troublemaker

На языке оседает горечь, лёгкие хочется залить водой, чтобы они не горели, а на кончике пальцев такие ощущения противные – выбросил бы сигарету, но пока он стоит и курит, Джейк будет держаться тоже. Нельзя больше строить из себя хорошего мальчика, пока он рядом. Тупые фантазии Шима в могилу сведут, потому что знал, но всё равно влюбился глупо в одного из самых проблемных учеников. В того, кто ноги в массивных ботинках на парту закидывает, на переменах за школу покурить бегает, уроки прогуливает нещадно и домашку не делает. Из принципа, наверно. А ещё спорит с учителями, игнорирует школьную форму и отшивает девчонок на ежедневной основе. Джейк головой понимает, что нельзя с такими связываться, чтобы не разрушить своë идеальное будущее. А сердце к этому придурку тянется. Стучит бешено, когда тот мимо проходит, оставляя после себя нотки, на удивление, приятного парфюма; когда пишет, чтобы спросить расписание или домашку (которую всё равно не сделает); когда после уроков просит помочь с заданием для пересдачи; когда обращается не по имени, а использует вместо этого глупое «золотце»; или когда в раздевалке на физкультуру переодевается, показывая своë подтянутое тело. Только и остаëтся вздохнуть, глаза отвести в сторону, чтобы не спалиться, и сходить ледяной водой умыться в надежде привести себя в порядок. Но не помогает. Не выкидывают этого проблемыша из школы, а Шим из сердца своего. Потому что все знают – бесполезно. Поэтому стоит сейчас рядом с ним, травит себя никотином и смотрит на чужие руки со странными пальцами, которые ловко сигарету подносят к губам. Джейк, вообще-то, ненавидит курильщиков, ненавидит сигареты, дым их противный, ненавидит весь процесс, и даже быть зависимым от чего-либо. Но эта его ебучая зависимость от парня бьёт наотмашь. По лицу, по сердцу, по ногам и рукам, и самое стрëмное – сопротивляться не хочется. Наказывает себя, вот только не физически, морально. – Уверен, что хочешь сейчас курить здесь со мной? – во взгляде напротив нет осуждения. И вот, может, почему Шим всё ещё не ушёл. – Не хочу домой, – честно. И никому ещё до этого. – Разве хорошие мальчики сбегают из дома, золотце? – совсем беззлобно, с красивой улыбкой после. Были бы здесь хорошие мальчики, они бы, наверно, и не сбегали. Но тут только Шим Джейк, который проблемами обрастает постепенно, и Пак Чонсон, который из себя проблему корчит. Джейк никогда не поверит, что парень напротив – реальный плохиш. Те ведь не сомневаются, не переспрашивают с волнением по несколько раз, точно ли хочет отличник покурить, не протягивают сигарету с опаской. И не приглашают прогуляться вечером в пятницу. А Пак Чонсон, чëрт бы его побрал, всё это и делает. – Почему домой не хочешь? Потому что дома, как такового, нет. Потому что там его, вот такого, настоящего, Джейка никто не ждёт. Потому что сбежать хочется, да так, чтобы наверняка, чтоб не нашли и не вернули родителям после. – Боюсь один оставаться. – Ты один не останешься, ты же Шим Джейк – наша маленькая звезда, наша гордость и наша надежда на светлое будущее. Сказал бы, что из светлого ему только пива хочется, потому что будущее буквально не светит. Нет ни единой мысли, кем он будет, где он будет, и когда наконец отпустит. – Я Шим Джейк – полнейшее разочарование, которое только и может, что учить, учить, учить. Светлое будущее, скажешь тоже. Часа два назад перед Чонсоном боялся даже слово лишнее сказать, а сейчас вдруг душу наизнанку выворачивает. Пак же убежит после такого, а ему вдруг плевать становится. – А как же универы