***
В тёмную дубовую дверь несколько раз негромко стучат, заставляя Павла бросить короткое «войдите», при том не отрываясь от бумаг. В кабинет заходит Мартин с тем самым письмом в руках, после тихо прикрывая за собой дверь. — Ты что-то хотел? — спрашивает русский, теперь уже обратив лазурный взор на сына. — Да. Мне тут письмо пришло, — немец подходит ближе к столу и кладет бумажку. Совет читает письмо, тогда как белые брови чуть ли не с первых строчек ползут вверх. После он откладывает его в сторону и тяжело вздыхает, там и потирая переносицу и прикрывая глаза. Не думал он и не гадал, что Азриэль дойдет до такой «наглости», ведь ещё чуть более полугода назад не горел желанием контактировать напрямую с немцами, что даже странам-победителям изначально ноты похожего содержания отправлял, но все отказались брать очередную плату с проигравших. А он деньги получить, как видно, действительно хочет. Причем уже непосредственно с самих немцев. В какой-то момент социалист всё же вновь смотрит на Мартина, произносит: — Даже не думай ему что-либо платить. С евреями, во-первых, связываться себе дороже, а во-вторых тебе ещё другим репарации платить, — и немец только было хотел открыть рот, что бы что-то сказать, однако Совет продолжил: — Да и вообще, у тебя ещё старший брат есть. Если ему так будут нужны нормальные отношения с Азриэлем — выплатит. Тебе же это совершенно ни к чему. Есть много других стран, вкладываясь в которые можно получить более ценный союз. — М… Мне его просто проигнорировать тогда? — даже как-то неуверенно спрашивает младший, беря письмо. — Да, — Совет же пожимает плечами. Да, он прав… Нам самим сейчас тяжело, — думает Мартин, хотя, всё же чувствует что-то неприятное на душе. Но он ведь ничего плохого не сделал, не так ли?***
Этот вечер выдался особенно сонливым, что Оскар уже буквально засыпал, лежа на столе и подперев голову руками. А шум идущего за окном дождя и вовсе ласкал слух и убаюкивал. Однако неожиданно идиллия прерывается звуком открывшейся двери и включившегося в комнате света. Немец резко поднимает голову, тут же жмурясь из-за слепящего света. Однако через несколько секунд, пусть и щурясь, но может разглядеть Альфреда с небольшим подносом в руках, на котором стояли две небольшие чашки, из которых еле заметной лентой шел легкий пар. Он ставит поднос на стол, там и садясь напротив немца, а после беря кружку с горячим напитком и пододвигая поднос к Оскару. Тот же поначалу хмурится, а затем берет оставшуюся кружку с кофе. — Не дуйся на них. К власти ты ещё успеешь прийти. Хотя, за рвение хвалю, — начал Штаты, на удивление при том даже будто бы по-доброму улыбнувшись. Да, Оскар только поссорился с приёмными родителями, ибо уже в свои пятнадцать хотел больше свободы в правлении, но… добра на это Великобритания и Франция пока что не давали. И на реплику сводного брата он даже ничего не ответил, но лишь увел взгляд куда-то в сторону, посмотрев в окно. — Кстати, — протянул Альфред, теперь уже скорее ухмыляясь. — Я тут недавно узнал, что Мартин крупно облажался. Прям как Совет не так давно. Услышав о брате, Оскар обращает взор на американца, произносит: — М, и как же? — Израиль с ним хотел переговорить по поводу репараций, а тот даже его письмо проигнорировал, давая понять, что платить он ничего не будет. Ну, как и Совет, собственно. Эти слова заставляют Оскара густо покраснеть и слегка вжать голову в шею, пряча глаза где-то внизу. Подобного от Мартина он явно не ожидал. — Удивляюсь, как ты его ещё своим братом считаешь, — сухо бросает Альфред, делая глоток кофе. — На его репутацию положительно это ну никак не повлияет. Ну, разве что среди таких же антисемитов, как он, — и если раньше ФРГ ещё мог что-то возразить против, искренне веря, что его младший брат также прекрасно осознает все грехи их отца и ни в каком своём проявлении не пойдёт по его стопам, то сейчас он в этом сомневался. — Хотя, ему по-моему вообще всё равно, кто там что про него подумает после этого. Но с другой стороны, для тебя это отличный повод самому предложить выплатить репарации. Тем более что мы от тебя новых требовать не можем. Для Оскара в целом еврейский вопрос был темой довольно болезненной… А у Альфреда порой и вовсе возникало ощущение, что младший словно боялся этого народа. С окончания войны ещё не прошло и десятилетия. Еврейская ненависть к немцам тоже будет ещё долго витать в воздухе по понятным причинам. А сейчас, из-за поступка Мартина, немецкая репутация никак лучше не станет для большей части этого мира, и на наследниках Третьего Рейха как было клеймо «детей нациста», так и осталось. А значит нужно пытаться разруливать ситуацию. И делать это придётся, видимо, ему, старшему. Он