***
Кавех идёт с Большого Базара с корзинкой в руках, задумчиво смотря себе под ноги, и думает о том, что, возможно, в его жизни всё не так плохо, как ему кажется. Да, есть неприятные моменты, и довольно много, откровенно говоря, но у кого их нет? Ему есть, где ночевать, и неважно, что под одной крышей с человеком, который совершенно не способен в чувства; ему есть, чем питаться, и неважно, что на деньги соседа, потому что свои собственные моментально уходят в руки Дори на возврат долга; и ему есть, чем заняться, даже если заказов нет уже несколько месяцев — собственные увлечения никто не отменял. Аль-Хайтам не выгоняет его, Дори не напоминает лишний раз о большом минусе на его счету, да и в целом все как будто забывают о его существовании после произошедшего в Сумеру переворота. Кавеха не было всего ничего, а за это время здесь успел побывать Путешественник с феей и перевернуть всё с ног на голову, ещё и завернуть узлом. Кавех не то чтобы против. Он даже рад, что на этот раз в центре событий не он, но какое-то непонятное чувство тоски всё равно его снедает. Проблемы никуда не исчезают, даже если его существование становится для них чуть менее заметным. — Кавех-джи! — выбивает его из мыслей мальчишеский голос, и Кавех оборачивается с корзиной в руках, едва не роняя все персики зайтун. — Вас Катерина зовёт, та, которая из Гильдии искателей приключений! Пойдёмте скорее, там что-то срочное! — и хватает его за рукав. — Мохан, подожди, не тяни так… — он растерянно передвигает отчего-то непослушными ногами под тягой детской руки и чуть наклоняется к нему, позволяя уводить себя. Они едва не бегут, но Кавех даже спросить не успевает, в чём дело, как Мохан его отпускает и ловко юркает в толпу на Базаре, к которому они вернулись, пока шли. Он ничего не понимает. Абсолютно. Только делает оставшиеся несколько десятков шагов через людские баррикады, злясь про себя за то, что его вообще кто-то может зачем-то искать, и гадая, что именно от него нужно, и сталкивается лицом к лицу с какой-то приятной девушкой, моментально и нагло схватившей его за свободную руку — корзинка на сгибе локтя второй опасно качается от резкого движения. Мохан позади машет руками, мол, вот она, причина, по которой ты вообще здесь, и Кавех послушно встречается с девушкой глазами. Катерина, вышедшая из-за стойки и теперь вальяжно упирающаяся в неё бедром, смотрит на них с какой-то странной улыбкой — на её лице, на самом деле, почти все эмоции странные, но это только потому, что Кавех никак не может к ним привыкнуть. Она как робот, почти Мехрак, но даже тот будто более искренний. — Это Васанта, она дастур Академии, почти хербад, если позволишь, — говорит Катерина, и Кавех с прищуром смотрит на Васанту. Та будто просыпается. — Я в восторге от ваших проектов, господин Кавех, как и мой муж. Мы уже несколько недель пытаемся с вами связаться, но Академия нас оповестила, что вам пришлось покинуть Сумеру для исследований, и мы вас не застали. Мы бы с мужем хотели, чтобы вы спроектировали наш дом, — она улыбается, широко и открыто, и этой улыбке явно больше доверия, чем улыбке Катерины, даже если она просто выверенная и чёткая, а у Васанты — эмоциональная. Кавех растерянно позволяет сжимать свои пальцы. — Мы в восторге от Алькасар-сарая и готовы заплатить вам щедрый аванс, если вы согласитесь. Аванс? Кавех моргает, когда Васанта выпускает его руки. Ему хочется спросить о сумме, ещё больше — о проекте, потому что творчество бесценно и потому что, в целом, он сейчас не особо нуждается в заполучении большого количества денег за короткий срок, но Васанта достаёт блокнот быстрее, чем он успевает сформировать внутри своей головы все вопросы, и что-то быстро пишет. Спустя мгновение она