Gentle (when he wants to be)

Вилбур никогда толком не был девочкой. В самом раннем детстве он был бесполым существом в бесформенных коричневых свитерах и длинных не менее бесформенных юбках (бесформенные джинсы ему не позволяли), впадающим в неконтролируемые и необъяснимые рыдания, если кто-то из родителей пытался запихнуть его в платье с рюшечками, «для гостей». Девочку в нем выдавали разве что длинные вычесанные волосы, постоянно как будто лохматые, как войлок (он тогда не знал, что он кудрявый), и его голос, в те редкие моменты, когда он говорил. У него были друзья, его, в общем-то, даже не задирали; но однажды, в возрасте около восемнадцати лет, какой-то очень хороший психотерапевт посмотрела на него внимательно: на его «мне кажется, что я живу не в своем теле, со мной что-то постоянно не так»; на его привычно-креветочную позу, плечами вперед, чтобы спрятать так толком и не образовавшуюся грудь, на его несчастный взгляд и состояние глубокой депрессии, подсунула ему какой-то тест, оценила его результаты и робко предложила: «Ты никогда не думал о том, что ты можешь быть парнем?». И, вот она, пропаганда. Либеральные психотерапевты забирают запутавшихся девочек из любящих семей. Когда его отец отказался платить за тестостерон, Вилбур начал зарабатывать на него сам. Когда ему исполнился двадцать один, он собрал все свои вещи и съехал жить в квартиру к двум драг-квин, которые любили его безоговорочно, тискали его за щечки и стирали его слезы после безжалостных звонков отца, который отказывался называть его сыном; и одной лесбиянке, которую звали Кейла, и которая постоянно съезжала от них к своим новым девушкам и возвращалась примерно на пару дней, что вообще не помешало ей пригрозить Вилбуру четвертованием, если он хотя бы приблизится к её матче, а также научить его тонкому искусству мужских похлопываний и рукопожатий, которым она обладала в силу жизни с тремя братьями. Ему было похуй, и он был счастлив. Он чувствовал себя непобедимым. Он не осознавал, как глубоко ненавидел себя, насколько плохо ему было в своем старом теле, завешанном, как завешивают тряпками проклятые зеркала, — пока он не переехал в новое. Новое тело позволяло ему надеть рубашку, легкую и просторную, и не заботиться о том, что она выпирает в ненужных местах; и узкие джинсы, и жилетку, и чёрный лак для ногтей, и радужный значок. Самоотторжение, — с таким же упорством, с каким маленький ребенок отвергает вареные брокколи, — к своему телу уходило из него настолько физически, что ему казалось, что он худеет. На самом деле, вес, который он с себя снимал — благодаря которому он мог распрямить спину, и расправить плечи, и расстегнуть одну дополнительную пуговицу на рубашке, — назывался по-другому, но Вилбура не заботили такие подробности. Он превратился в мужскую версию бимбо — веселую, беспечную, легкомысленную. Покупки! Прогулки! Парни! Ага, парни. Тот же Вилбур, который всю юность оправдывал свою нецелованность «сосредоточенностью в учебе», получил свой первый поцелуй в ту же секунду, когда вышел из клиники, с перемотанной бинтами саднящей грудью. Он подошёл к незнакомцу на улице — к его чести, незнакомец был в шерстяном пальто с пришитыми брелочками, и с самыми весело разукрашенными ногтями в округе, — и спросил «Хочешь поцеловать меня?». Он хотел. Они поцеловались. На поцелуях Вилбур, конечно, останавливаться не стал. Самое асексуальное существо, которое он знал — он сам: клочок материи, незамеченным перемещающийся в пространстве — узнал, что у него есть длинные ноги, и охуенная задница, и самый соблазнительный рот. Мечты, которые он лелеял, не осознавая, чего он хочет, прочитывая в юности комиксы с яоем, решительно и без спроса превращались в его реальность. Он произносил предложение «мне плевать, возьми меня прямо здесь» больше двух раз. Разным людям. Он ел и не мог насытиться; он наедался, передыхал и отправлялся на приключения опять. Где-то между своей волшебной жизнью он и повстречался со Шлаттом. И Шлатт был совершенно очаровательный. Он и Шлатт познакомились, когда Вилбур ранней весной пришёл сидеть в одно из своих любимых кафе в паре своих самых привлекательных круглых очков. Потому что у любого человека иногда бывает нужда красиво одеться и пойти таинственно посидеть в кафе с книгой, привлекая взгляды, комплименты, и уверенность в том, что он — главный герой этой жизни. Идея посидеть красивым, в твидовом пальто, овеянным легким морозом (на улице было плюс пять) и дымом от кофе, соблазнительным и далеким, как поэт и муза одновременно, привлекала его очень. Поэтому он сделал заказ, стащил свои кожаные перчатки, и уселся над книгой. Он не успел прочитать даже половины страницы, когда Шлатт привлёк его внимание — тогда он, конечно, ещё не знал, что это Шлатт. И Вилбуру пришлось прикрывать рот ладонью, чтобы не засмеяться от удовольствия, потому в гляделки — такие, где другой человек отводит взгляд, когда видит, что ты на него