Простуда тебя не портит.

Да, у Антона определенно день добрый. Самый добрый, который может быть в мире, потому что это «ты проспал, еблан.» в сообщении от Арсения и жестяная банка мятной гориллы вместо жрачки и кофе совершенно точно то, в чем он нуждался. Он долго вертит в руках мобилу с открытым приложением мессенджера и думает, что ответить, потому что.. Точка в конце сообщения выглядит угрожающе. Весомо, если можно так сказать. Проигнорировать такое пожелание доброго утра точно невежливо. Доброе утро, которое у него началось в два часа дня. — Ебануться, вот это тело охренело, конечно, — выдает Шаст сразу обо всем на свете и одновременно ни о чем, натягивая задом наперед салатовую вырвиглазную футболку, а следом такую же, даже, наверное, более широкую, толстовку. Все-таки он очень долго раскидывает мозгами (и представляется это почему-то буквально), а в конце-концов стирает только что напечатанное сообщение, опечалено закусив нижнюю губу. В голову ничего не идет. Абсолютно. Шастун мог бы посвятить оду этим голубым глазам и девчачьим ресницам Арсения, но умеет лишь отвечать на слово «да» — «пизда», вот и все его рифмы, что уж говорить о остроумных сообщениях и подкатах? Вопрос риторический. Парень пятерней растрепливает свои и без того непослушные вихры и допивает энергетик, наконец-то вспоминая, что реально опаздывает на свою подработку. Дохуя как. Хочется лишь постучать кулаком в небо, как в том приколе с котом, который натужно мяучит и звучит «Саня, открой, Саняяя», потому что за такое опоздание его по-любому убьют и не важно уже, когда именно он отправится в рай. Сейчас, стуча небесам на манер кота из видоса или позже, когда Арсений или Паша его живьем сожрут, даже длинными костями не подавившись. Нос драматично шмыгает, врата рая перед юнцом так и не открываются. Видимо, богу все-таки плевать, а ведь Тоша даже обращение поменял на «Бог, открой, Боже», вместо Сани. Да простят его и верующие, и атеисты. На сообщение он так и не отвечает. Сначала влагой его встречают ноябрьские улицы, хоть и ненадолго, лишь до приехавшего такси, а потом сопливящий Арсений, который делает вид, что все так и должно быть, пряча нос в горячем стаканчике с кофе. И теперь такси от влаги уже не спасет. Образ мачо у Арсения стремительно рушится, когда уже покрасневший нос снова трется салфеткой. Тогда Антон глупо улыбается и.. — А твои родители случайно не пьяные бобры? — Арсений даже сильнее сжимает пальцами салфетку, ожидая очередной за это время подкат. «Девятьсот девяносто седьмой по счету», — тоскливо думает он, вновь утирая бедный нос и ожидая продолжения. — Тогда почему у тебя плотину прорвало? Шастун горд. Горд своим остроумием, любовью к сопливящему Попову, горд даже тем, что голубые глаза того уже прожигают в нем дыру, благо, что любимая толстовка не дымится. Но лицо его достаточно быстро становится серьезным и абсолютно заботливым, будто ластиком стерли всю придурковатость, когда Арсений снова чихает. Они искренне любят осень. Даже несмотря на то, что вечно приходится кутаться в одежду теплее, а ноги почти всегда мокрые, они ее любят. Но не сегодня. Сейчас Арс прячется в своей куртке и наступает в лужу, о чем Шаст узнает лишь из-за отборного мата, у Попова ноги сразу насквозь мокрые, а коленки в дырявых (пидорских, как говорит Шастун, будучи недовольным) джинсах красные, как и кончики пальцев на руках. А ведь они всего лишь дошли до такси, которое ждет совсем недалеко от здания, но уже успели поймать проблем и приключений. Оба забираются в машину, где брюнета заметно бьет крупная дрожь — это трудно не заметить, все его актерское мастерство не бесконечное, а Попов теперь уже хочет, чтоб о нем позаботились, потому что реально холодно, черт побери, но Антон все понимает сам. Снимает со своих плеч оверсайз-куртку и накидывает ее на парня, надеясь хоть так облегчить его страдания. Арсений благодарно