показывает ему сумму, выведенную на листе, и от количества нулей у Кавеха кружится голова. Это что, какой-то розыгрыш? Катерину подкупил Сайно? Тигнари вспомнил, как Кавех во время обучения в Академии подсыпал в его цветы пыль кристаллоцистов, и решил отомстить? Аль-Хайтам внезапно после переполоха в Сумеру воспылал таким плохим чувством юмора? — Этого хватит, чтобы вы согласились? — Васанта смотрит на него с мольбой, и совсем не похоже, чтобы она играла по чьей-то указке. Спрашивать у неё, кто её подослал, кажется невероятной глупостью, поэтому Кавех молчит. — Мой муж не знает, что я здесь, но я хочу устроить ему сюрприз. Если дом спроектируете вы, он будет очень рад! Мы предоставим всё необходимое. Если он согласится, он сможет полностью выплатить долг Дори. — А после, если наше сотрудничество будет плодотворным, мы попросим вас спроектировать ещё один дом — ближе к пустыне! Нет, это точно розыгрыш. — Как, говорите, вас зовут? — спрашивает Кавех, стараясь казаться вежливым и придавая своему лицу выражение крайней доброжелательности. — Васанта. — Васанта, я бы хотел уточнить некоторые детали проекта, прежде чем согласиться, — Архонты, что он несёт? Сделки выгоднее он не получит, возможно, никогда за следующие пару лет! — Я не могу взяться за проектирование, не зная ваших точных пожеланий. — Вы очень ответственны, Кавех, мне нравится, — Васанта снова что-то пишет в блокноте и вырывает очередной лист, протягивая его Кавеху и практически насильно вкладывая в его руки, заставляя сжать пальцами. — Мы хотим что-то вроде Алькасар-сарая, но только более жилой вариант, понимаете? Если вам нужны подробности: будет достаточно всего, что вы можете предложить. Мой муж в любом случае будет в восторге, поэтому у вас есть почти абсолютная свобода воли. На листе указан адрес — в этом месте будет строиться дом. Буду ждать вас там завтра к полудню, там и обсудим детали. Он смотрит на адрес затуманенными глазами, почти не видя букв, только очертания и милую завитушку в самом конце строки — что-то вроде росписи, но, кажется, намного незатейливее. Когда он поднимает взгляд, Васанта уже прощается с Катериной, благодарит её за помощь и кидает Мохану пару монет — тот выступал в роли посыльного и, видимо, ждал момента, когда на него тоже обратят внимание. Кавех пытается думать. Анализировать он умеет прекрасно, как и считать — будучи архитектором и закончив Кшахревар, этому сложно не научиться, — но от этого не становится легче совсем. Внутри что-то теплится, настойчивое и тяжёлое, волнение, облегчение, страх — он неоднократно получал заказы и в командировки ездил как раз по этим причинам, но почему-то именно в этот раз кажется, что всё будет, как надо. Аль-Хайтам назовёт его наивным. Скажет, что Кавеху кажется так каждый раз, когда кто-то приходит к нему с просьбой что-то спроектировать, но сейчас это действительно другое. Кавех сжимает пальцами лист с адресом и убирает его в корзину. Ему нужно, наконец, пойти домой и по дороге хорошенько всё обдумать. Он чуть кивает Катерине и разворачивается. Аванс не покроет его долг Дори полностью, но если остальная часть будет хотя бы в половину такой же — а, скорее всего, так и будет, потому что никто не платит заранее семьдесят процентов суммы, — то этого достаточно, чтобы он смог избавиться от звания должника. Деньги, действительно, не маленькие — за все годы ему предлагали такие только за Алькасар-сарай. Но у Кавеха нет причин не доверять, верно? Васанта пришла от Катерины, а та вряд ли бы стала работать с людьми сомнительной личности, помимо этого, она ещё и дастур, почти хербад. Не будет удивительно, если её муж — какой-нибудь мудрец, но вот только почему-то Кавех совсем не может вспомнить никого из коллег