прекрасно понимал, что их с братом могли просто на тот свет отправить за все грехи их отца, максимум предварительно ещё поиздеваться. О немецком народе все просто забыли бы и выдохнули с облегчением, а их земли принадлежали бы другим или использовались как потенциальные колонии. Но нет, этого не произошло. Жизни им сохранили, хоть и разлучили. И, как видно, этот факт очень сильно повлиял на обоих. Если Оскар всё прекрасно осознавал и не шёл на контакт с евреями из-за банального стыда и непонимания, как бы это вообще лучше всего сделать и что лучше приподнести в качестве извинения, то Мартин скорее просто ставил их ниже всех иных народов и вследствие этого не желал иметь дело. «Не заслужили», так сказать. И сейчас Оскару эта идея с предложением выплатить репарации показалась лучше некуда в качестве первого контакта с Азриэлем, да и в целом своего рода извинений за всё произошедшее в былые годы. Понятное дело, что людей это к жизни не вернет, но и это явно будет лучше, чем ничего. Тем более что здесь даже Чарльз с Изабеллой ему препятствовать не стали. И он понимал, что медлить с этим особо не стоит. Посему уже в сентябре, во время выступления в бундестаге, заявил, что готов обсудить вопрос выплаты репараций. А совсем скоро после этого они с Азриэлем и впервые сели за стол переговоров. Потом и второй, третий… Хотя, не все были сторонниками таких вот выплат даже в Израиле…***
Звук разбившегося где-то внизу стекла обрывает очередной ответ немца, что тот даже вздрагивает и оборачивается в сторону одного из окон в зале Кнессета. Азриэль и сам обращает взор на целое окно, после всё же слегка нахмурив черные брови и встав со своего места, там и подойдя к окну. Серый взгляд зацепился за людей, что разбили ещё несколько окон, а затем и за тех, кто этих самых людей начал разгонять и уводить подальше от здания. — Что там происходит? — тихо спрашивает Оскар, при том продолжая прислушиваться к звукам снаружи. Тогда как еврей, продолжающий лицезреть картину снизу, по итогу лишь тихо хмыкает, а после оборачивается на собеседника, произносит: — Ничего сверхъестественного, противники репараций распоясались. Будто бы для них ни с чем остаться лучше, чем без денег. И вроде Оскар и понимал факт того, что явно не все евреи идею выплат поддержат, считая любую связь с немцами какой-то медвежьей услугой, но… он явно не представлял это в подобных масштабах. — И… Много у вас здесь таких? — Да нет, в общем-то, — Азриэль лишь пожимает плечами, садясь на своё место. — До этого подобные протесты были? На этот вопрос сионист отрицательно качает головой, а сам волей-неволей вспоминает, как его ещё не так давно с римским прокуратором сравнить успели, а деньги немцев со статуей свиньи в Иерусалимском храме. Однако через несколько секунд уголок губ Азриэля дергается в ухмылке: — Будто бы они меня остановили бы. — При этом, не смотря на их принципиальность сейчас, Германа Мааса даже они нормально воспринимали. С одной стороны, это даже не удивительно, но с другой… — Оскар запнулся, явно боясь сказать лишнего. Итак слова старался осторожно подбирать. И сейчас даже решил немного переформулировать то, что изначально хотел сказать, посему опустил голову на несколько секунд, явно задумавшись, однако по итогу произнеся: — В любом случае, в моих интересах дать понять, что моя политика не будет иметь ничего общего с политикой моих предков, и я готов делать всё по мере своих возможностей и сил, дабы искупить их вину. Наш народ сейчас иной, и он действительно сожалеет о том, что было. — Только вот не все об этом всë же сожалеют, как я вижу, — Азриэль словно даже проникся в какой-то момент этой речью собеседника, однако всё же не мог не напомнить о его младшем брате. И немец вновь уводит взгляд куда-то в сторону, там и тяжело вздыхая и даже впав в ступор на минуту-две, ведь… А что говорить, когда брат создает ощущение, что его вполне устраивала политика их отца? — Мы с ним по разные стороны баррикад. Неизвестно, как Совет ему там мозги промывал, что бы дошло до такого… Я просто хочу дать понять, что его отказ не говорит о том, что весь наш народ такой и что я также готов уйти от ответственности и просто игнорировать факт того, что кому-то буквально головой должен. Совершенно нет. И… Знаю, об этом ещё очень рано говорить, но надеюсь, что когда-нибудь вы всё же сможете вновь довериться нам. И Азриэль поначалу молчит, при том обдумывая слова Оскара и не сводя с него серых глаз. — Всё может быть, — по итогу коротко бросает семит, пожимая плечами. И в целом таких вот откровенностей на этих переговорах больше не было, хотя, в памяти обоих этот момент хорошо отложился. И не раз ещё вспоминался.