Без любви нас нет

Порой случаются такие моменты, когда Хоцума задается вопросом — а может ли Шусей обижаться? Есть ли что-то, что действительно способно пошатнуть его душевное спокойствие, заставить высказаться, хоть самую малость, чтобы вся обида была написана на его всегда спокойном, словно море в штиль, лице, практически никогда не показывающем его истинные чувства. Если бы все было так просто. Тогда бы возможно Хоцума следил за словами. А он всё думает, что ничего такого не сказал, в то время как Шусей прикрывает глаза и молча отворачивается, или, немного погодя, просто уходит под благовидным предлогом. Хоцума даже не представляет себе, насколько мучительной для Шусея оказывается одна фраза, которую Рендзё сказал, не особо думая головой. Насколько тому сейчас больно в душе от осознания того, что он… видимо, не такой, каким должен быть избранник Хоцумы. По крайней мере, приблизительно такой смысл имели его слова, сказанные в — что неудивительно — очередной перебранке с обитателями Тасогарэ. Это случается уже не в первый раз. Не помогает тут и осмысление того факта, что язык Хоцумы — это, по сути, такая дикая и необузданная лошадь, которую предстоит приручить, сделать послушной и покорной и, в конечном счете, взнуздать и оседлать. За ним — языком — нужен глаз да глаз, но Хоцуме пока что это удается с огромным трудом, то есть практически не удается совсем. А уж подколы и плоские шуточки становятся сложнейшим и непреодолимым препятствием в достижении этой цели, особенно если учесть частоту их использования — почти каждый Божий день. Хоцуму хлебом не корми — дай только ответить им, главным провокаторам, тем же, а лучше в двойном размере. — Наша славная парочка всегда вместе, — доносится до ушей Хоцумы откуда-то справа. По соседству сидит Токо и прячет коварную усмешку за ладонью, а в её глазах — хитрый блеск. Реакция Хоцумы все чаще напоминает емкость, доверху наполненной октогеном, к которому поднесли зажжённую спичку. — Парочка женатиков, — хмыкает Лука. По нему и не скажешь, что он решает поддержать идею довести кое-кого до белого каления. Лука стоит абсолютно спокойный и непоколебимый, будто скала, а фразу произносит таким голосом, будто констатирует неоспоримый факт, и продолжает смотреть куда-то вдаль своими глазами цвета холодной стали. Так, слово за слово, и происходит спор, в котором Шусей старается принимать минимум участия. В основном, призывает Хоцуму сохранять спокойствие и вести себя тише, в крайнем случае, ровным голосом отрицает всякого рода любовную связь между ними. Но в этот раз рот Хоцумы, пожалуй, окончательно выходит из повиновения, и озвученная фраза приводит к тому, что Шусей, посидев еще несколько минут и наслушавшись чужой неутихающей ругани, молча встает из-за стола и покидает столовую, неслышно и незаметно, словно тень. Отсутствие друга, все время сидевшего рядом, Хоцума замечает сразу, но не сразу понимает, что за ним бы следует пойти и поинтересоваться, почему он ушел, ничего не сказав. Шусей и раньше покидал это шумное общество, объясняя свой уход полным отсутствием аппетита. Но всё же… Только спустя время Хоцума отправляется на поиски. Обойдя в Поместье все этажи, не побоявшись при этом заглянуть в чужие комнаты и тем самым слегка потревожить жителей, но так и не найдя Шусея, Хоцума понимает, что в особняке осталось лишь одно место, куда он ещё не заглядывал. Хоцума уверенно держит курс на общую баню. И убеждается, что оказался прав, когда заходит внутрь, в так называемый предбанник. На деревянной скамье лежат аккуратно сложенные вещи — рубашка и брюки, а дальше, за дверью, горит свет, тусклый от поднимающегося от воды и расходящегося