смотришь, но возвращает, когда ты отводишь — он не играл со старшей школы, и ему было бесконечно весело попробовать это заново: особенно теперь, когда была не его очередь отводить взгляд. К чести Шлатта, после минут пяти таких гляделок он все-таки собрался с духом и завёл с ним, Вилбуром, разговор. Это было для Вилбура приятной неожиданностью: он уже размечтался о том, как они поймут друг друга одними лишь взглядами и влюбятся, а потом разойдутся навсегда, чтобы хранить образ друг друга под сердцем и больше никогда не встретиться. Но вот он, Шлатт — стоял над его столом с неловкой улыбкой. Хотя, конечно, Вилбур тогда не знал, что он Шлатт. — Что читаешь? — спросил он, — Я, кстати, Шлатт. — очень удобно для дальнейшего пересказа представился он. — А… — Вилбур улыбнулся, — Я, если честно, уже даже не помню. — он перевернул книгу и глянул на обложку, — Кант? — Здорово. — Шлатт засунул руки в карманы, а потом вдруг предложил, — Хочешь, я почитаю тебе вслух? Вилбур почувствовал, как что-то теплое широкой волной расползалось по его груди к его сердцу. Это было так глупо, и так странно, и, скорее всего, одна из самых милых вещей, которые ему предлагали. — Конечно! — кивнул он, — Давай. Шлатт отодвинул себе стул. — Ты не против, если я присяду? — уточнил он на полпути, и Вилбур, наконец, не выдержал и засмеялся — неожиданно громко в уютном кафе, зажимая себе рот рукой. Шлатт нахохлился. — Прости. — Вилбур глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, — Просто ты очень милый. Шлатт казался ошарашенным. — Милый? — спросил он почти с наездом, — Я? — Я что, первый человек, который сказал тебе об этом? — Вилбур посмотрел на него снизу-вверх, но казалось, суть вопроса была от Шлатта так далеко, что Вилбур решил сжалиться, — Просто садись. Это оказалась одна из самых комфортных ситуаций, в которые Вилбур когда-либо попадал. Он настолько расслабился — под кофе, под легкий туман на улице, под шум машин, под желтые лампочки, свисающие с потолка, под короткие комментарии Шлатта к прочитанному, над которыми Вилбур посмеивался на автомате, но искренне, — что к концу четвертой главы практически начал зевать. Он, конечно, вставлял в паузы свои ласковые «мне нравится твой голос», и «ты красивый, когда сосредоточенный», и даже позволил Шлатту заплатить за свою вторую чашку кофе — лицо у того озарилось так, словно Вилбур сделал ему подарок, — так что когда Вилбур с сожалением сказал, что ему пора, и Шлатт спросил, может ли он получить его номер, с ответом всё было уже решено. А потом они ходили на свидания. Это было что-то, к чему Вилбур не привык; что-то, чего, он боялся признавать, ему недоставало, но он бы совершенно точно потерял свой титул «легкого и веселого (перепиха на один раз)», если бы начал ныть наутро, мол, своди меня в музей; но что-то, что у него на удивление просто получалось со Шлаттом. Препятствием им служили трудности в расписании: Шлатт работал в основном на удаленке, но иногда его вызывали в офис, и хрен его знает, в какие дни; а Вилбур работал экскурсоводом в музее рядом (он любил детей, смог заучить программу за неделю, и ему разрешали носить пин со своими местоимениями на рубашке), и был сто процентов не свободен в выходные, зато свободен по понедельникам, что, как все знают, совершенно не-свидательный день. Но это давало им дни придумать, куда они хотят сходить, или решить, что они вообще никуда не пойдут и будут валяться дома с едой навынос, или прибегнут к универсальному варианту и сходят кормить уток к пруду, который Шлатт, видимо, уже записал в зону своей личной ответственности, и приходил отчитывать любого, кто хотя бы думал приблизиться к «его» уткам с белым хлебом из супермаркета. Шлатту было без разницы, если они сменяли цель своего назначения на пол-пути, у него был супер-медленный шаг, а ещё он начинал замечать, когда Вилбур проголодался, быстрее, чем это замечал Вилбур, и всегда находил время остановиться покушать. Шлатт поцеловал его пару раз, но наотрез отказывался держаться за руки, что Вилбур находил совершенно уморительным. Шлатт был мудаком в шутках и джентльменом в поведении: он платил за всё, на что Вилбур указывал пальцем в ларечках с уличной едой, и сиял от этого каждый раз; он открывал перед ним двери и заказывал за него фастфудный обед с машинкой, выдумывая им все новых младших братьев, сестер и кузенов, заставляя Вилбура ржать над его идиотскими придуманными именами прямо перед ничего не подозревающим кассиром. Он не пересекал никаких границ — если уж так посмотреть, он, наоборот, недо-пересекал границы («ну положи ты руку мне на талию, бога ради!»). Но, если не учитывать таких мелочей, Шлатт был совершенно очаровательным. Например, сегодня он привел его в свою квартиру, потому что он собирался, в его словах «усыновить кота». Согласие на кота (Вилбур хихикал, когда слышал это словосочетание) должно было прийти со дня на день, а пока Шлатт старательно оборудовал дом