кивает, кажется, это его гордость вообще никак не ущемляет, и просит водителя сменить курс на продуктовый магазин, аргументируя тем, что он голодный, как черт, а жрать дома нечего. Водитель кивает, а Антону тонкая горячая рука предусмотрительно закрывает рот, не давая возражать. Арсений старше его на несколько лет и во многом опытнее, и Антон не думал, что при выборе макарон тот растеряется и примется неосознанно поглаживать Шаста по спине, вчитываясь в странные названия «Красная цена Первый сорт», «Барилла Первый сорт», «Макароны из Италии — пальчики оближешь». Мужчина вертел макароны в свободной руке, почти не стесняясь, видимо, своих других действий. Таких, которые неожиданны от него в людном месте и которые совсем уж точно не должны умилять Шастуна настолько сильно. Хотя бы не до того, чтоб забыть, что они живут в гомофобной России и шепотки за спиной тут норма. Гадкая, серая, приевшаяся до чертиков, но норма, в то время, как нормой не являлись они. Пусть один из них и занимался прекрасным делом — спасением людей в театральном кружке, а другой искал работу достойную парня, сейчас в глазах старых и не очень они просто были двумя пидорами, которые чуть ли не ебутся у них на глазах. Шастун поджал свои губы и немного выпрямился, начав выглядеть худее, но выше, а потому чуть опаснее. Арсений, кажется, все понял, потому что схватил первую попавшуюся упаковку макарон и с их уже взятыми некоторыми продуктами направился дальше, уволакивая Антона за собой. Оба они готовят с большим трудом всегда, Попов может отварить макароны, пожарить картошку, открутить у бутылки вина пробку и без штопора, который в их квартирке и не водился никогда, но прям чтоб готовить, а тем более в таком состоянии. Антон в шоке, и даже забывает все слова отрицания, потому что Арсений недовольно сверкает на него глазами каждый раз, когда он что-то начинает говорить, после чего впихивает очередной продукт в руки долговязого, так как тележку или хотя бы корзину для этого они не взяли. «Да и зачем, — тоскливо думает парень, наблюдая за тем, как у одного только что умирающего лебедя образовалось шило в жопе, — можно ж мне все отдать, зачем ещё нужен Антон? Бабулек от коленок в дырявых джинсах отпугивать и продукты таскать». Арс, кажется, с таким раскладом событий согласен на сто один процент, потому что даже чихать начал меньше. Вечером Арсений готовит макароны по-флотски, Шастуну доверив только натереть сыр, обнять себя за талию и полапать за упругий зад, обтянутый серыми домашними спортивками, все это посреди готовки, а потом дать таблетку от горла и нос вытереть. Все действия он выполнял игриво. Точнее, кажется, со стороны Арса это должно выглядеть игриво, но получилось немного неловко, потому что… Ну потому что сложно быть соблазнительным, когда вечно зеваешь и почти отправляешь в блюдо сопли-слюни, но Антон философски подмечает, что жар сковородки все равно все убьет, да и макароны варятся при большой температуре, хрен кто выживет. Он прав, но легкий стыд все равно в какой-то момент проскальзывает, и исчезает без следа, когда зеленые глаза Тоши раскрываются в удивлении и он с набитым ртом активно кивает головой, бурча что-то. — Прожуй сначала, — брюнет дует на свои макароны, прищурив уставшие глаза, аппетита почти нет, но хочется этот день запомнить благодаря возможности побыть вместе. Они оба запоминают. Едят приготовленное совместными усилиями (90% Арсения и 10% Антона, хотя второй и мог бы накинуть ещё десяточку себе) блюдо, Антон отпускает какие-то подкаты, которые Арсений шутливо запоминает просто как «Ну надо же, так и дошли до тысячи подкатов от Шастуна, я могу написать книгу даже», тот хвалит приготовленное и даже кладет себе вторую порцию, что греет душу. Но дрожь снова потихоньку начинает колотить. Арсений тихо выдыхает, держа в прохладных руках кружку с горячим кофе, чтобы хоть как-то согреться и