в разные стороны пара. И Хоцума, ещё раз бросив мимолётный взгляд на одежду друга, идет туда, открывает дверь и смело входит внутрь. И плевать ему на то, что он сейчас в обуви стоит на влажном полу, а пыль и песок на его подошвах останутся потом на плитках, создавая в этом хранилище чистоты антисанитарию, а за это Такаширо или Тачибана его уж точно не похвалят, если узнают. Но куда больше Хоцуму сейчас волнует Шусей. Привалившись спиной к бортику купальни, он даже не оборачивается на звук открывающейся двери и шагов. — Вот ты где! — нетерпеливо бросает Хоцума и, когда Шусей оборачивается на него, видит слабую улыбку, играющую на бледных губах. — Ты чего смотался? — Я не был голоден. — Опять ты за своё! Что это за ответ такой? Мог бы и меня дождаться, — кипятится Хоцума и делает ещё шаг вперед. — Извини, — мягко произносит Шусей и замолкает в ожидании, скажет Хоцума что-то еще, или сам все поймет… Сзади доносится шорох и звук расстегиваемой молнии. Легкий красный плащ опускается на пол, ноги также освобождаются от обуви. Тяжёлые ботинки летят в сторону плиточной стенки, ударяются об неё и валятся на пол. Шусей даже ничего не успевает сказать, когда Хоцума, оставшись в джинсах и футболке, решает присоединиться к нему, неуклюже залезая в ванну, — сначала опуская в нее одну, затем вторую ногу. Как будто тут нет никакой воды, Шусею она только чудится, как почудился бы какой-нибудь оазис в жаркой пустыне. По одежде Хоцумы расходятся мокрые пятна, ползут выше, за пределы уровня воды. Джинсы противно липнут к коже. Хоцума ставит по бокам от Шусея, смотрит на него сверху вниз. И Шусей понимает: таким образом ему отрезали всяческий путь к бегству, хотя ни о чем подобном он и не думает. Только успевает положить ладонь на шейные позвонки, чтобы локтем прикрыть уродливый шрам. Никак не избавится от этой своей привычки. Не сводя с него взгляда, Хоцума опускается на корточки. — Ты что-то хотел, Хоцума? — осторожно интересуется Шусей. — Может, ты, наконец, объяснишь мне, какого черта ты свалил? — выпаливает он на одном дыхании. Шусей, как обычно, смотрит на него слегка задумчивым, грустным и… безэмоциональным взглядом, скрывая все чувства в себе, но напрасно. Хоцума как никто другой понимает, что может скрываться за внешней оболочкой сплошной невозмутимости. — Эй, погоди-ка… — Хоцума не дает ему ответить, будто осенённый внезапной мыслью. — Это из-за того, что я ляпнул, да? — Нет, — Шусей в изумлении распахивает глаза. — Почему ты так решил? Зеленые глаза Хоцумы по-прежнему смотрят с недоверием — такой ответ его не устраивает. Против воли в голове эхом разносится его голос, его чёткий, уверенный голос… Вы идиоты, если никак не можете догнать, что нас с ним ничего не связывает и никогда ничего не будет связывать! — А теперь послушай меня! — почти срываясь на крик, Хоцума приближается и, сжав пальцами тонкое запястье Шусея, рывком тянет его на себя. Шусей подчиняется. Шрамы оказываются на виду, и он никак не пытается побороть желание выхватить руку и скрыть их снова. — Я с тобой и никуда не денусь, ясно? Когда же ты, наконец, поймешь, что люблю я тебя?! Пальцы уже болезненно начинают впиваться в кожу. Еще немного, и Шусей начнёт тихо стонать от боли. Понимая, что перегнул палку, Хоцума разжимает пальцы. — Я верю тебе, Хоцума, — с лица не сходит лёгкая улыбка, и Хоцума ей не верит. — И кончай уже со своими заморочками, — длинный указательный палец теперь упирается в ключицу Шусея. — Ты сам прекрасно понимаешь, что на язык я острый и ляпаю, не подумав. — Я знаю. И в этом я тебя не виню… — Тогда в чем же дело? — спрашивает Хоцума уже спокойнее. — Теперь всё действительно в порядке, — Шусей