***
Невыносимая в своем естестве боль с каждым движением пронзает бренное тело, опустошает до дна. Орфей захлебывается в собственной крови, что жгучей теплотой стекает по устам; тонкими струйками растекается созвездиями агонии по бледной груди, уже давно когда-то белоснежный пиджак окрасив в багряный цвет. Рана хоть и глубокая, но к счастью, не сквозная, да только без помощи медицинской долго писатель протянуть не сможет. Руки предательски немеют; пальцы словно кто-то незримый иглами колет. Конец близок. Но покуда в силах новеллист на ногах держаться, он не сдастся. Не опустит руки на радость охотнику. На радость его Кошмару. Не уверен более романист, что ждет их в матче далее — надежду на будущее сулящее многоточие едва ли возможное, иль все же грязная, рваная точка в этой жуткой, ужасающей игре. Победа вдали не маячит, на горизонте лишь фатальное поражение. Двое мертвы, крик отчаянный повествует о том, что третий участник с ранением сильным на землю повален. На ногах лишь он. Раненный писатель. И охотник. След алый за писателем остается, что к раненной девушке шагом осторожным приближается, силясь на глаза Охотнику не попадаться. Идти тяжело, сохранять бдительность сквозь пелену боли еще тяжелее. Орфей ощущает собственную кровь; ее теплоту, струящуюся вниз живота. На уровне галлюцинации слышит, как горячая жидкость капает на безразличную к его страданиям плитку. Вдох заветных крупиц кислорода невероятно тяжел; в кружащейся голове лишь тихий давящий шепот и неустанное стрекотание о неизбежности всего. Но он обязан довести их игру до конца. Таковы условия. -Мелли… - на выдохе окликает лежащую на земле девушку Орфей, рядом едва ли не падая присаживаясь, - Я рядом, не теряй сознание… Пиджак когда-то белоснежный в сторону летит, покуда писатель старается жилетку расстегнуть. Не получается, пальцы дрожат, слушать отказываются, и в порыве эмоций мужчина просто рукою дергает, к чертям пуговицы отрывая. Что-то внутри кричит о том, что помогать энтомологу не стоит. Что Мелли - та, кто ранее не собиралась ему помощь оказывать, и отчего же сейчас писатель не должен отплатить ей той же монетой? Почему бы не бросить ее, оставив истекать кровью, да в люк сбежать? Ответ прост. Кошмар. Не заслужил монстр первородный победу, и, если даже песком сквозь пальцы утекающие шансы на ничью есть, - Орфей не сдастся. Не на радость охотнику. Легкая победа? Не в этом матче. Но так ли все поверхностно на самом деле? От витающего в воздухе металлического запаха сильно мутит. Раны мисс Плиний куда серьезнее, и даже та перевязка, которую делает писатель, сильно не поможет. Если вовсе возымеет какой-то эффект кроме как оттягивания неизбежного. -Обопрись на меня, - говорит писатель, под локоть девушку подхватить пытаясь. Они должны уходить отсюда как можно скорее, пока охотник не вернулся, - Не теряй сознание, Мелли. Не сдавайся. И в момент тот же словам Орфея аккомпанирует пронзительное карканье ворона, от коего сердце удар пропускает. Кошмар. Он пришел. Вспышка мрачная, звук оглушающий, и создание из кошмаров ночных пред ними лик свой являет, материализуясь словно из ниоткуда. — Ох, надеюсь, я вам не помешаю, - пренебрежение надменное хлещет из уст вестника смерти, кой наслаждается тотальным контролем над ситуацией. Сейчас он дирижер, и будет ли то забавная мелодия или тяжелый реквием - лежит лишь строго на его плечах. Ощущение контроля над жизнями чужими, над ситуацией нынешней, все это слишком сладостно, всполохами предвкушения по телу растекается. — О дивный Романист, до чего же благородны твои потуги всех спасти. И до чего же жалкая твоя глупость... Пытаться залатать раны умирающего, подставляя при этом свою спину — рисковая затея. И явно не оправдывающая себя... Один удар, и Мелли наземь опадает. Зияющая рана на теле бедной женщины ослепляет своим отвратным великолепием. Ясно лишь одно - если ранее призрачные шансы были, то теперь плавно растворяется в воздухе они