Песенка о любви (I wish this was a love song)

Когда Флоран в порыве отчаяния, — в порыве, какие случались у него периодически, а в последнее время всё чаще и чаще, — записал ту песню на видео и выложил у себя в инстаграме, он ни на что особо не рассчитывал. И правильно сделал: количество лайков и комментариев под роликом росло с каждым днем, но того самого — не было, хотя они с Микеле все еще оставались друг на друга подписаны. Что ж. Давно ушло время, когда сердца их бились вместе — в ритме ударных из финального дуэта в мюзикле. Жизнь — не пьеса, никакого сходства. Слишком часто в последние годы приходилось наступать на горло собственной песне — даже теперь, когда пальцы тянулись набрать в окошке мессенджера, где собеседник даже по ночам в режиме «онлайн», одно-единственное слово. Никакой крамолы (они ведь оба теперь женаты и с детьми) — просто «Ciao»! Так они делали раньше, когда еще были вместе — и зачем-то приходилось на время разлучиться. Так они делали, даже если по каким-то причинам не виделись всего один день. — Ciao! — писал Флоран на итальянском. И Микеле отвечал французским: «Salut!» С этой игры в слова всё и началось у них когда-то. Микеле тогда всего пару лет как переехал. Он уже довольно бегло говорил по-французски, и лишь изредка, когда нужно было выразить сложную мысль, сбивался на итальянский — да трещал на родном языке по телефону с родителями, или с сестрой, или с братом. Флорана поражала скорость, с которой он произносит слова — это был сплошной поток. Но поток был красивый. И сам Микеле был красивый. Был и остался: причудливая смесь остро-нервного и грациозно-изящного, он мог ранить одним взглядом и принести утешение одной маленькой улыбкой. Флорана он завораживал — заворожил с первой встречи, а после уже приворожил, закружил, одурманил… Нет, не так. Иногда у Флорана и у самого проблемы со словами, даже французскими, — он не очень красноречив, в отличие от Микеле. Но, как и любой музыкант, держит ухо востро. Поэтому рано или поздно он научился вылавливать из потока отдельные слова и узнавать их — ciao (привет), Angelo (ангел? Нет, Анджела — сестра), come stai (comment ça va). Это были первые маленькие победы над непониманием и равнодушием. Поначалу Микеле не особо-то замечал Флорана, даром что партнер по сцене, — ну партнер и партнер, ну с дурацким цветочным именем, ну ходит в свободное время в бесформенной толстовке, поет Квинов под гитару… Нет, эта их традиция первым делом искать друг друга взглядами в любом помещении, перекидываться короткими ласковыми словами, пялиться вдвоем в один экран и глупо хихикать над каким-нибудь мемом, и вот это, главное — «как это сказать на твоем языке?» — возникла уже позже. Медленно, но верно прорастила в их сердцах сад, в котором каждый был для другого и цветком, и солнцем. Потом они расстались — понарошку, не навсегда, на пару лет. Вспоминать об этом времени не хочется, — они даже перестали переписываться, жили в разных странах, пели разные песни — но однажды Микеле просто позвонил, и от его «Salut», приглушенного звуками какой-то зажигательной попсовой песенки на незнакомом языке, — оказывается, он находился в тот момент в Корее, — у Флорана сады вновь расцвели на сердце. Он тогда вышел на террасу, прижимая трубку к уху плечом и на всякий случай еще придерживая рукой — так разволновался, что перестал себе доверять. Микеле звал его к себе, в свой корейский тур, как партнера по сцене, как друга, как возлюбленного, без которого творчество не творится, — и Флоран с растерянной улыбкой, пропуская мимо ушей половину его слов, вдруг подумал с ясностью, что теперь неплохо бы им написать песню. Песню на двоих. Что-то вроде финального дуэта в мюзикле — но только не про Сальери и Моцарта, а про них самих, про Флорана и Микеле. Что-то про их собственную жизнь, про секретный пароль их любви — про Salut и Ciao. Микеле понравилась эта идея с песней. Микеле вообще всё нравилось в той поездке — корейская еда, корейские девушки, которые просили автографы на улицах, корейский транспорт, корейская музыка, — и их с Флораном разговоры, и миллион совместных дурацких селфи, которые никуда нельзя было выложить (обручальное кольцо Флорана начинало ни с того ни с сего жечь палец, точно заколдованное), их быстрые взгляды