отвлечься от злых мыслей о том, что опять какого-то хуя выключено отопление в конце осени, и их угловая квартира быстро промерзает. Об этом они, когда покупали квартиру не думали, а сейчас оба кутались в теплые вещи и тяжело вздыхали, согреваясь изнутри горячими напитками. Но зато свое. И плевать, что сопли текут чертовым водопадом, а на носу уже натертости. На нем одна из любимых толстовок парня, которая выглядит на нем мешковато, но пиздец как уютно. Попов забирает из пальцев Шастуна сигарету и затягивается, одними лишь глазами поздравляя с переездом, который произошел около месяца назад, но своеобразно отпраздновать парни смогли лишь сейчас, когда на брюнета напала чертова простуда, освободив от работы, из-за чего отпросился и Шастун у Добровольского, оправдываясь бедным маминым котом, которой остался один и его надо кормить, и поить тоже надо, и вообще это на один вечер. Они получили, что было нужно, разве это не круто? Их шестиэтажка старая и ничуть не отличается от остальных домов его города, и Антон старается не думать о том, как жил раньше его. парень до переезда сюда. В Омске, наверное, красивее. И работа там у Арса была лучше, но он все равно выбрал строить тут новую жизнь с Шастуном. Мысль приятно согревает грудную клетку и даже разгоняет тепло до кончиков холодных пальцев. — Мы это сделали, — Шастун качает головой, не веря до конца. Будто допустишь эту мысль и она исчезнет, оставив лишь дым сигарет, — столько работы, документов и бессонных ночей и мы тут. Наконец-то празднуем, хоть и по причине твоей болезни. Его голос немного подрагивает, но лишь от светлых чувств. На этих словах Арсений довольно щурит голубые глаза и вновь затягивается сигаретой, по-кошачьи ткнувшись темноволосой головой в худое плечо пацана, пока в пальцах тлеет его Чапман рэд, отдающий сладостью вишни. Первые месяцы в этой квартире, большинство вещей так и стоят в сумках и пакетах, и сегодня ещё пару кофт достали, чтоб под дождем ноября не отхватить букет из соплей-слюней-температуры, Антон прям вспоминает, как это говорил ему Арсений при разборе их основной сумки, где вещи разложены аккуратно, но в перемешку: они решили в какой-то момент, что нафиг разбираться, что кому принадлежит, потому что футболки все равно безразмерные и почти одинаковые, а по джинсам и так будет понятно, где чьи. Похуй, что Арсений свой букет болезни поймал все равно. Мед все исправит, а что не исправит он, залатает теплая постель и противовирусные. Наверное, так лыбиться глупо. Наверное, и стоять под дождем, пока волосы уже завились в мелкие кудряшки и насквозь мокрые, тоже не особо умно, но они стоят, пока Арсений не кидает бычок в их имповизированную пепельницу, показав всю воспитанность. «Негоже с балкона кидать окурки, дети» — говорит его красивое лицо, а потом губы резко целуют Шастуна, язык уверенно оглаживает их, проникая внутрь. Он весь горит и снова дрожит, глаза поблескивают лихорадочным огоньком, который заставляет Антона разорвать касания губ, жалостливо выдохнув, и потом поцеловать уже более целомудренно, заталкивая Арсения назад в квартиру, прям к кровати. Мужчина почти не сопротивляется, лишь печально хлопает своими голубыми глазами, укладываясь на своей половине. Антон укладывается рядом, просто чтобы тот не чувствовал себя покинутым, чтоб согреть, сберечь, показать всю любовь, которую даже со всеми шутками не мог облечь в слова. — Знаешь, Арс, а простуда тебя не портит. Я удивлен, но ты даже так остаешься и сильным, и красивым, и вообще, — зеленые глаза пиздецки теплые, брюнет прикрывает свои, в коконе одеяла утыкаясь лицом в плечо Антона, позволяя и целовать себя в спутанные волосы на макушке, и обнимать, а себе хрипло усмехнуться, чувствуя жар внутри. Который вовсе не из-за болезни. — Я тоже тебя люблю, Тош. Он говорит это впервые, почти сразу проваливаясь в уютный сон, оставив парня в легком шоке одного.