stationary axis

— Твои коллеги снова неправильно меня поняли, — жалуется он, как только входит в отдельный номер, который по внешнему виду сравним с номером пятизвездочного отеля. Это не то, что может позволить себе кто угодно, а особенно человек, который в настоящее время разыгрывает спектакль «Спящая красавица» для одного актера.       Как и следовало ожидать от человека, слишком ленивого, чтобы даже пережевывать свою еду, Дазай не утруждает себя ответом.       Это и к лучшему, поскольку он все равно ничего не ожидает. Медицинская карта в ногах кровати ясно описывает ситуацию: никаких изменений со вчерашнего дня, с прошлой недели, с прошлого квартала, с двухлетней давности. — Босс хочет поскорее уйти на пенсию, — таково его откровенное заявление, когда он медленно оглядывает комнату. Это похоже на непринужденную, вежливую светскую беседу – совсем не похоже на обычные оскорбления, которыми они осыпали друг друга. Даже в самые спокойные дни их партнерства они не общались с таким спокойствием. Так что это возможно только в том случае, если один из них находится в двухлетней коме.       Дазай продолжает мирно вдыхать и выдыхать, мрачная меланхолия скрыта под веками, которые не открывались добровольно уже два года. Он не надувает щеки в качестве прелюдии к шквалу жалоб в адрес босса. Он не притворяется, что не интересуется подобными сплетнями. Он не сияет от возбуждения при мысли об организации убийства, теперь, когда босс не будет окружен полной защитой мафии.       Точно так же, как Спящая красавица или его любимая Белоснежка, он спит, не заботясь об окружающем мире.       После того, как Чуя осмотрел комнату — все так же, как вчера, как на прошлой неделе, как в прошлом квартале, как два года назад, — он устраивается на своем обычном месте. Удобное кресло, рядом со столиком для ноутбука и портфеля, где достаточно места для чашки кофе. Здесь как небольшой офис, который мог бы служить ему местом отдыха, пока он совершает ежедневный визит, не забывая при том о своих обязанностях перед мафией. — Сегодня мне пришлось убрать двух убийц, целившихся в твою шею, — такого рода разговор меньше похож на подчиненного, отчитывающегося перед своим начальником, и больше на кота, который хвастается своей добычей. Хотя, это больше похоже на праздную беседу между парой людей, которые вернулись друг к другу после долгого дня. Между тем время тикает к вечеру, лучи заката проникают в комнату и окрашивают румянцем Белоснежку в белых одеждах, белых одеялах и с белым шрамом, вышитым поперек сердца. — Тебя действительно не любят. Так много людей хотят твоей смерти, дерьмовый Дазай.       Чуя их не винит. Такая возможность выпадает раз в жизни. Во время существования Дазая как вундеркинда-демона он уничтожил бульдозерами так много людей и организаций. Даже когда он уже работает в Агентстве, одной его индивидуальности достаточно, чтобы настроить людей против себя. Если бы все недоброжелатели Дазая держались за руки вместо того, чтобы царапать друг другу лица, они, вероятно, смогли бы обнять землю в ее истинном диаметре.       Конечно, это означает, что были бы несчастные, которые оказались бы прямо над Тихим океаном и были бы поглощены обманчиво спокойными водами, которые ежегодно вызывают огромное количество штормов. С другой стороны, если они уже осмелились пойти дальше и позволили себе запутаться в нитях Дазая, это не значит, что они могут пострадать еще больше.       Учитывая уровень физической мощи этой шпалы, его разрушительность не измеряется количеством насилия, которое он лично совершает. Его пальцы могут оставаться мягкими и белыми, когда как все его злодеяния спрятаны внутри мафиозно-черной крови и сладких, как мед, слов.       Прямо сейчас Чуя протягивает руку и хватает Дазая за кончики пальцев. Угол наклона и расстояние между креслом и больничной койкой в самый раз. Его локоть покоится на матрасе, который в три раза толще, чем в общей палате. Даже через перчатки он мог чувствовать температуру тела, поддерживаемую на комфортном уровне благодаря центральному отоплению и тщательному уходу круглосуточных медсестер.       После нескольких мгновений, проведенных с его рукой, не обнаружив ни скачка пульса, ни подергивания в выражении его лица, Чуя выдыхает и сдвигается так, чтобы он мог встать и осмотреть его тело. — Если ты не проснешься, я вечно буду держать тебя за руку. — Для них, пары врагов, которые никогда не ладили, эта угроза в сто раз страшнее, чем открытое желание перерезать глотку. — И то же самое произойдет и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра.       Дазай даже не дёргается, сохраняя своё коматозное состояние. Два года.       Его работа в качестве исполнителя мафии означает, что даже оплаты роскошного лечения в частной больнице недостаточно, чтобы нанести удар по его банковскому счету, на котором слишком много нулей. С тех пор как он поднялся по служебной лестнице, он никогда не был скуп на себя. Хоть он и не из тех, кто выбрасывает деньги на ветер, он всё равно не прочь побаловать себя и своих коллег.       