вместе с рваными вдохами, в коих тело Плиний содрогается. Кошмар – ужасающ в своем познании физиологии человеческой. Знает, как, с какой силой ударить надобно, дабы от боли оглушить, но максимально отсрочить смерти момент. С ним в извращенности может посоревноваться лишь Потрошитель, но и то не факт. Джек движим желанием убивать. Кошмар желанием растягивать страдания, на нотках агонии психики играя. Скрещивая руки на груди, птица мудрая свысока зрит на глупца и жалкую его подругу, утопая в собственном превосходстве. До чего же прекрасная локация сей басни — Красная Церковь. Интересно, какова же цена молитвы? Ответом - прочь убегающий романист становится. Не желает черт собственное поражение принимать, оттягивая неизбежное. Какая жалость, что недалеко. Силы тело Орфея покидают, ватные ноги едва ли слушаются на скользком от крови полу, вынуждая облокотиться о лавочку ближайшую в желании равновесие удержать. -Пошел к черту! Кулаки сжаты до побеления костяшек, Орфей из сил последних плечи распрямляет в нежелании сдаваться. Где-то очи лиловые картину подобную видели, и помнят каков итог был; как позорно к вентилю романист ринулся. Будет ли исход такой же? Разумеется. Писатель не меняется. -Какие выражения в святой обители. Побойся бога, - шаг вперед, на кой Орфей делает ответный шаг назад на ногах подкашивающихся, - За грехи сквернословия карма придет. Взмах когтя след алый на щеке оставляет. Лишь царапина, но именно они и зудят противнее всего. Пальцы Орфея по поверхности дневника собственного проходятся в жесте нервном. Действие данное – успокаивает, расслабляет. Уверенность в силах собственных дарует, боль внутреннюю заглушая. Психосоматика? Нечто большее? Или влияние места данного, ощущения что тьма собственная, плоть обретшая, резонирует с безумием здесь царящим? Иногда лучше не задавать вопросов. Меньше знаешь – крепче спишь. А Орфей и так практически не спит, синяки под очами свидетельство тому неоспоримое, не сны сладкие в опочивальне зрит ночами он. А были ли вообще сны сладкие? Аль лишь кошмары безумные душу увядающую терзают, покоя лишая? Разум всему объяснение ищет – такова суть человеческая. Познать непознанное, не обманывая себя сказками счастливыми. Но как объяснить то, что твой ночной Кошмар обрел плоть и сейчас собирается жизни тебя лишить? – Имеешь желание что-то возразить? - Кошмар взглядом презрения полного того окидывает, всем видом показывая - даже смотреть тошно, - Или не можешь? – Все мысли мои на счет этот известны тебе. Любопытная реакция, но Кошмара не впечатляет. Так, бравада сиюминутная. – Верно, известно. Известно мне, что ты напуган до такой степени, что даже свой поганый рот можешь открыть лишь тявкая как щенок жалкий. Где твой изящный слог, о великий Писатель? Кошмар вновь словами дерзкими бросается, силясь ими романиста задеть, да тщетно все. Орфей не поведется на столь явную провокацию. Особенно от Кошмара, чьи уловки как свои пять пальцев знает. Не поведется, но отчего же едва заметно нос морщит? Спокоен снаружи, да внутри буря пылает. -Все сказал? С вызовом очи янтарные на Кошмара зрят, покуда Орфей ответную речь говорить начинает: -Как же отвратительно твое напускное величие. Кто из нас двоих в самом деле напуган? Кто из нас скрывает страх пред миром под маской тотальной силы и ужаса? Ты – лишь жалкий птенец, слишком рано расправивший свои крылья, оттого и возомнивший себя вороном величавым, даже летать не научившись. Кошмар не пропускает ни единого слова со стороны мужчины, внимательно вслушивается в речи столь отвратные и жгучие. Кровь, более на смолу черную походящую, закипает в гневе ужасающем. Хочется выклевать этот грязный язык, намотать трахеи ублюдка на край наперстка собственного. Но Кошмар все так же неподвижен и непоколебим внешне. Секундное, но столь тяжелое молчание осело на плечах двух ликов отражений. – Хм. Недурно. Но знаешь... Хлесткий, резкий удар по челюсти наглеца заставляет новеллиста пасть на пол холодный в момент столь чудесный, спиной о плитку бесчувственную ранами раскаленными ударится. На сей раз не стоит давать Орфею шанс на мысль верную прийти. Ступня на горле затыкает глотку писателя, и лиловые очи с янтарными не сталкиваются. Покуда не заставишь тварь слушать – она тебя и не услышит. –...