он доверяет Джейсону, раскрывает перед ним душу и — справедливо, же, ну? — ждет того же в ответ. Джейсон вместо этого отмахивается или бурчит что-то вроде «неважно, спать», пока однажды не просит устало: — Не заставляй меня снова думать об этом, Пташка. Давай лучше о чем-нибудь хорошем. Пожалуйста. Дик замирает с раскрытым ртом. Он даже не задумывался, что таким образом Джейсон хочет избавиться от боли, замещая ее новыми приятными эпизодами. Забыть, что с ним произошло — все, что с ним происходило, — невозможно, как нельзя полностью оградить себя и близких от боли в будущем, но… Возможно, если бередить старые раны реже, то они будут хотя бы чуточку меньше болеть? Джейсон не любит вспоминать свою жизнь после воскрешения. «Там было мало приятного, Пташка», — подтверждает догадку Джейсон. Дик перестает давить. Но сегодня что-то не так. — Джей, — зовет Дик твердо. В первые месяцы пребывания в особняке, когда сны о родителях еженощно изводили Дика, Брюс и Альфред научили его, как будить спящего, не доводя до сердечного приступа. И едва Дик касается Джейсона, тот широко распахивает глаза, выгибается дугой и с жутким хрипом раздирает горло ногтями. На мгновение Дика парализует от ужаса. Он трясет Джейсона, кричит, пытаясь дозваться до сознания. Тут уж не до правильных техник. Джейсон воет, мечется и хватает воздух как рыба, выброшенная на берег. Дик с размаху бьется лбом о спинку кровати. От боли под веками вспыхивает белым, он чудом не слетает на пол — Джейсон силен как чертов бык. Все кончается так же неожиданно. Словно выключатель щелкает. — Дик? Что ты?.. — Джейсон растерянно хлопает ресницами. Быстрый взгляд рефлекторно сканирует комнату и прижатые к матрасу руки. Секундой позже накатывает понимание. Дику хорошо знакомо это его выражение лица, хоть он и надеялся никогда его больше не видеть. Злость, сожаление и что-то хрупкое, уязвимое. Обжигающе-горячая боль раны, плещущаяся под корочкой запекшейся крови, что никогда не заживет. Джейсон дергается и не слишком аккуратно спихивает Дика с себя. Дик наблюдает, как он ругается себе под нос, спотыкаясь о сброшенное одеяло, натягивает штаны и уходит в темноту. Дик падает на подушку и смахивает испарину. Будто впрямь пытался объездить дикого жеребца., Дик с удовольствием пошутил бы на этот счет при более приятных обстоятельствах, если бы все это не было таким жутким. Он хочет немедленно пойти за Джейсоном: обнимать, целовать и прижимать к себе, пока не успокоится колотящееся сердце. Но Дик знает, что прямо сейчас Джейсон — оголенный провод. Тронь — закоротит. Поэтому Дик дает время отдышаться, остыть и выкурить первую сигарету. — Можешь покурить под включенной вытяжкой, — предлагает Дик, нарочно скрипя балконной дверью, чтобы не пугать лишний раз бесшумным появлением и набрасывает сверху толстый плед. — Замерзнешь ведь. — Сейчас, — Джейсон приваливается к Дику, утыкается в шею, — сейчас. В золотистых лучах разгорающейся зари даже такая выгребная яма как Бладхэйвен кажется красивой. Пройдет не больше часа и город окончательно проснется, зашумит, побежит по своим делам. Но пока у них есть драгоценные мгновения покоя, легкие, осторожные поцелуи и тепло их тел. «Я здесь, я рядом», — Дик очерчивает скулы. «Я не оставлю тебя», — обещает, собирая губами засохшую на щеках соль. Говорит, что это нормально — иногда не быть в порядке. Что не причинит вреда и всегда будет защищать свое Крылышко. Джейсон благодарит так, как умеет лучше всего: обхватывает, зарывается носом в макушку, скользит ладонями везде, где может дотянуться, успокаивая не столько Дика, сколько себя. — Иди назад. Я скоро, — Джейсон отворачивается смущенно, вытаскивает вторую сигарету. Дик готов торчать с ним на холоде столько, сколько потребуется. Повторить — еще и еще, что демонстрация слабости не делает Джейсона плохим и уж тем более каким-то неправильным. Хочет — смотреть, как солнце высвечивает радужку и бликами ложится на отросшие, выгоревшие на кончиках до темной бронзы волосы. Дик вновь ловит себя на том, как засматривается на Джейсона: на омытую — будто бы непривычным для них, живущих ночью и в ночи — утренним светом бледную кожу и глаза. Его глаза. Яркие, светло-голубые, с едва заметными серыми прожилками, они напоминают Дику о ранней весне, когда в воздухе еще ощущается морозное дыхание зимы, но душа уже расцветает предвкушением нового и прекрасного. — Сделаю нам чай, — решает Дик. Ответная реакция на стресс у Джейсона — уход в глухую оборону. Дика — нервная потребность занять себя чем-то, пусть даже такой мелочью как поиск железной коробочки с любимым чаем. Джейсон приходит, когда Дик кипятит воду в третий раз. Сам разливает воду по кружкам. Неловкую тишину прерывает загулявшая пьяная компания, нестройно голосящая на разные лады какую-то старинную песню. — Ну давай, спрашивай, — выплевывает Джейсон, гоняя ложкой чаинки, — я же