протягивает руку и зарывается пальцами зарываются в светлые волосы. — Просто в следующий раз постарайся такого не говорить. И, Хоцума… — он делает паузу, ловит взгляд зеленых глаз и после этого продолжает. — Я тоже тебя люблю. — Прости, — бормочет Хоцума перед тем, как, наплевав на все, податься вперед и впиться в губы. Целовать до изнеможения, до боли в скулах, пропускать пряди волос между пальцев и сжимать их в пучок, ощущать, как лёгкие сжимаются от нехватки воздуха, и, прервавшись на миг, приникнуть к губам снова. И неважно, что сам Хоцума сейчас по пояс в воде, футболка вся вымокла до нитки, противно облепляет тело и не даёт свободно двигаться. Шусей сейчас гораздо важнее. Приятно ловить ртом его прерывистое дыхание, сминать губы. Шусей отвечает взаимностью, проводит руками по спине и задерживается на пояснице. Его неуверенные пальцы, едва заметно подрагивая, ухватываются за края мокрой футболки и так и держат, а потом тянут к лопаткам. Хоцума послушно вытягивает руки вверх. Его тело горячее, и непонятно, что тому виной — горячая вода или жар внутри. А им он, похоже, уже буквально пылает. У Шусея даже не хватает сил возразить, когда руки Хоцумы обхватывают его и, вытаскивая из воды, усаживают на бортик. Он даже не дает времени на соображения, и Шусей чувствует, как губы прикасаются то к шее, то к ключице, то к груди… Проходятся по коже, останавливаясь на особо чувствительных точках, местонахождение которых Хоцума способен отыскать даже с закрытыми глазами. И первые сигналы о надвигающемся возбуждении заставляют рвано дышать, а в руках, которыми он упирается в скользкий от воды пол, чувствуется слабость и дрожь. Расслабление во всем теле заставляет Шусея опуститься лопатками на гладкую, сырую, холодную поверхность, но этот небольшой дискомфорт с лихвой компенсируется умелыми ласками пальцами, губами, языком. Они исследуют каждый миллиметр. Ниточки удовольствия змеятся, собираются в низу живота в один плотный узел вожделения. И Хоцума довольно усмехается, когда замечает явное доказательство возбуждения любовника. Прикасаясь рукой к напряженной плоти, он вновь накрывает его губы, и чуть не сорвавшийся стон приглушается в тягучем поцелуе. С мокрыми джинсами, как и с нижним бельем, приходится слегка повозиться, чтобы хотя бы приспустить; они так и продолжают липнуть к ногам, словно их окунули не в воду, а в густую смолу. Сквозь поволоку, затянувшую глаза, Шусей видит, как Хоцума низко наклоняется к нему. Чувствует поцелуй в шею, за ухом. И почти сразу же его прошивает приглушенная боль, но совсем ненадолго. Тело уже давно привыкло. Однако Хоцума все равно не позволяет себе окончательно терять голову, а страсти — затуманивать разум. Сначала он выбирает умеренный темп, не прекращая попутно покрывать лицо и шею поцелуями, а ладонью гладить возбужденную плоть. А потом, когда тело Шусея расслабляется и бедра сами начинают подаваться навстречу, он ускоряется, и стоны обоих становятся громче, разносятся по всему помещению и отражаются от стен от стен. Шусей слабо помнит, как тело содрогнулось в последний раз и как наружу вырвался крик. Реальность практически сразу же выхватывает его из пут страсти. Он всегда будет помнить голос, которым Хоцума произнес самую главную для него вещь, чётко и ясно произнося каждое слово… Когда же ты, наконец, поймешь, что люблю я тебя?!

Я не жалею ни о чём. Было… Вспомни! Прикасаюсь к твоей коже — током бьёт. Шаг сделать сложно. Каждый раз умирать, Твоё имя из шрамов на мне! Нет больше слов в этих глазах, Глубины моря им мало! Без тебя гаснет солнце, Воздух затрудняет вдох. Есть ответ На тысячи вопросов — Без любви нас нет. Без любви нас нет!