Так что это можно рассматривать просто как одну из его поблажек.       Он навещает его ежедневно, после того как заканчивает свою работу. Иногда он заходит во время обеда, иногда — в нерабочие часы для посещений.       Сегодня во время своего визита он пересекся с тигром-оборотнем из Агентства. Даже спустя много лет этот ребенок все еще не до конца избавился от наивности с широко раскрытыми глазами. «Спасибо, что заботились о Дазай-сане всё это время», — говорил он с искренними эмоциями. Благодарность — это одно, но не только тигр-оборотень — даже медсестры, врачи, его коллеги, все они смотрят на него с жалостью, которую следует приберегать для убитых горем вдов. — Должно быть, это твоя вина. Они слишком долго имели с тобой дело и заразились твоей чепухой, — без зазрения совести ругает он за такие вещи, как «манеры обращения с больными». Вежливость не для людей, которые держали жизни друг друга в своих руках, иногда слишком буквально.       Последние два года показали ему, каково это — видеть сны глубокой ночью и вспоминать их, просыпаясь. Ощущение попытки засунуть сердце обратно под ребра остается ярким в его памяти, точно так же, как мальчишеская ухмылка на лице скумбрии, когда он принял предназначавшийся не ему удар, слишком довольный собой из-за своего плана поймать смерть в последнюю минуту.       Дазай не защищается и не отклоняет обвинений.       Он остается в этом коматозном состоянии, не протестуя против того, как Чуя прикасается к его лицу и измеряет его волосы, чтобы убедиться, что они той длины, которую ему следует подстричь. — Может быть, ты бы лучше смотрелся с длинными волосами, — говорит он непринужденно. Спускаясь ниже плеч, было бы достаточно заплести их в косу, вместо того чтобы позволять им разлетаться по всему телу из-за лени другого расчесывать свои волосы.       Сегодняшний Дазай такой же, как вчера, как на прошлой неделе, как в прошлом квартале, как два года назад.       Придавленный к больничной койке тяжестью мира, с легким и воздушным лицом, как у некоего неземного существа, которое может исчезнуть от одного порыва ветра. Не то чтобы это было возможно, учитывая безопасность этой больницы. Дазай никуда не мог пойти, не предупредив Чую. Каждое биение его сердца отражено в графиках, составленных в трех экземплярах, постоянные взлеты и падения подобны волнам умиротворенного моря, ласкающим береговую линию, которая с годами постепенно разрушается. — Все неправильно понимают причину этого, — говорит он, возвращаясь на свое место после того, как вымыл Дазая губкой. На этот раз его перчатки лежат в портфеле. На этот раз, когда он держит Дазая за руку, это происходит в полном контакте с его обнаженной кожей. — Это не из-за чувства вины, и это не потому, что ты мне нравишься.       Мир без Дазая — это всё ещё мир, который вращается вокруг своей оси, мир, в котором продолжаются свои дни и ночи.       На самом деле, можно даже сказать, что мир без Дазая — это мир, полный покоя для него.       Ему не нужно оглядываться через плечо в поисках возможной катастрофы, которая определила бы его как самого страдающего. Ему не нужно беспокоиться о том, что однажды его коллекция шляп внезапно окажется в заложниках. Ему не нужно беспокоиться о том, что однажды он выпьет бокал вина, а потом обнаружит, что его заменили уксусом. Ему не нужно ехать мимо реки, а потом ловить скумбрию.       Ему не придется иметь дело с нападением улыбающегося вора, который раздражал бы его одним своим присутствием, в то же время нагло крадя его сердце прямо у него на глазах.       Мир без Дазая — это всё ещё мир, который вращается вокруг своей оси, мир, в котором продолжаются свои дни и ночи, мир, который существовал вчера, на прошлой неделе, в прошлом квартале, два года назад. Мир без Дазая — это всё ещё мир, который выживет завтра, на следующей неделе, в следующем квартале, через два года в будущем.       Но иногда, во время закатов, в то расплывчатое время, когда солнце скрывается под покровом ночи, в те моменты, когда он просыпается посреди ночи после воспоминаний о том моменте двухлетней давности— — Я просто пристаю к тебе, — говорит он и крепче сжимает руку Дазая. — В тот раз ответственность за нападение должен был нести я, но ты оттолкнул меня. Ты, наверное, думал, что сможешь таким образом добиться своей смерти, но я тебе этого не позволю.       Как человек, который знает Дазая долгое время, он прекрасно понимает его желание умереть.       Как человек, который слишком долго был его врагом, он, очевидно, не собирается позволять Дазаю получить то, что он хочет. — Это просто доказательство того, как сильно я тебя ненавижу, — поясняет он и склоняет голову, ночная тьма подкрадывается к нему.       Это ненависть в чистом виде.       Ответа нет.       Сегодня Дазай такой же, как вчера, как на прошлой неделе, как в прошлом квартале, как два года назад.       Сегодня Чуя пытался измениться со вчерашнего дня, с прошлой недели, с прошлого квартала, но, как и прежде, он прирос к тому же месту, что и два года назад, не в силах отпустить его.