вижу, что тебя распирает. — Джей. Мне не безразлично знать, что тебя мучает. Но это не праздное любопытство, — Дик пожимает плечами. — Ты взрослый мальчик. Расскажешь, если захочешь. — Прости. Не хотел грубить. — Я знаю. Все окей, — Дик ухмыляется и поигрывает бровями, — я все равно люблю тебя мудака. Джейсон фыркает и выдыхает: — Иди ко мне? Дику не нужно повторять дважды. Он притаскивает из ванной антисептик, подсаживается к Джейсону и начинает обрабатывать царапины. Не то чтобы это действительно необходимо. Джейсон привык терпеть серьезные травмы, но это нужно Дику. Как якорь, заземляющий в безопасной реальности. Джейсон морщится, бормочет что-то о целебных поцелуях. Дик звонко чмокает переносицу, стараясь изобразить свой самый беззаботный смех. Ему ни хрена не весело, но тягостные вздохи или настойчивые расспросы — последнее, что нужно Джейсону сейчас. Дни, когда им стоило беспокоиться о психической устойчивости вернувшегося с того света птенца, к счастью, давно прошли, но это не означает, что для него все закончилось. Красный колпак умен и изворотлив, по-настоящему внушает трепет. Но под маской — пусть и не совсем обычный, — но все же человек. Колпак легко способен вырубить противника крупнее себя. Сломать челюсть отравляющей душу памяти — невозможно. Водя ватным диском по чужой шее, Дик вдруг вспоминает острые когти костюма Селины. Бр-р. — Ты думаешь, — убийственно-спокойно произносит Джейсон, смотря куда-то поверх головы Дика, — что я видел свою смерть. Это не так. — Джей… — Дик застывает с занесенной рукой. Дику не нравится ни разговор, ни интонация, ни то, как быстро Джейсон переключается из крайнего возбуждения в состояние каменной статуи. — Брюс когда-нибудь говорил тебе, как я воскрес? — Талия, — Дик медленно стирает капельки крови, — окунула тебя в Яму Лазаря. — Да, такой был финал у этой говеной истории. Талия сварила меня в чудесной водичке своего папаши, и я перестал быть ходячим овощем. До этого… — Джейсон замолкает, разглядывая потолок. А потом он продолжает, и Дик цепенеет второй раз за полчаса. — Я просто очнулся. В гробу. Джейсон дрожит. Кажется, что он вот-вот заплачет. — Я все помню. Как вопил, звал Бэтмена. Пряжкой от ремня разрезал обивку, пробил крышку и выкопался из-под земли. Мне снилось, что я снова оживаю… там. Но в этот раз не могу выбраться и задыхаюсь. Дик должен что-то сказать. Что-то мудрое, как положено старшему. У Альфреда всегда получается утешить или подбодрить каждого так, что это не выглядит раздражающей жалостью. Найтвинг известен тем, что никогда не теряется перед опасностью, бросает шутки врагу в лицо, но почему-то сейчас знаменитое красноречие отказывает ему. — Прямо как в Зловещих мертвецах, а? — голос Джейсона вибрирует отчаянным злым весельем. — Наверное можно сказать, что технически ты трахаешься с зомби, Грейсон. — Тогда хорошо, что мне достался симпатичный, — ляпает Дик быстрее, чем успевает подумать. О его проклятый болтливый рот! Если он сейчас получит в рожу, то заслуженно. Но Джейсон притягивает его к себе за талию, сжимает в надежных медвежьих объятиях. Дик невесомо водит подушечками по россыпям веснушек, лаская. «Будто капельки карамели на молоке», — с горькой нежностью думает Дик. «Поцелуй меня», — просит Джейсон, и Дик целует. Мягко и нежно, почти невинно. Простое соприкосновение губами. Напряжение в мышцах постепенно спадает, и Дик надеется, что его нехитрые ласки действительно помогают. Выразить — то, что на сердце. Донести — что так трудно сформулировать. Возместить — хотя бы частичку — того, что не сделано в прошлом. Сдержанные при редких встречах нужные слова, увядшие неотвеченными озорные мальчишеские улыбки. Если бы он мог отмотать годы назад, изменило бы это что-то в их судьбах? Взмах крыла бабочки, немного иначе сказанное приветствие… «Еще», — шепчет Джейсон. И Дик целует еще раз. Потом еще. Трепещущие веки, ссаженные в недавней стычке костяшки пальцев. Кусает слюняво множество раз перебитый нос, и Джейсон выдавливает нечто похожее на усмешку. Дик утягивает Джейсона обратно в постель. Они негромко разговаривают, тесно сплетаясь руками и ногами, бережно — как в первый раз, прикасаются друг к другу. Дик рассматривает тонкие, видимые лишь вблизи шрамы на лице, морщины и седые прядки, которых у Джейсона не должно было быть еще лет этак десять-пятнадцать, если бы мир был справедливым, и к горлу подступает ком. Паршивый из него целитель душевных ран. Но Джейсон улыбается — как в детстве — тянет уголок рта и чуть щурится. На минуту позволяет себе закрыть глаза, чтобы послушать болтовню Дика и приглушенный городской шум и выдыхает. — Как думаешь, — мурлычет Джейсон, — это можно считать некрофилией? — Для трупа ты слишком много куришь, болтаешь и больно пинаешься. Они смеются в унисон, игнорируя проскальзывающие истерические нотки. Они есть друг у друга, все остальное — преодолимо.