Неучтенный вариант

— Пошёл прочь! Даламар подхватывает брошенную слабой от долгой болезни рукой чашу, коротко кланяется и выходит из покоев учителя, стараясь не смотреть на остающуюся рядом с Маджере светлую жрицу. Рэйстлин уже неделю почти не может встать с постели. Болезнь не позволяет. Стирая одежду, эльф замечал не раз пятна крови на рукавах его мантий, еще раньше, чем учитель слег. Пожалуй, даже первые признаки цветочной чумы он заметил раньше, чем сам маг. Только тот не дает себе помочь. Даже когда вернулся из Истара, едва не падая от боли и усталости, — отослал Даламара прочь с каким-то глупым заданием. Оставил рядом с собой Крисанию и Карамона. Арджент сначала думал, что ему больше не верят и просто хотят убрать с глаз долой — но потом Рэйстлин вернул его под руку. Только все равно не говорит ничего. Скрывает очевидное. Словно его ученик — неразумный слепец, не видящий ничего вокруг, кроме силы. Пока одним утром маг просто не остается лежать в кровати, не имея сил подняться. Тогда он позвал Крисанию. Но молитвы не помогли. Мог позвать Даламара, тот принес бы анальгезирующее зелье, антидот, облегчающий состояние, но… позвал Карамона. Все искал и пытался понять, что стало причиной болезни. Даламару известно многое о «цветочной чуме магов». И то, что ее катализатором становится эмоциональное потрясение, связанное с тем, к кому привязан маг — тоже. Только ведь Рэйстлин Маджере выше привязанностей. По крайней мере, всем это известно. Все так говорят (кроме Карамона — тот молчит, видимо, из упрямой веры в человечность брата и из-за человеческой поговорки «молчи больше — за умного сойдешь»). Боги не умеют любить кого-то. Боги… не умеют любить, ведь так?.. Боги умеют только снисходить. Благословлять. Одаривать благосклонным вниманием. Даламар это благодаря Нуитари знает. И… благодаря Рэйстлину. Эльф не сожалеет о своей тайне, которую скрывает от всего мира — сейчас уже не сожалеет. Эта глубочайшая любовь, это обожествление, это полное принятие справедливости и законности любой воли мага Маджере надежно защищают остроухого от цветочной чумы. Его магия сильна достаточно, чтобы цветы выросли, но вряд ли найдется что-то, что могло бы потрясти это спокойное и обреченное принятие. Даламар не будет потрясен, если Рэйстлин отошлет его прочь, оборвав ученичество. Не будет удивлен, если прикажет умереть. Не поведет даже кончиком уха, если маг Маджере повелит разделить с ним сон. Тот способен на все. И может все. А Даламар просто живет по его законам и его воле. И все же… сейчас он беспокоится о Рэйстлине. Даже стоя на кухне и отмывая чашку от разводов крови, он не знает, кого мог так сильно полюбить его Shalafai и что могло произойти, чтобы так потрясти его душу. Он жалеет, что не видел ни разу цветов, которые растут в чужой груди. Он бы смог определить по ним… Чашка падает из рук и разбивается. В груди холодеет, в горле застревает ледяной острый осколок. На пальцах эльфа — одно крошечное соцветие, черное и серебристое, с пятью заостренными бархатными лепестками и светлой чашечкой. Размолоченное и помятое, окровавленное, но убийственно знакомое. И знакомое только ему — во всем Палантасе уж точно. Потому что такие цветы растут лишь в одном месте на Кринне. В священной роще друидов в Кагонести, где он проходил первое свое настоящее обучение магии. Где он впервые услышал волю Черной луны. Его первая наставница смеялась, что эти маленькие цветы похожи на него. — Shalafai… Эльф поверить не может, просто не может, но если взглянуть внимательнее на сложившуюся ситуацию — все слишком логично складывается. Так логично и так просто. И наконец-то он может помочь. Может… спасти. Только он. Рэйстлин задыхается, кашляя судорожно и пытаясь усилием воли разомкнуть когти цветочной чумы, впивающиеся под ребра. К боли в легких, забитых цветами и стеблями, он уже привык. К невозможности шевельнуться, не поперхнувшись, тоже. Но сейчас воздуху просто не пройти через весь этот сад внутри. Он видел странные, черные цветы, которые растут в нем. Он искал любую информацию о них, но не нашел даже упоминания. Даже Астинус отказался помочь. Он по очереди проверял и отвергал варианты, даже самые невероятные. Крисания. Карамон. Такхизис. Даже Король-Жрец и Тика были в списке. У него не много людей, к которым он вообще мог незаметно для себя привязаться хоть как-то. Ни один из них не подходит. Это стало пыткой хуже кошмаров. И теперь он… умирает. В глазах меркнет свет, не помогают даже молитвы Крисании, которую он заставил себя полюбить и которую отверг, когда узнал, что она не сможет его спасти. Не помогает рука Карамона, лежащая на запястье, его обеспокоенный голос, зовущий обратно, к жизни. Шум в ушах затмевает медленно остальные звуки, Рэйстлин пытается прокашляться, пытается вдохнуть еще хоть один раз… только кровь клокочет в горле. — Nyar Shalafai! Рэйстлин! SHALORI! — последнее, что он слышит. Молнией рассекает гаснущее сознание крохотное сожаление. Ученик все же ослушался, вернулся и теперь запомнит его таким… слабым. Беспомощным. Не сумевшим победить смерть и свои чувства. Не сумевшим исполнить обещанное. Не сумевшим стать богом… Но. Что. Что происходит. Вдох. Выдох. Вдох… Легкие раздирает болью, но они пусты и чисты от цветов. Им еще предстоит зажить, восстановиться, но жизнь вновь течет по телу. Зрение медленно возвращается. Рэйстлин открывает глаза… Даламар падает обессиленно рядом. Чтобы ускорить созревание зелья из лунных фиалок (в этом деле клин клином выбивается, а найти у себя запас этих крошечных черных цветов было сложно), он истратил много магических сил. Пять ран на груди кровоточат, струйки алого смешиваются с черными прядями-ручейками, но лежащая на них расслабившаяся в мгновение ладонь Рэйстлина, снова дышащего относительно спокойно, делает эту привычную боль тише. Успел. Чаша из-под антидота выпадает из тонкой ладони. На губах — кровавые пятнышки и еле заметная улыбка. — Не надо меня покидать, nyar Shalafai. — беззвучно шепчет эльф, сворачиваясь на смятом покрывале рядом с учителем. — Вы еще не спускались в Бездну. Вам рано уходить… Крисания и Карамон уходят из комнаты, обреченно переглядываясь. Они даже подумать не могли, что маг-гений, пытаясь спасти себя, не удосужится проверить самый очевидный вариант и начнет искать иные. — Госпожа Посвященная… — Моя помощь будет еще нужна. Твоя поддержка тоже. Рэйстлин… не сразу сможет смириться. Крисания улыбается. Искренне и светло. Даже счастливо. Рэйстлин жив, этого ей достаточно. Карамон смотрит на дверь и качает головой. — Я думал, что этот… остроухий не просто так избегал встречи. — Рэйстлин отослал его. Не подпускал. Теперь понятно — почему. — Потому что не понимал, что его спасет, и хотел запомниться… могущественным? — Думаю, да. Даламар — единственный, кто уже видит его обожествленным. Рэйстлин… не думал, что ему уже не нужно ничего доказывать. — Глупый. — Травмированный. — Этот… тоже. — Верно.