слогу твоему реализма недостает. Мне кажется, мне стоит объяснить тебе такие столь ясные даже для маленького ребенка понятия жизни. Покуда птицы в небе летают, черви на земле их забавляют. Как видишь, не я сейчас на полу, – Кошмар шаг совершает, вес свой на ногу перенося, сильнее надавливает горло, дабы писатель не пищал ничего лишнего, – Какое же ты разочарование... Такая храбрость, а толку? Ты даже самого себя не можешь защитить, стоит ли говорить о той мелкой дряни, что вероятно червей давно уже кормит. Герой, а в силах только быть грушей для битья! Звучит смешно, на деле - жалко. Глумлению нет предела, хоть и Кошмар позволяет писателю воздуха заветного глотнуть. Ломать пока не в его целях. А вот раскрыть глаза – приоритетно. Ворон грубо пинает пальцы Орфея, что пытаются убрать его ногу. Спесь писателя лишь забавляет. Рвение этого ничтожества, его желание жить – похвально, но недостаточно лишь одной жажды. Таков закон природы. — Любопытно. Полета гордого птица. А приглядеться — очередное насекомое. Пара мгновений — и нога вдавливает лицо Орфея в заслуженную ему грязь. Не так сильно, чтобы заслушать уже излюбленный за проведенное время в поместье хруст черепа, но достаточно грубо, чтобы вкусить треск чужого самомнения. Орфей знал, что итог подобным будет. Готовился к удару, к тому, что за слова свои ответить придется, но даже так не смог неизбежное предотвратить. По нервным окончаниям опаляющие вспышки пробегаются, покуда пред глазами фейерверки пестрят. Но прежде, чем произошедшее в голове укладывается; прежде чем успевает хоть двинуться романист, Кошмар вновь на опережение действует. Ни секунды промедления, ни шанса на действие ответное. Нога тяжелая на шею вновь давит, к плитке прижимая, и как бы Орфей не хватался за конечность чужую, не силился прочь убрать, все тщетно. Он лишь человек, чье тело слабо; кому нечего против самой тьмы первородной противопоставить. -Последние слова? Взгляды двух пересекаются, и сердце удар пропускает, увидев, что за занавесом маски скрывалось; по швам мир вокруг трещит в момент сей. Орфей видел вещи гораздо хуже. Орфей делал вещи гораздо хуже. Но отчего сейчас ему страшно безмерно? Оковы страха цепко сковывают, парализуют от сильной боли и кровопотери тело, неустанно бьющееся в бесконечной агонии непринятия. В приступе ужаса содрогается писатель, покуда конечности в отчаянии немеют холодом болезненным. Эмоции, что давно в души глубинах похоронены, на поверхность выбрались, сломав стены крепкие. Но эмоции - оглушают, слова Кошмара, ранее сказанные, в потоке теряются; душат, что грудную клетку вскрыть хочется, дабы вдохнуть столь желанное ощущение контроля над ситуацией, свободы. И вскоре буквально желание данное воспринимать надобно будет. -Побойся.. – Орфей усмехается, взгляд мимолетный на крест бросает, - Бога. -Единственный Бог, в которого я верю, это я сам. Чтобы подобное совершить; дабы Богом себя возомнить, требуется перешагнуть человека в самом себе и втоптать в грязь остатки былой благоразумности. -Каждый из тех, кого я убивал, называл меня Богом, - смех искаженный из-под маски его раздается, - «О, Господи, не надо! О, Боже, нет!» Секунда, и резко на шею вновь давит он стопой, буквально впечатывая писателя в пол. -О, Боже. Да. Страх. Отчаяние. Осознание беспомощности собственной. Ощущение, что ты не владеешь ситуацией – ситуация владеет над тобой, где секунда промедления смерти подобна. Все то, что Орфей старался искоренить из жизни собственной, перечеркнув прошлое, сейчас оглушает, дезориентирует. В груди словно разгорается адское пламя, медленно сжигающее все на своем пути. Кошмар