всякими котовьими примочками, игрушками, когтеточками, защитой от дверей и острых углов. Когда Вилбур только пришёл, он удивился «Тут так чисто! Ты что, прибрался тут для меня?». Шлатт в ответ задрал нос, так будто его обидели, и выпалил: «Конечно нет! Для кота!». И тогда Вилбур понял, что в жизни Шлатта он всегда будет занимать второе место по отношению к коту. Даже если они обручатся. Стоп, обручатся? Откуда такие мысли пошли? Алло, вы едва познакомились! Алло, Земля вызывает Вилбура Сута, какого хрена ты творишь? А как же долгожданная арка шлюхи? «Арка шлюхи в самом разгаре» — успокоил Вилбур себя и сосредоточился на коте. Потому что теперь Шлатт водил его по квартире с такими значительными вопросами, как: «Как думаешь, коту это понравится?», и «Как думаешь, коту здесь будет комфортно?», и «Если бы ты был котом, ты бы хотел, чтобы у тебя была такая игрушка?». И робкие слова Вилбура о том, что у него, в общем-то, никогда не было животных, были пропущены мимо ушей: «Ну, ты же видел кота на фотке. Вот скажи мне, такому коту, как на фотке, как думаешь, Джамбо — отличное имя?». Вилбур не видел причин, почему Джамбо — это не отличное имя для кота. А потом эта встреча закончилась тем, что они сплелись на кровати Шлатта и целовались, мокро и долго; довольно предсказуемо для Вилбура, конечно. Это всё ещё было очень мило и ново для него, и не могло не заставлять его улыбаться: то, как Шлатт всё ещё, перед тем как его поцеловать, останавливал себя по меньшей мере три раза: как будто они в какой-то драматичной сцене крупным планом, при свечах, и на фоне пиликает скрипка. Вилбуру приходилось целовать его первым; но он, конечно, был совсем не против. Рука Шлатта, до этого обнимающая его талию, переложилась на его бедро, и Вилбур решил (с небольшой борьбой внутри себя), что да, наверное, сейчас подходящее время для того, чтобы сказать ему, пока они не зашли дальше. Если Шлатт его отошьет — это потеря Шлатта. Вилбур оторвался от поцелуя, глотнул воздуха, наклонился Шлатту к уху и прошептал: — Шлатт… У меня нет члена… После чего Шлатт уставился на него, и Вилбур, разумеется, уставился на него в ответ. Шлатт не казался шокированным: выглядело так, будто он просто не понимал, о чём говорил Вилбур, и тыкался этой деталькой паззла во все углы своей головы, в попытке вызвать воспоминание. — Что? — наконец не выдержал Шлатт, на вид — как собака, застрявшая в стуле, — О чём ты говоришь? — Я транс. — сказал Вилбур просто, потому что не видел смысла усложнять, — И ещё не прошёл операцию на нижнюю часть. Шлатт выглядел так, словно деталь паззла наконец подсоединилась к чему-то, но это не упростило ему жизнь. Вилбур попытался выдохнуть и перечислил: не отвращение, не ощущение предательства, и не злость. Значит, всё хорошо. — …Ага. — кивнул Шлатт, всё ещё с таким же пустым взглядом, как и прежде, хотя, казалось, сознание начало понемногу возвращаться к нему, — Ну, это хорошо. Но я не планировал заниматься с тобой сексом, ты это знаешь? — А? — спросил Вилбур искренне. — Точно не сейчас. Мы ведь только познакомились. Это было интересное заявление от человека, без которого Вилбур уже плохо представлял свою жизнь, но ладно. Вилбур сощурился. — Пра-авда что ли? — недоверчиво протянул он. Шлатт кивнул. — Ага. — И ты привел меня в свою спальню, потому что? — Я показывал тебе свой дом. — И мы лежали на кровати и целовались, потому что? — напирал Вилбур, — М? — «Потому что»? — переспросил Шлатт, вконец запутавшийся и почти злой, — Почему у всего должна быть причина? Это просто поцелуй, которого мы оба хотели, что с ним не так? — И ты всё ещё хочешь встречаться со мной? — чуть менее агрессивно спросил Вилбур. — Разумеется! — всплеснул руками Шлатт. В это Вилбур не поверил тоже. — И где бы ты хотел встретиться в следующий раз? — Я бы очень хотел сводить тебя в парк. — ответил Шлатт, чуть же успокоившись, — В другой парк, он чуть подальше, чем мы обычно ходим, но там сейчас цветет вишня, и я подумал, что было бы здорово… — Ты не шутишь? — перебил его Вилбур, мозгом все еще не верящий в настолько простой ответ. Ему казалось, что его все еще вот-вот предадут, вот-вот обманут, вот-вот выдернут из-под него ковер. Шлатт нахмурился. — Почему бы я должен шутить? — спросил он. Вилбур выдохнул и уставился в стену. В висках пульсировало. Горло казалось сухим. — Ты в порядке? — спросил Шлатт. Вилбур поднялся. — Пойду засуну свою голову под кран. — резюмировал он. И он пошёл и засунул голову под кран, и держал её там до тех пор, пока не восстановил хотя бы половину своей самооценки. Они всё-таки пошли в тот парк. Было довольно раннее утро понедельника, грело солнышко; Вилбур был в черных джинсах, больших кроссовках и майке с ромашками на сосках. Когда Шлатт увидел его (и смог подобрать свою челюсть с пола), он просто завалил его комплиментами, и, гуляя, он всё ещё периодически, как будто вспоминая, добавлял, что Вилбур выглядит «просто прекрасно». Вилбур