всякие, высокие должности, пентхаусы, жена-красавица и пара умных детишек? – Чонсон идёт спиной вперёд и всё это время пялится нещадно, заставляя сгорать внутри, – разве ты не об этом мечтаешь? – Не угадал. У тебя осталось две попытки. – Что будет, если я и их провалю? – Пока не придумал. Джейк пинает камушек, а Чонсон смеëтся хрипло. Потому что забавно, наверно. На часах уже часов девять вечера, и, так-то, Шиму возвращаться надо, потому что с утра репетитор, потом ещё один и горы домашки. Интересно, что в это время Пак делает. В футбол гоняет, потому что у него друзья есть; может, спит, сколько душе его надобно; смотрит глупые сериалы; или как в этих самых сериалах гоняет на байках, дурь всякую в себя всыпает и девочек по клубам выцепляет. Так, на одну ночь. От этого тошно становится. И глаза щиплет неприятно. Потому что на кой ему, Пак Чонсону, такой вот золотой мальчик. Ему, наверно, девочки из своей тусовки нравятся. – Если хочешь, можешь у меня заночевать, – предлагает Чонсон и неловко чешет шею, – только учти, что у меня матрас один на полу валяется. Там двое поместиться могут, но так, с трудом. Джейк бы хотел согласиться, и плевать ему на маленький матрас. Он и сам не широкий. А присутствие рядом Пака ещё и внутри позволяет какой-то надежде всколыхнуть. Только вот перспектива пощёчины вместо завтрака и очередного выговора на десерт не прельщает вовсе. – Не хочу тебе мешать. А если тебе домой надо, я не держу. Можешь смело меня послать, я обижаться не буду. Будет. Только вновь эту обиду в океане других негативных чувств утопит. Вода скоро из берегов выйдет, вот тогда, наверно, и Джейк куда-нибудь выйдет. – Я могу хоть всю ночь гулять, только родителям надо сообщить, – Чонсон вертит телефон в руках и смотрит на Джейка, – так…ваши планы? Пусть всё идёт по пизде, да? Джейку терять больше нечего. Ну, подумаешь, сбежит на денёк вместе с предметом своего обожания. Пусть на него в ответ не посмотрят так, как надо. Но ему и такого внимания достаточно. Хочется, чтобы Пак только с ним гулял ночью, только у него расписание спрашивал, только ему шутки тупые рассказывал и только с ним к пересдачам готовился. Но они на разных уровнях – Джейк на пару ступень ниже. – Не знал, что плохие мальчики у родителей отпрашиваются. – Не отпрашиваются, если хорошие к ним в гости идут, – парирует Чонсон, – давай как-нибудь без ночных прогулок, золотце. Тебя убьют в переулке, а на меня, как на последний твой контакт, повесят это дело. Знаешь, репутация у меня не из лучших, а тут ещё и всеобщую радость грохнул. На лице Джейка улыбка расцветает впервые за вечер. Настоящая. Потому что с Чонсоном просто до безобразия. От него свободой веет, первой любовью и желанием жить моментом. – Можешь грохнуть, я разрешаю, – смеëтся Джейк. Этот парень его всë равно медленно убивает каждый день. Пусть уж лучше от его рук Шим умрëт, чем от чьих-то ещё. Если родители узнают, что Джейк влюблëн в парня, его в какой-нибудь монастырь сошлют. Мужской. Хочется как в той шутке – обратно с парнем вернуться и родителей сразу в коматозное состояние такими новостями отправить. Они ведь ожидали, что первой любовью сына окажется какая-нибудь дочка бизнесмена. А получили парня, который даже объяснительные с ошибками пишет. – Только если поешь, тебя скоро ветром сносить начнëт, золотце. У Чонсона две младшие сестры, которые окружают его, как только тот на пороге появляется, мама больная, которая его нежно в лоб целует, и вечно работающий отец, который старается детям более-менее нормальную жизнь обеспечить. У Чонсона, несмотря