жесток, играется с ним, но и Орфей сдаваться не намерен. Даже будучи в положении столь незавидном; корчась от боли, от нехватки кислорода под ногою чужой, сил писателю хватает дабы «руки не опускать», продолжать испепелять взглядом насмехающимся Кошмара. Асфиксия легкие огнем выжигает, пред глазами всполохами пестрит. Орфей ногами о пол бьет, отползти силится; руками отчаянно хватается за чужую ногу, ногтями в кожу Кошмара под штанами впивается, едва ли ногти не ломая. Но тщетно все. Слабость, эта ужасная, дремлющая слабость, заставляющая кости да кожу ныть в неприятном ощущении безысходности. Взором расфокусированным смотрит писатель на Кошмара. Но нет мольбы во взгляде. Только презрение. И лишь одна мысль в этой ситуации тешит эго чужое. Каким бы сильным монстр из самой тьмы не желал казаться, Орфей знает. Это лишь маска. Ложь напускная. Он боится писателя. И то, как Кошмар лишь от его слов из себя вышел, да с кулаками набросился, желая показать романисту что неправ тот, доказывает правоту Орфея. Не в силах победить в битве физической писатель. Но вот иными способами он легко изничтожит существо темное. И все это улыбку на устах вызывает, кою тяжело различить сквозь гримасу боли, однако Орфей знает. Кошмар различит. Увидит. И распалится еще сильнее, лишний раз доказывая правоту слов отражения собственного. Кошмар раздражен, в ответ на провокацию давит с таким рвением что Орфей не сколько слышит, сколько ощущает хруст собственных позвонков. Или это треск разбившихся надежд? Орфей трепещет в попытках вырваться, разбрызгивая слюни с уст стекающие вперемешку с алой кровью. Ему впервые за день в самом деле страшно. Невыносимо больно. И слезы хрустальные по щекам стекают. Физиологическая ли реакция, или в самом деле суть эмоций, в глубине души скрываемых? Кровь в ушах стучит; отбивает своеобразный ритм, что отчитывает секунды до кончины скорой. Сознание медленно утекает сквозь пальцы песку подобно, пока романист поет для Кошмара прекрасную сонату агональной асфиксии. Хрипы, рыки, стоны. Все, как желает существо из глубин тьмы души падшей. Удар ногой безмерно сильный к концу сей арт подводит. Финальным аккордом пьесы данной хруст позвонков характерный становится, об окончании жизни писателя повествующий. Кошмар ногой поворачивает голову дух свой испустившего Орфея в сторону Мелли. В стеклянном взгляде писателя, кой багряным маревом заплыл, Плиний видит свое собственное отражение. В сравнении с агональной болью от ран по всему телу, это пугает гораздо сильнее. Кошмар прочь удаляется, оставляя Мелли наедине с безвременно почившим писателем без возможности сбежать от его безжизненного взгляда. Смотреть в глаза смерти пребывая в тлеющем ожидании собственной – омерзительно. Даже так желает Ворон до последнего муки ее продлять, позорно оставляя истекать соками жизненными на полу в обители божьей. Несколько мгновений длительных, и энтомолог сознание теряет от потери крови. Все было рассчитано слишком хорошо. Итог матча был предсказуем с самого начала. Победа охотника.***
Что есть «Я»? Кто есть «Он»? Кто есть «Они» и каков итог будет, коли разорвать алую нить их связующую? Если один дуло пистолета направит на другого, мгновения жизни в пьесу смерти превращая, погибнут ли «Они»? Останутся в финале предначертанном «Я» и «Он»? Вопросов много. Но какова цена ответа будет – не желает познавать никто. Треснет лед под одним, и оба ко дну пойдут. Кошмар - отражение не только зла Орфея. Кошмар в первую очередь воплощение его жажды контроля. Тяга к управлению чужим разумом, огромная сила, непоколебимость, устрашение – сам вид Кошмара так и кричит "Я знаю каждый твой шаг". Он – тот, кто за нити искусно дергать будет, призывая всех движениями виртуозными лишь ему желаемую пьесу играть. Все в жизни Орфея разрушилось из-за отсутствия контроля оного над реальностью собственной. Сама судьба, чертова госпожа фортуна распорядилась так, что он оказался в приюте из-за ее равнодушия