друг на друга, украдкой, из-под ресниц, которые почти сразу превращались в совместное стратегическое отступление в номер отеля и секс — секса было так много, что всё это напоминало первые дни их романа, или какой-то запоздавший медовый месяц. Несмотря на то, что они уже почти десять лет как были знакомы к тому моменту, в происходящем между ними сохранялась волнующая свежесть, — и в этом не было ничего удивительного: Микеле просто нравился Флорану, а Флоран нравился Микеле, друг с другом они чувствовали себя счастливыми. Им было хорошо вместе — спать, или, напротив, не спать, разговаривать, хихикать над дурацкими мемами, смотреть кино и мультики (ни один фильм они не досмотрели тогда до конца), сочинять, спорить… творить. Итогом тура — помимо видосиков на азиатских платформах с кучей просмотров и комментариев от фанатов, помимо журнальных фотосессий, пресс-конференций и битком набитых залов — стала и их совместная песня. В ней они смело перемежали французские слова итальянскими, а на припеве нарочно пытались перекричать друг друга, — но все равно звучало гармонично, так гармонично, как никогда в жизни не было у них с кем-то еще или просто друг без друга, по отдельности. Флорану хватало одной улыбки Микеле, чтобы зарядиться, а тот ловил его взгляд — и подзаводился тоже: получалось что-то вроде перпетум мобиле, и они могли работать несколько часов подряд, почти не замечая усталости, и после еще пойти в ресторан или кафешку со сладостями (выбор Микеле), а закончить вечер в объятиях друг друга далеко за полночь. От тех времен ничего уже не осталось — Микеле со сладостей давно перешел на белое сухое. Флоран всегда находил этот напиток слишком горьким. Впрочем, горечь растворялась в повседневной суете, — они с Микеле снова были не вместе, и теперь, похоже, всерьез, а с их азиатского тура прошло ещё шесть лет: Флоран вернулся в Канаду, стал отцом, а Микеле самоустранился из его жизни, — нарочно, просто чтобы сделать Флорану больно… …Давно ушло время, когда сердца их бились вместе — в ритме финального дуэта в мюзикле. Всё окончательно распалось. У Флорана были свои планы, у Микеле — свои, 40+, 50-, отягчающие семейные обстоятельства, все вот это вот… Но едва только в воздухе появлялся этот особый весенний вайб — тревожащий, наполняющий кровь лихорадочным болезненным жаром, в какой бы далекой стране ты ни жил, — не хотелось больше оставаться в этом выдуманном поролоновом мире, в мире самообмана. Всё вдруг становилось фальшивым и душным. И хотелось просто любить и быть любимым, причем самой невозможной из всех на свете любовей — любовью Микеле. Любовью того, с кем их разделял океан, очередные шесть лет и несколько прощальных слов, хлёстких, как пощёчина. Флоран честно на протяжении этих изрядно затянувшихся лет наступал на горло собственной песне — той самой, для которой он недавно подобрал наконец слова: «I’m gonna say what you already know — I’m mad for you, it’s getting old…». И вот теперь любовный вайб взял верх надо всем остальным, и Флоран просто позволил голове — отключиться, а пальцам — набить в окошке мессенджера свое изрядно позабытое «Ciao!». Он загадал, как дети загадывают на падающую звезду, на проезжающее авто, на пролетающую птицу, — загадал, что если сейчас Микеле ответит «Salut»… Телефон, поставленный на беззвучный режим, коротко прожужжал. У Флорана потемнело в глазах, и он даже не с первого раза смог прочесть высветившийся на экране довольно сухой ответ: «Что ты хотел?» А чего он, действительно, хотел? «Поговорить». «О чем?» Это было больше, чем они сказали друг другу за шесть лет. Флорана обдало одновременно холодом и жаром, и он, не давая себе времени передумать — да и просто подумать, — написал: «О нас». Возникло молчание — и потянулось. Но Микеле не уходил из сети. Он как будто набирал, стирал и набирал снова. Наконец от него пришло короткое: — Приезжай, поговорим. Что это было — пожелание идти подальше, розыгрыш, проверка? Как бы то ни было, это были именно его слова: «Приезжай, поговорим». Хотя, может быть, Микеле и сам не догадывался, что за этим последует, не думал, что Флорану хватит смелости вот так взять и приехать — через океан, через шесть лет отчужденного молчания и прощальные слова, хлесткие, как пощечина… Но Флоран к нему приехал.