на все трудности, любовь и забота в семье. А у Джейка холод стен, ужины в своей комнате и редкие расспросы об успеваемости, которая не должна стать меньше чем идеальной. Потому что Джейк должен быть идеальным. А ему поперёк горла вся эта заезженная идеальность. Он сорваться откуда-нибудь мечтает, чтобы вниз как птица: раскроются крылья – хорошо; не раскроются – ещё лучше. Он просто устал до жути. – Слышала, что ты первый в рейтинге, – госпожа Пак заботливо накладывает еду Джейку в тарелку и улыбается тепло, будто знает его уже много лет, – мой сын о тебе больше всего рассказывал. – Только о нём и рассказывал, – фыркает Чонён, – даже Юнсон-онни столько о своём краше не болтает. Чонсон только рис в рот младшей сестре вкладывает и неловко улыбается, тут же переводя тему. Они за ужином смеются, отца набирают, чтобы тот поторопился и успел, пока ещё еда горячая. А Джейк лишним себя чувствует – даже еда вкусная не лезет, встаёт поперёк горла и мешается с приближающейся истерикой, которая пробуждается из-за зависти. Его, наверно, так любить не будут. Некоторых детей просто так любят, а ему надо свою любовь заслужить, чтобы парочку хороших слов услышать и стать причиной гордой улыбки родителей. По-другому уже не будет. – Джейк-оппа, – Юнсон двигает к нему кимчи и говорит шëпотом, – спасибо, что этого невдуплëныша согласился подтянуть. А то он большую часть времени на подработках, поэтому спать хочет на уроках. Мне и маме работать запрещает, а сам фигачит как не в себя. И не злись, пожалуйста, если у него что-нибудь получаться не будет. Он умный, честно, просто проблемы с вниманием ещё с детства. – Я не могу на него злиться, – Шим улыбается младшей и губы поджимает, – он и правда старается. Не всегда выходит, но меня очень радует, что он хотя бы старается. Иногда это намного лучше идеального результата. А себе такое сказать слабо, Джейк? – Спасибо, – юная Пак так же тепло улыбается ему, – знаешь, как приятно услышать, что на его стороне есть хорошие люди? Он ведь заслуживает кого-нибудь хорошего в своей жизни. И правда. Не Чонсон его, Джейка, не заслуживает – наоборот. Единственный по-настоящему проблемный ребёнок – Шим Джейк. Тот, у кого табель отличный, идеально выглаженная форма и выученная улыбка. Тот, у кого на ногах порезы в тех местах, где никто не увидит, в голове неразбериха, перекус в портфеле несъеденный из-за стресса и записи в заметках о том, как он умереть мечтает. Даже не проблемный ребёнок – он и и есть проблема. Чонсон его на крышу их многоэтажки вытаскивает, чтобы проветриться. И покурить ещë. – О чём задумался? – Чонсон шарит по карманам в поисках зажигалки и, находя, закуривает. Только теперь сигарету Джейку не предлагает, – у тебя вид такой, будто ты задачку решить не можешь. – Что будет, если я спрыгну? – внезапно выдаёт Джейк, – здесь этажей двадцать, а мы на крыше. – Так, зря я тебя сюда привëл. Нам бы к земле поближе. Чем Джейк к земле ближе, тем меньше свободы ощущает. Ему бы ещё выше, туда, где ветра со всех сторон обдувают, ни единой души рядом нет, и слышишь только свои мысли. Хотя нет, Пака бы тоже туда, но его за собой Джейк не потянет. Если будет падать, то только один. – Ты если правда сигануть с крыши захочешь, меня набери, хорошо? – у Пака руки тëплые и куртка, опускающаяся на плечи, пахнет приятно, – золотые мальчики нам нужны живыми и здоровыми. – Кому «нам», Сон-а? Впервые позволяет обращаться к своей проблеме настолько нежно. Нельзя, нельзя, нельзя. – Мне, например. – Зачем я тебе такой, – усмехается Шим, – проблемный. Джейк уже