смеялся и говорил, что он это уже слышал, но на самом деле он был очень польщен. Парк был практически пустой, исключая людей с собаками, которые обменивались с ними уважительными кивками; а некоторые даже разрешали погладить своих собак. Шлатт вёл себя так, как будто ничего не произошло; нет, серьёзно? Вообще ничего не поменялось? Как будто он не узнал о Вилбуре что-то, что должно было кардинально поменять его мнение о нем как о человеке? Возможно, в худшую сторону, которую Вилбуру было бы необходимо в нем разубеждать? Где-то к концу обсуждения темы «Мумификация: плюсы и минусы» и «Захотел бы ты быть мумифицированным (включая или исключая золотой гроб)» Вилбур не выдержал. — Ты не хочешь меня спросить, как я понял, что я парень? — нетерпеливо спросил он. — Это нетрудно! — хохотнул Шлатт, в отличном расположении духа, — Посмотри на себя. Я тоже сразу понял, что ты парень. — он выдохнул и спросил спокойнее, — Нет, серьёзно, ты хочешь об этом поговорить? Вилбур поджал губы. — Ну, это очень важный вопрос для меня. — наконец ответил он искренне. — И какой ответ? — поинтересовался Шлатт. — Я… что-то типа всегда знал? — с трудом сформулировал Вилбур короткую версию, — И психолог подтвердила мне это. — Круто. — с комичной серьёзностью кивнул Шлатт, — И, на этом всё? Вилбур прикусил губу, чтобы не рассмеяться, потому что по какой-то причине он был чертовски зол. Реакция Шлатта все еще не попадала ни в одну из его ожидаемых рамок, и чем дольше она не попадала, тем больше Вилбур был уверен, что Шлатт просто оттягивает неизбежное (где неизбежным было бы что-то ужасно трансфобное, обязательно разбивающее ему сердце на два месяца минимум). — Да ну тебя. — выругался он с обидой, — Идиот. Ты совсем мне не помогаешь. — Помогаю в чем? — спросил Шлатт мягко. — Разобраться. — Разобраться в чем? — Так, пошли. — Вилбур протянул к нему руку, но Шлатт её проигнорировал, и это расстроило Вилбура ещё сильнее, — О таком не говорят на открытом пространстве. Поэтому Вилбур привел его в самое ближайшее и надежное непубличное пространство: уборная в парке в утро понедельника. Вилбур толкнул дверь в мужской туалет, встал у раковины и подождал, когда Шлатт закроет за собой дверь. — Ты хочешь меня. — сообщил он почти обвиняюще. — Ага. — подтвердил Шлатт. — Это был не вопрос. — …Нет, погоди, был! — спохватился Шлатт, нервный и нацеленный на самые глупые идеи, теперь, когда речь зашла о сексе, — Это точно был вопрос! Иначе он бы не имел смысла. Типа, если бы это было утверждение, то возможный ответ на него был бы либо характеристикой, либо уточняющим вопросом. Например, «Ты хочешь меня. — Круто!» или «Ты хочешь меня. — Как сильно?», и, как видишь, оно вообще не сочетается друг с другом. — Окей, прекращай. — потребовал Вилбур, — Ты хочешь меня. Верно? — Верно. — кивнул Шлатт, все настолько же нервный, — Видишь, вот теперь это точно был вопрос… — Отлично. — согласился Вилбур, не позволяя ему отвлекаться от темы и дальше, — Тогда почему ты меня не выебешь? — Я уже говорил. — сказал Шлатт собранно, глядя куда-то в стену, — Мы с тобой недостаточно знакомы. — Но ты уже показал мне свою комнату? — поразился Вилбур, — И своего будущего кота? Разве тебе это не кажется нелогичным? — Почему бы это казалось мне… нелогичным, я не понимаю? — Ты во всех своих отношениях так себя ведёшь?! Когда в ответ на это Шлатт ничего не сказал, кошмарная мысль закралась Вилбуру в голову. — Только не говори мне… — Вилбур… — сказал Шлатт почти извиняющимся тоном, но Вилбуру было не до того. — Сколько тебе лет? — Двадцать два. Вилбур выдохнул. — Совершеннолетний. Уже хорошо. Так в чём проблема? — Проблема? — переспросил Шлатт, не слишком-то довольный выбором слов. — Почему у тебя не было отношений. Я ведь правильно понимаю, что это то, что ты хотел мне сказать? Взгляд Шлатта вернулся к стене. — Послушай, я… правда не хотел бы об этом говорить, потому что это довольно неловко, но я понял, что я гей, типа, два месяца назад. Посовещался об этом с друзьями и все такое. Встретился с тобой почти сразу после этого. У меня не было промежутка, в котором я мог бы повстречаться с кем-то ещё. Поэтому если я кажусь тебе «нелогичным», — закончил Шлатт не без яда, — то «проблема» именно в этом. — Это нормально. — попытался успокоить его Вилбур, но теперь Шлатта уже было не остановить. — И может быть, я не уверен, как вести себя в отношениях, и я в душе не ебу про правило давать на третьем свидании, или на каком там свидании, и как вообще подходить к сексу, когда у меня нет единственной цели избегать его как можно дольше, пока девушка не поймет, что со мной что-то не так, и не оставит меня в покое? Наверное, у меня нет такой цели. Потому что я не знаю, что теперь. Доволен? Вилбур вздохнул. — Ты боишься. — сказал он с этой наполовину вопросительной интонацией, которая до этого так сбила Шлатта с толку. — Чего? — спросил Шлатт. — Всего… того, что происходит между нами. — ответил