к нему, и во всем дальнейшем Орфей мало что решал, по правде говоря. Отсутствие контроля над своей жизнью вызывает страх. Страх вызывает ярость. А ярость вызвала Кошмара. Они разные. Что сокрыто в глубине одного, гиперболизировано проистекает гнилью из другого. Что один любит бескорыстно, другой слабостью презрительно нарекает. Различий меж ними много слишком. Но есть лишь факт один, кой неизменный на века. Их связь, зависимость друг от друга сильнее чем каждого из ныне живущих. Ибо они – одно целое. Два лика в отражении на глади воды. Едины в сущем своем. Пугающая близость, схожесть, зависимость друг от друга в кипящем котле взаимного презрения. Все унижения, вся боль и сладость страха - то лишь в желании закалить Орфея, насильно более крепкий хитин ему привить. Ведь Кошмар - тот, кто на себе все бремя людской жестокости нес. Не Орфей, кой был не в силах пережить его и личность вторую себе создал. Нужен только резонанс сути их. То, что грань поможет перейти, стереть оную, являя подоплеку двух сторон одной медали. . Эмили доктор быть может и отменный, ее заслуги в области медицины не могут не вызывать уважения. Она - профессионал своего дела, но даже так недостаточно хороша, чтобы Кошмар вверил ей в руки собственное «Я». Не с ее былым послужным списком и языком длинным. К самому себе доверия больше. По данной причине в момент сей Орфеус не в медицинском кабинете пребывает, а коротает свой час в комнате у Кошмара, покуда Охотник все необходимое для обработки ран подготавливает. Помещение насквозь пропахло горьким миндалем истлевших под гнетом времени книг на полках, и теперь к ним прибавился раздражающий запах медикаментов. Боль жжением на ранах отдается. Неприятным, раздражающим, но куда более терпимым в сравнении с былым. -Ты перегнул палку. Глас Орфея тяжел, хрипотца слышна в нем. Даже восстановленная мистикой поместья шея боль при разговоре причиняет, и сложно сказать то фантомное иль вина не до конца прошедшего процесса восстановления. -Все должно было быть правдоподобно. Ватку сменяет Кошмар, продолжая обрабатывать оставшиеся ссадины и порезы. Суть поместья залатает лишь серьезные раны, а мелкие оставляются заживать в своем неспешном ритме как напоминание о былых ошибках. -Но ты перегнул. Орфей чуть морщится, когда Кошмар рану на спине его обрабатывает. Щиплет неприятно перекись. -Зато у них не будет больше сомнений. Это была необходимость, - Кошмар нажимает чуть сильнее, вызывая тихо шипение на устах чужих, - И ты знаешь, что я прав. Орфей знает. Давно уже известно ему, что прав Кошмар. Что верно все было сделано. Но признает? Нет. Ни за что. Однако суть вынужденного представления кровавой смерти в церкви проста донельзя. У них не было иных вариантов. Некоторые особо обделенные умом выжившие начали полагать, что Орфей близок с Кошмаром, оттого стараются черви жалкие снизить взаимодействие с писателем к нулю. Слишком часто новеллиста в матче отказывались спасать, помощи необходимой лишали, опуская гнусные фразы о Кошмаре. Бессмысленная глупость. Однако раздражает сильнее дозволенного. Не по душе Ворону сей факт, не потерпит он чтобы кто-то под его крылом смел на безопасность _его_ романиста посягать даже в мелочах таких. Но доказывать им что-то словами – пустая трата времени. Эффект обратный был бы. Подобное представление в церкви – самый действенный способ, дабы дать другим понять как дела обстоят. Как ненавидят двое друг друга, вынудив отбросить грезы о союзе их. Ложь, но во спасение. Во благо. Со стороны похожи их отношения на сделку с самим дьяволом. Но как можно заключить оную, если дьявол — ты сам? -Даже в этом матче, - Кошмар мазь заживляющую вокруг раны наносит неспешно, стараясь как можно меньше боли причинять, - Никто не спасал тебя. Никто, - он пальцем костлявым еще чуть мази берет, - Не собирался помогать тебе. Орфей вздыхает. Правда уши режет. -Заткнись. Закончив со спиною, которая больше всего пострадала в их постановке, Кошмар