даже не сдерживается: смотрит вниз и прикидывает высоту. Ждёт, когда Чонсон кинет его здесь одного, чтобы в новостях завтра показали сюжет, как, казалось бы, очередной счастливый мальчик полетел навстречу свободе. В мыслях прикидывает, что можно в записке предсмертной черкануть, чтобы коротко и ясно. Чтоб все поняли, что виноватых нет, просто Шим Джейк оказался слабаком. Не справился с элементарными проблемами, через которые все проходят, а он, почему-то, не смог. – Затем, золотце, – Пак вдруг серьёзным становится и к себе в объятия притягивает, – не ищи причин там, где их быть не должно. Ты нужен кому-то, потому что ты – это ты. Кто бы ещё мне мозги вправлял, пока я уравнения простецкие решить не могу? Кто бы ещё со мной после уроков оставался, хотя времени у него нет? Джейк уверен – претендентов (скорее претенденток) полно. – Ради кого я бы в школе так часто появлялся, если бы тебя не было? Шлялся бы дальше по подработкам, а на уроки забил бы. Кто ещё бы мне напомнил, что сегодня контрольная, а завтра сдача нормативов по физре? Кто бы сейчас со мной на крыше стоял, кто бы пугал меня своими мыслями, если бы ты спрыгнул? Кто бы ещё моë сердце занял так беспощадно? А, золотце? Объясни, кто бы мне сердце вернул, если бы не ты. У Джейка голова кружится, воздуха катастрофически не хватает, глаза слëзы застилают, а внутри просто что-то падает, чтобы подняться вновь и заставить ухватиться за Чонсона руками, будто тот сейчас уйдëт. – Знаю, что сейчас не лучший момент, чтобы тебе признаваться, но у меня, блять, сердце разрывается, когда ты вдруг начинаешь такие вещи затирать с самым невозмутимым видом. – Сейчас – самый подходящий момент, – спорит Джейк, утыкается носом куда-то в пакову шею, пытается сердцебиение синхронизировать с чужим, – только я тебе сердце не отдам. – Не будь таким жадным, золотце. Зачем тебе два? В твоëм теле еле одно помещается, ты же совсем скоро исчезнешь. А Джейк ни пить, ни есть не может, потому что аппетита нет. Потому что не может заставить себя – тогда ведь жить придëтся, потому что силы какие-никакие будут. – Это ты не жадничай. Вторгся в мою жизнь беспардонно, забрал моë сердце, а сейчас требует, чтобы у него два было. Джейк холода не чувствует совсем, хотя на улице не больше двенадцати градусов тепла. От Пака ещё дополнительные тридцать шесть получает – ему даже жарко становится. Чонсон ладони о свою кофту вытирает и обхватывает ими аккуратно лицо напротив. Приближается несмело и целует совсем нежно, чтобы ещё больше Шима разбить. Крадëт первый поцелуй Джейка, надежду на то, что от влюблëнности избавиться можно, и все плохие мысли внезапно тоже. Он бы с Чонсоном сбежал хоть на край света. Только не может его у семьи забирать. Потому что он там нужен. И Джейку, блять, тоже нужен. – Давай как-нибудь сбежим, – предлагает Пак сам сразу после поцелуя, – сначала ненадолго, только попробуем. А потом подальше и подольше. Вырвемся отсюда, от этого всего, от людей в этом городе. Только ты и я. – А семья твоя? – хлопает глазами Джейк, – они ведь без тебя никак. – Работу я везде найду, привык. Буду деньги им перечислять и звонить постоянно. Не проблема же вовсе. В один день мы всё равно с родителями вынуждены разъехаться. Ты лучше скажи, что твои делать будут. – С ума сойдут. Они уже, наверно, с ума сходят, потому что я домой не пришёл, написал, что ночую у одноклассника и телефон отключил. – Хорошие мальчики так не делают, – смеëтся Чонсон. А ещё хорошие мальчики не влюбляются в плохих, проблемами не становятся и не обещают сбежать сразу после выпуска.