Вилбур спокойно, — Проебаться. Проебать всё это. Проебать меня. — Ты что, меня психоанализируешь? — скривился Шлатт, — Мне казалось, я не платил за терапию. — Понятно. — вздохнул Вилбур еще раз, — Иди сюда. Вилбур притянул его к себе руками и обнял его, а потом максимально расслабил тело, медленно вдыхая и выдыхая, положив голову ему на плечо. И это работало: он мог чувствовать, как Шлатт тоже чуть размягчался и дышал глубже у него в руках. — Я не сержусь на тебя… — начал Вилбур, негромко и почти ему в ухо, проглатывая смешок, — За то, что ты девственник. Шлатт напрягся. Но прежде, чем он начал бы вырываться, Вилбур продолжил. — Успокойся. И я не сержусь на тебя за то, что ты не сказал мне раньше. Потому что я бы тоже не сказал тебе раньше. Быть неопытным ощущается чертовски беспомощно и обидно. Как ходить с неоторванным пластырем — давай это сделаем, но не будем это обсуждать. — Поэтично. — хмыкнул Шлатт, — Но откуда ты можешь знать, что я девственник? — спросил он спокойно, с капелькой гордости в голосе, — Я мог заняться сексом один-два раза, просто чтобы вычеркнуть это из списка. — У тебя не было секса, который бы тебе нравился. — ответил Вилбур, — Это не считается. — Этого ты тоже не можешь знать. Я мог бы трахаться с кем-то из своих друзей. — Ты не тот человек, который трахается со своими друзьями. — Вилбур покачал головой, и улыбнулся своим мыслям уголками губ, — Ты тот человек, который читает кому-то Гегеля на первом свидании вслух. — Ты знаешь, я бы хотел быть и тем, и другим. — признался Шлатт. И что-то в его бескомпромиссной искренности вытянуло из Вилбура: — А я бы хотел быть твоим другом. — Ты уже мой друг. — улыбнулся Шлатт. — Правда? — Ты смеёшься над всеми моими шутками. Какие еще могут быть варианты? Вилбур хмыкнул. Почему-то он вспомнил, что они стоят и обнимаются вот уже несколько минут посреди совершенно пустого общественного туалета. Ему показалось это смешным. Возможно, он просто находил смешными слишком много вещей в своей жизни. И это, на самом деле, было не так важно. Важно было, что шутки Шлатта были одной из них. — То есть ты бы хотел трахнуть своего друга? — переспросил он. Теперь он даже не мог понять, хотел бы он сам, чтобы Шлатт воспринял это шуточно или всерьёз. — Возможно… — сказал Шлатт, тоже шуточно только наполовину. — Никаких возможно! — ужаснулся Вилбур, — Я принимаю только «да, Вилбур, дружище, я очень сильно хочу тебя». — Я дрочил на твои голосовые сообщения. — признался Шлатт слегка глухо, потому что уткнулся лбом ему в плечо. — Это правда? — переспросил Вилбур, радостно возбужденный. — Нет. — предсказуемо буркнул Шлатт. — Ох, Шла-ат! — протянул Вилбур, с ног до головы в горячих мурашках (и от того как усиленно Шлатт дышал ему в плечо). Он отцепился от Шлатта, только чтобы посмотреть на его смущённое лицо, — Это так мило! — Заткнись. — сказал Шлатт, — Ты задрал называть всё милым. — Я соврал. — выпалил Вилбур на одном дыхании, — Это на самом деле ужасно горячо. Каким-то образом Шлатт стал казаться ещё более смущённым. — Окей. — довольно сказал он. — Окей? — Вилбур послал ему свою самую призывную улыбку, а потом развернулся в сторону туалетных кабинок. Он надеется, что Шлатт поймёт намёк, и пойдёт за ним сам. Возможно, тогда с ним даже можно будет работать. — А ты знал, что задняя кабинка от двери всегда самая чистая? — подал голос Шлатт издалека. К счастью, совсем успокоившийся и вернувшийся к шуткам. К сожалению, не сдвинувшийся с места ни на миллиметр. Полностью проигнорировавший все намеки, — Я знаю, я работал в обслуживании. — А ты думал, куда мы идём? — обернулся к нему Вилбур. — Мы? — легко удивился Шлатт. Вилбур улыбнулся. — Давай. Ты будешь бояться вечно, пока не попробуешь. Они заперли себя в самую дальнюю кабинку, в которой сильно пахло средством для мытья полов — это был резкий, но успокаивающий запах. Вилбур наконец поцеловал его, пробуя на вкус его рот, его мягкий язык. Шлатт уперся пальцами в его талию, и когда Вилбур остановился, чтобы вдохнуть и сказать что-то намеренно несексуальное, вроде «супер отлично давай я тебе отсосу» (потому что нет еще человека, которого бы не излечил от ментальных проблем простой человеческий отсос в общественном месте), Шлатт опустился перед ним на колени. — Что ты делаешь? — спросил Вилбур по-идиотски. Шлатт улыбнулся ему в живот. — Ты же сказал мне попробовать. — О боже. — только и выговорил Вилбур. Гребанные шутки. Ну серьезно. — Можно? — Шлатт просунул пальцы под край его шорт, и Вилбур кивнул, слегка шокированный, не отрывая от него глаз. Но Шлатт не полез к нему сразу: он стянул с него шорты до щиколоток, пока Вилбур не оказался в одних боксерах, а потом прижался неторопливыми поцелуями к внутренней — чувствительной, — стороне его бедер. Вилбуру потребовалось порядочное количество внутренней силы, чтобы не заскулить. — Господи, — выдохнул он прерывисто, — и ты всегда такой неженка? — Уг-м. — промычал Шлатт ему