медленно баночку с мазью закручивает. Работой Ворон более чем доволен. Но вряд ли будет доволен Орфей, кой вынужден будет забыть о сне на спине собственной. Стул скрипит под весом существа мрачного, покуда тот пересаживается по бок от писателя. Теперь пришла пора обработать руки. Кошмар действует осторожно, медленно, и это сильно контрастирует с его большими формами. С огромными руками в сравнении с маленькой хрупкостью Орфея на фоне этого. Только в такие моменты охотник вспоминает о слабости тела человеческого, и словно невзначай поглаживает подушечками пальцев кожу нежную вокруг ран. Успокаивает. Извиняется. С обработкой покончив, Кошмар бинтами раны осторожно перевязывает. Трепетно, медленно, слой за слоем покрывает белоснежная марля чужие изрезанные в матче руки. Орфей прав – он перегнул. Не сколько со способом окончания их пьесы, сколько с предшествующими актами. Кошмар проводит пальцем по царапине на щеке. Кровь запеклась уже давно, но оба помнят, как алой дорожкой она подобно слезе стекала к подбородку после столь завуалированной пощечины. Ворон нежно оглаживает царапину подушечкой костлявого пальца. Осторожно, невесомо, чтобы боль не причинить, но позволить ощутить всю суть его эмоций, что в глубине души сокрыты. Неожиданно Кошмар наклоняется чуть ближе, утыкаясь маской в чужую щеку, благоразумно избегая давления на царапину. Имитация поцелуя, извинений. Орфей раздраженно фыркает, в сторону отворачивается, но не отстраняется. Наоборот, через некоторое время сам поворачивается и невесомо целует Кошмара в кончик маски. Имитация поцелуя, прощения. Кошмар рык утробный издает, на мурлыканье кошачьих походящий. -Дай мне что-нибудь выпить, - рука Кошмара покорно к графину тянется, но Орфей отрицательно качает головой, - Покрепче. Когда исполнено желание, губы писателя жадно впиваются в края стакана. Капли стекают по его подбородку, оставляя влажные следы жидкости горячительной. Стоит признать - нет более действенного способа избавиться от удушающих чувств, нежели утопить их в море крепкой выпивки. Кошмар пересаживается на кровать в опасной близости от писателя, и языком длинным, жарким, слизывает он остатки алкоголя с уст чужих. Из стакана испить слишком просто. Скучно. И сопротивления не встретив, воспринимает Кошмар то как дарованную ему возможность дальше продолжать. Пальцы костлявые в каштановые локоны зарываются, круговые движения совершают. Своеобразный массаж головы, пусть и не идеальный, зато приятно расслабляющий. То, что после тяжелого матча лишним не будет. К шее спустившись, Кошмар проводит жарким языком по чувствительной коже писателя. Медленно, тягуче нежно обведет синяки на шее, оставшиеся после давления стопы его, словно силясь ласками перекрыть память тела о былых муках. И Орфей зароется рукой в непослушные локоны собственного альтер-эго, переберет их неспешно-осторожно, прося о продолжении. В момент данный могут они позволить друг другу подобное. Все что за закрытыми дверьми происходит там и останется, а в матчах судьба их лишь с особой жестокостью друг другу боль причинять в угоду правилам и образу выстроенному. Кошмар не сможет сказать слова извинений. Это выше его эго. Но действия гораздо громче слов. И Орфей охотно принимает его извинения, негласно прощение даруя. Но все ли на этом? Томный выдох писателя, очи его прикрытые ресницами подрагивающими – все Кошмару понять дает, что большего желать изволит романист. И раз уж Ворон провинился, можно и даровать желаемое писателю. За болью непременно должно последовать удовольствие. Покуда остальные в поместье будут слушать леденящую кровь историю о событиях в матче меж Орфеем и Кошмаром, двое главных героев сей пьесы в ласкающих объятиях друг друга потонут. От любви до ненависти один шаг. Ровно как и наоборот. И будут кружиться в вальсе эмоциональных качелей двое, на раз-два-три полярности их отношений меняя, оставляя лишь неизменным одно — зависимость друг от друга.