Аль-Хайтама, схожего по описанию с тем, что он узнал сегодня о Васанте и её муже. Ещё и второй проект… Он никогда не заключал длительных сделок, не любил привязывать себя к кому-то, да и это казалось рамками, ограничивающими художественную натуру, но если он согласится, он сможет съехать от Аль-Хайтама и больше не будет досаждать ему своим присутствием. Кавех непроизвольно ускоряет шаг. На улице начинает моросить дождь. От одной мысли об очередном переезде его начинает тошнить, но он списывает это на волнение — Аль-Хайтам наверняка будет рад этой новости. Он часто жалуется, что Кавех невыносимый сосед: шумит по ночам, поздно ложится, не моет за собой стол от разводов карандашного грифеля и поёт в душе. Наверное, ему станет легче жить с ним, если он узнает, что это ненадолго. — Я вернулся! — стараясь скрыть волнение, произносит Кавех, но голос его подводит всё равно — поднимается и становится высоким, так резко, что давит на связки. Кавех игнорирует это ощущение и проходит на кухню, предварительно стянув ботинки в прихожей — кривая картина на стене приветствует его безмолвием — и отряхнувшись от капель дождя. Аль-Хайтам оказывается сидящим на кухне и заваривающим себе очередной бодрящий порошок, обретший популярность у учёных Сумеру и пахнущий ужасными грибами Тигнари. Кавех морщит нос. — Ты промок. Не замёрз? — Аль-Хайтам даже не смотрит на него, и вопрос его звучит ужасно безынициативно и удручающе, но Кавех давно привык и знает, что это не показатель, поэтому смущённо ему улыбается и опускает корзину с фруктами на стол рядом с его кружкой. — Нет-нет, дождь настиг меня почти у дома, и… Хайтам, слушай, мне предложили ещё один проект, — Кавех почти хочет грызть ногти от того, как сильно у него дрожат ноги и громко бьётся сердце. Он ждёт реакции, чтобы продолжить, и Аль-Хайтам поднимает на него глаза, как обычно неприлично спокойные. — Снова где-то в пустыне? Я не одобрю твою экспедицию в Академии, пока ты не восстановишь силы. Мне не нужен умерший от истощения где-то в песках сосед, хватавшийся за все поручения подряд. — Нет, ну, во-первых, это не твоё дело, а во-вторых… — не дав ему ответить на своё «во-первых», перебивает Кавех, — …это проект в городе, и денег за его реализацию хватит, чтобы забыть о Дори. А, возможно, и на то, чтобы съехать от тебя. — Ты уверен, что не получится, как с Алькасар-сараем? — Аль-Хайтам складывает на груди руки. Кавех от Тигнари знает, что это жест защиты, но совершенно не понимает, перед кем Аль-Хайтам собирается защищаться или чем он недоволен, если только и искал повод избавиться от него. У них не такие тяжёлые отношения, как все думают, просто Аль-Хайтам, очевидно, предпочитает тишину и одиночество, а Кавех совсем не вписывается в эти реалии его идеальной жизни. Кавех не может его в этом винить, каждый из них стремится существовать в комфорте — и, если Аль-Хайтам и был добр к нему, разрешив пожить с ним, это не значит, что ему это сожительство нравится. Он, правда, всё понимает. — Это сделка через Катерину, всё должно быть нормально! — Кавех хочет обидеться, но не может — несмотря ни на что: ни на позу, ни на тон голоса, ни на формулировку вопроса, он всё равно думает, что Аль-Хайтам просто переживает. Аль-Хайтам молчит. Молчит так долго, что это кажется пыткой. За окном всё сильнее барабанит дождь — почти перекрикивает громкие мысли Кавеха, крутящиеся на краю его сознания. — Тогда поздравляю, Кавех, — и протягивает ему руку, за которую Кавех тут же хватается ладонью, чуть сжимая пальцы в благодарном жесте. Это не странно, похоже на прощание заранее — и до одури смешно. Кавех выпускает руку почти сразу. — Надеюсь, мне не придётся снова следить за твоим здоровьем во время этого проекта, и ты самостоятельно будешь справляться с тем, чтобы вовремя есть и спать. Кавех улыбается, но улыбка эта дрожит на самых кончиках. Шум дождя откликается где-то в глубине души.***