в бедро. Его звук отдался в Вилбуре вибрацией. Вилбур почти встал на цыпочки, пока Шлатт поднимался поцелуями выше: его губы были мягкие и настойчивые, а его бакенбарды немного кололись, и Вилбур позволил себе неосторожное: — Тебе бы побриться… Шлатт отцепился от него и раздосадовано нахмурился. — Так. — скомандовал он, — Это последний раз, когда я слышу такую хуйню от тебя. Поменьше выебывайся. Гребанные гормоны. Его организм справлялся со вторым пубертатом немного лучше, чем в начале, хотя ощущалось это вообще нихрена не лучше. Он едва почувствовал язык Шлатта на себе, и теперь все тело умирало от желания выебать его в рот. Гребанные гормоны требовали от него быть милым и послушным с любым человеком, который соглашался его трахнуть, чтобы он наконец заткнулся и сделал это — поэтому Вилбур не сказал ничего в ответ. Он только закусил губу, пока Шлатт большим пальцем поглаживал мокрое пятно на его боксерах. — Может, мне сразу толстовку снять? — поддел его Шлатт, — Если ты планируешь так течь. — Тебе не придется, если ты не будешь использовать руки. — сострил Вилбур, едва переводя дух, пока у него еще хватало мозга острить. Зная себя, он предполагал: это ненадолго. — Умно. — Шлатт поцеловал его чуть выше, почти на грани бедра и паха, а потом стянул с него боксеры за шортами следом. После этого он замер — и пялился. Последние шансы того, что Шлатт скорчится от отвращения и передумает, ушли, когда Вилбур понял, как он на него смотрел. Как будто Вилбур — что-то вкусное, как что-то липкое и мягкое с корицей и карамелью. Как будто Шлатт в самом деле голодный. — Хочешь я тебе посоветую? — Шлатт кивнул ему, и Вилбур продолжил, — Будь нежным. Я помогу тебе найти клитор, оттуда уже будет проще. — на середине его речи Шлатт не выдержал и прижался к нему, влажному и блестящему, языком, и вторую половину Вилбуру пришлось договаривать, останавливаясь на дыхание и собирая мысли раз в три слова с непрочную песчаную кучку, — И ещё: когда я скажу, что я близко, ничего не меняй. Не ускоряйся. Просто продолжай делать то, что делал. Шлатт хмыкнул, и этот хмык легкой вибрацией отдался у Вилбура в промежности. — Мне кажется… — он пытался одновременно лизать и говорить, и выходило у него ужасно, — Что один из этих советов… — Стоп. — сказал Вилбур, — Прекрати разговаривать. Шлатт замолк, и Вилбур позволил себе расслабиться. — Выше. — сказал он любовно, помогая ему сориентироваться, и Шлатт двигал языком выше, пока не попал в точку, и Вилбур не нашёл слов, кроме, — Супер. Так хорошо. Шлатт был нежный, но всё ещё такой голодный, каким он был до того, как прикоснулся к нему. Вилбур чувствовал себя пятизвездочным блюдом: слишком красиво, чтобы на него набрасываться и кусать, но слишком хорошо, чтобы не отрываться, когда подойдет официант спросить, нужно ли им что-нибудь еще. Вилбуру вот вообще нихуя больше было не нужно. Он зажал себе рот, чтобы стонать немного тише, и прижался лбом к стенке, почти нависая над Шлаттом, случайно вдавливая его собой в пол. Чёрт, он был хорош — и такой старательный; вылизывал его так, будто давно этого хотел, утыкаясь в лобок ему носом. Шлатт лизал его активно и без стеснения — хотя, возможно, это было потому, что ему не надо было смотреть в глаза. Его ресницы невидимо трепетали. У Шлатта были красивые ресницы. — Вот так, — выдохнул Вилбур, — хороший мальчик. — Не называй меня так. — буркнул Шлатт, отрываясь. Голос у него почти пульсировал. — Почему? — спросил Вилбур слегка насмешливо и с отдышкой, — Ты хороший, и ты мальчик. — А ты чувак в шортах, но сомневаюсь, что тебе бы понравилось, если бы я называл тебя так в постели. — съязвил Шлатт. Вилбур кивнул. — Тогда как бы ты хотел, чтобы я тебя называл? — Не знаю. — пожал плечами Шлатт, — Просто… Шлатт. — Хорошо. — выдохнул Вилбур, — Вот так, Шлатт. Когда Шлатт припал к нему снова, он был всё ещё голодный и жадный, но куда более нетерпеливый. Он с благодарностью зарылся ему между ног лицом, и Вилбур тяжело ахал на каждое правильное, такое правильное мягкое движение его теплого языка. Точно он всего его хотел слизать и проглотить. Шлатт обхватил губами и осторожно посасывал его клитор (хороший Шлатт, запомнил совет), и Вил, не в силах сдерживаться, опираясь на стенку, пару раз рвано толкнулся ему в рот. Когда Вилбур попытался встать ровно, чтобы дать ему подышать, Шлатт потянулся за ним, даже не отрываясь от него губами. Когда Шлатт сглатывал, Вилбур почти чувствовал, как слюна и смазка прокатывались внутри его горла; он хотел бы потрогать, но он не знал, как Шлатт относится к прикосновениям к своей шее, и сегодня он не хотел бы допустить еще одну тупую ошибку. Когда-нибудь еще — Вилбур обожал допускать тупые ошибки, — но не сегодня. Но Шлатт позволил ему касаться своей головы. Радостный возможности вернуть ласку, Вилбур поглаживал и массировал пальцами его скальп, заставляя самого Шлатта почти постанывать. У него были мягкие волосы, немного колючие на концах, и Вилбур немного грустил, что не попросился потрогать их раньше. Что-то подсказывало ему, что раньше бы Шлатт ему и не позволил. Вилбур укусил свою собственную ладонь, чтобы сдержать вскрик, когда Шлатт прошёлся по нему языком особенно хорошо, и заметил, что его левая нога дрожала. Губы и язык Шлатта казались на нем скользкими — до того он, Вилбур, должно быть, тёк. Низ живота тянуло в удовольствии, всё сильнее и сильнее, как канцелярская резинка, мокрая и настойчивая, как солнце, как пожар внутри него. Вилбур горячо шептал «не останавливайся», прижимая Шлатта за голову к себе, и Шлатт не останавливался: мазал по нему языком широко и открыто, наверное, не до конца понимая, что именно он стимулировал, но просто стараясь сделать ему хорошо. Вилбуру где-то далеко, на фоне, было почти любопытно, как много из этого Шлатт чувствовал и понимал — чувствовал ли он языком, как Вилбур пульсировал, сокращаясь, знал ли он, почему он был таким мокрым, понимал ли, насколько ему хорошо. Пока ему не стало невыносимо хорошо, и он всерьез опасался задушить Шлатта, поэтому он разжал бедра, но держал его голову, и надеялся, что Шлатт был достаточно умный, чтобы не отодвинуться в самый неподходящий момент. И когда он кончил, наваливаясь на Шлатта и на стенку всем телом, он был такой слепящий, и такой ноющий, и такой довольный. И ему было так чертовски хорошо. Но когда Вилбур разлепил глаза и слегка разделил себя со стеной, голова Шлатта, мокрая, на подбородке блестящая от сока все еще была между его ног. — Д-достаточно. — попросил Вилбур, сглатывая слюну, потому что Шлатт, кажется, даже не думал останавливаться. — Ты уверен? — спросил его Шлатт, отодвигаясь едва-едва, с такой искренней надеждой, что Вилбуру резануло глаза его сиянием, — Я могу еще. Я совсем не устал. Моя челюсть… почти не болит. Он слегка охрип. Его чуть розовые щёки, рот и подбородок были перепачканы Вилбуром. Шлатту это очень шло. — Я кончил. Слишком… чувствительный. Больно, если ты трогаешь. — попытался объяснить ему Вилбур, на тех частях мозга, которые мало-помалу возвращались у него к жизни. Глаза Шлатта под ним расширились. — Ты кончил? — спросил он с искренним радостным удивлением. — Ага. — Вилбур качнул головой, чувствуя, как внутри перемешивался блестящий золотистый туман. — Ты можешь сказать мне, если не кончил, правда. — тут же сдал назад Шлатт, — Я умею принимать критику. — Но я кончил. — тупо повторил Вилбур. Шлатт легко пожал плечами. — Если ты так говоришь. — Ты думаешь, что я тебе вру? — уточнил Вилбур. — Я думал… — поправил Шлатт, — что ты соврал. — Почему? — Не знаю. — сказал Шлатт задумчиво и нежно, — Ты добрый. Ты похож на человека, который бы соврал о том, что кончил, чтобы меня успокоить. — Я… если честно, я не помню, чтобы хоть когда-то имитировал оргазм. — признался Вилбур смущённо, — Наверное, меня просто легко заставить кончить. Честно говоря, это даже неловко как-то. Шлатт вытер руки о джинсы. От ладоней Шлатта на ногах Вилбура оставались следы, десять влажных отпечатков пальцев и две ладони. Исчезнут через минуту. — А я рад, что ты такой. — сказал Шлатт, — Я рад, что ты такой, какой есть. Вилбур посмотрел на него сверху-вниз, и внезапно он совсем не чувствовал похоти — только любовь. Его сердце затапливало любовью так, что ему хотелось опуститься вниз и обнять Шлатта, просто обнять, не одеваясь; ему хотелось сказать ему, какой он хороший и какой молодец, ему хотелось испечь ему пирог с тем, с чем он любит, ему хотелось обнять и пригладить шерсть на загривке его кота, ему хотелось обнять и погладить его. Вилбур знал, потому что он мог, потому что он любил его. И он стоял так, немного потерянный в своих чувствах, пока Шлатт обнимал его ноги и прижимался к нему головой. — Вставай. — Вилбур рассмеялся, и Шлатт, не отнимая рук, не открывая глаз, сморщил нос. — И где твоя мужественная послеоргазменная депрессия? — спросил он, — Почему ты такой счастливый? — Мне кажется, послеоргазменная депрессия относится только к людям, у которых она уже есть. А мне хорошо-о. — Вилбур потянулся, — Чёрт возьми, это было… так хорошо, что я почти хочу одеться и выйти, чтобы никогда больше тебя не увидеть и писать поэзию о тебе до конца жизни. — …это значит хорошо? — уточнил Шлатт с пола. — Очень! Мне даже трудно поверить, что это был твой первый раз. — Вилбур решил, что сейчас, как никогда, отличное время для неприкрытой лести. Шлатт на это только глаза закатил — но от Вилбура, конечно, не укрылось то, насколько Шлатт был польщён. — Да, да. Отойди, дай я поднимусь. — Твои ноги дрожат. — заметил Вилбур, пока Шлатт, опираясь на стенку и морщась, помогал себе встать. — Это… просто из-за позы. — объяснил Шлатт неловко (ну вот, и откуда взялась неловкость теперь?) — Я не привык стоять на коленях. Особенно в узких пространствах. — А разве ты не религиозный? — удивился Вилбур. — Что заставило тебя так думать? — Не знаю. Просто предположил. Ты выглядишь религиозным. — Я не. — проворчал Шлатт. Вилбур посмотрел на него, такого, ворчащего, пару секунд, а потом улыбнулся. — Ты мне очень-очень нравишься, ты это знаешь? — спросил он. Вилбуру с трудом верилось, что то, светящееся, у его ног буквально пару секунд назад был его Шлатт. Сквозь этого Шлатта всё ещё пробивался его свет, но на этот раз он был запрятан и закутан в множество слоев, как пожар, затушенный ватным одеялом. Нахмуренный, поджатый, немного горбатый. С руками в карманах толстовки. Наверняка смущенный своим недавним рвением. У него проступали влажные пятна на груди — в самом деле, как будто он съел что-то сочное. — Ну, удачи тебе с этим. — Спасибо. — сказал Вилбур серьёзно, весь искрясь от улыбки, колючками рвущейся из его глаз, — Мне понадобится вся удача, которую я смогу получить. Шлатт коротко кивнул — выдать ли ему, что ли, еще и инструкцию по тому, как принимать признания в любви, раз ему так нравятся инструкции? — в пятый раз поправил член в штанах (он думал, что Вилбур не заметил) и открыл дверь туалетной кабинки. Вилбур нагнал его уже возле раковин, где Шлатт, похоже, не совсем понимал, что делать с собой — сплевывать нечего, отмывать вроде как тоже нечего. Вывод один: Шлатт сражался с собой возле раковины. — Будешь жвачку? — предложил Вилбур, вырывая его из мучений. — Да, спасибо. — Шлатт протянул руки навстречу выловленной из глубин Вилбуровского рюкзака жвачке. Он смотрел на Вилбура так, как будто он очень хотел улыбнуться, но зачем-то сдерживался. Вилбур смотрел на него так, как будто хотел улыбнуться и улыбался. — Хочешь поцеловаться? — спросил он. — Не надо. — отказался Шлатт, засовывая жвачку в рот, — Это как целоваться после отсоса. — Это в точности как целоваться после отсоса. — согласился Вилбур, — Потому что ты только что мне отсосал. — Блять, нет. — зажевал Шлатт, — Тогда точно нет. — Почему? — удивился Вилбур, — Что не так? — Это женственная хуйня. Только девчонкам предлагают поцелуй после отсоса. Это не… Это не то, как я хочу себя чувствовать. Вилбур открыл рот. За двадцать четыре года своей жизни Вилбур никогда бы не подумал, что сможет найти цис-мужчину с гендерными заморочками хуже чем у него, но прямо перед ним стоял сияющий сука пример обратного. Вилбуру пришлось собраться со всеми своими силами, чтобы не рассмеяться на это, потому что в самом деле, Шлатт просто всегда был таким смешным. — Шлатт. — обратился к нему Вилбур самым проникновенным голосом в своём арсенале, — ты такой мужественный, и такой милый, но причины, по которым я хочу тебя поцеловать, не имеют ничего общего ни с каким гендером. Я хочу поцеловать тебя, потому что я люблю целовать тебя. И ещё потому, что однажды кто-то сказал мне: «Почему у всего должна быть причина?», и я считаю, что это были очень мудрые слова. — Это что, блять, отсылка? — сочетание Шлаттовской смущённой улыбки и охуевшего взгляда было тем ещё зрелищем, — О боже. О боже мой. Пошёл ты нахуй. — Хе-хе-хе-хе-хе. — Твой американский акцент сосёт. — И-хи-хи-хи-хи. — продолжал веселиться Вилбур, — Ты что, может быть, всё-таки поцелуйчик? Один маленький поцелуйчик? Шлатт закатил глаза, но на этот раз — без какого-либо реального намерения за этим жестом. — Для тебя. — подтвердил Вилбур, — Супер-мужественного мужчины. Который вот буквально только что заставил меня кончить. — напомнил он. — Я сделал это, да. — согласился Шлатт, и на губах его заиграла та самая легкая самодовольная улыбка, — И как я это сделал, ага? — Просто удивительно. — согласился Вилбур, а потом подтянул к себе Шлатта и поцеловал его, скрестив ладони у него за спиной. Хлопнула дверь. Они оба обернулись, спугнутые со своего поцелуя, как олени в свете фар. Вилбур — с гудящей головой, с остатками счастья, пятнами размазанными по губам, Шлатт — со жвачкой, прилипшей к его пальцам. Но это был ветер, всего лишь ветер. Дверь хлопнула еще раз. И Вилбур и Шлатт, не сговариваясь, начали ржать. До слез, до писка, до того, что удивительно, как они все еще держались на ногах. Пошатываясь и качаясь, под освещением полоски солнца из-за двери, Вилбур помог Шлатту избавиться от жвачки при помощи салфетки из бездонного кармана его рюкзака. Шлатт, к счастью, стоял смирно, если не считать случайных хихиканий, которые им даже не нужно было друг другу объяснять. — Как думаешь, теперь мы можем взяться за руки? — осторожно спросил его Вилбур. — За руки? — поднял бровь Шлатт, — Ты что, извращенец какой-то? — Вилбур, все еще дышащий остатками смеха, не то закивал, не то закачал головой, и Шлатт одарил его внимательным взглядом, — Ничего, я тоже. Держи. Когда Вилбур проскользнул своими пальцами по его пальцам, и крепко соединил их ладони в замок, он казался себе самым счастливым и самым состоявшимся мужчиной на свете. Они выбрались из туалета смешливые и за руку, как идиотские, смущенные подростки. А на улице стояла весна, и вишня цвела розовым, и все было прекрасно. И жизнь была прекрасна.