Кавех смотрит упорно в свой лист и ведёт карандашом в дрожащей руке линию, которая даже так выходит идеально ровной. Они не ссорятся, просто не разговаривают. Кавех не понимает, в чём дело, что он сделал или чего не сделал, и старается начать разговор первым, но Аль-Хайтам даже не реагирует — кроме кивков или снисходительных взглядов, но даже для него это слишком, потому что на Кавеха он реагирует всегда иначе. Он не вынес мусор? Кавех пытается вспомнить — на этой неделе он послушно выполнял все свои обязательства по дому, потому что он здесь всего лишь гость, пусть уже и несколько лет. Прибрал в своей комнате и в гостиной, приготовил ужин — потому что обычно этим занимается именно Кавех, а Аль-Хайтам моет посуду. Он даже ведёт себя тише обычного, всё свободное время проводя за чертежами и расчётами пространства будущего дома Васанты и её мужа Хариша — все подробности он узнал на встрече, когда приходил смотреть участок земли, на котором будет строиться дом. Аль-Хайтам опять заваривает свой вонючий порошок. Кавех хмурится, стирая лишнюю линию и подписывая лёгким нажимом длину в чаппа. — Мне нужно встретиться с заказчицей, — зачем-то говорит он, поднимаясь на ноги и сворачивая чертёж, чтобы убрать его в тубус. Он не знает, какой реакции ждёт, но Аль-Хайтам только выдаёт какое-то согласное мычание, означающее, что он был услышан. Кавех подавляет вздох, собирая в кучу черновики. — Очень эмоционально… — бормочет. И уже громче: — Разогрей себе ужин, не жди меня. Если Аль-Хайтам и отвечает, то Кавех уже не слушает — прижимает локтем к боку тубус и папку с эскизами арок сада и торопливо влезает в туфли, выскакивая за дверь. По дороге он ещё несколько раз сверяется со всем, что нарисовал, чуть не роняет все чертежи и спотыкается о торчащий в каменной кладке дороги кирпич, едва не пропахав носом землю. Ворчит, что некоторым стоит получше следить за состоянием города, почти не поднимает взгляда, настороженным шёпотом снова пересчитывая в уме все длины и площади стен особняка. От аванса он отказывается в первый день их встречи у земли, готовой к строительству — решает, что сначала необходимо согласовать все наброски и идеи, и только потом от этого отталкиваться к настоящей работе, чем, очевидно, очень радует Васанту. Она эмоциональная и довольна почти каждой его идеей — но всё же имеет своё мнение, потому что отказывает Кавеху, на пробу решившему предложить что-то безумное, достраивать во дворе качели выше крыши дома. В целом, она оказывается приятной, и Кавеху нравится с ней работать, даже если это только пятая или четвёртая их официальная встреча, как потенциальных партнёров, но он ждёт лучшего сейчас, пока идёт ей навстречу с чертежом — они заранее договариваются обо всех деталях, как она и говорила в первый день, и теперь им просто нужно убедиться, что Кавех понимает всё верно и что он всё учёл. После того, как она одобрит этот его чертёж, она должна будет выплатить ему аванс, и они со строительной бригадой приступят к работе. Кавех чувствует волнение, но это волнение приятное, как и всегда, когда завязано на чем-то, связанном с творчеством. Он рад, что ему дают почти полную свободу, потому что он терпеть не может правки в работе — Аль-Хайтам всегда делает ему замечания по этому поводу, говоря, что это забавно, ведь Кавех не может работать архитектором на заказ, не любя при этом критику и пожелания клиентов, но Кавех предпочитает отпустить себя и свои взгляды в искусстве на сто процентов, а не основываться на чужом мнении. Васанта понимает это, понимает, как никто до этого — и поэтому Кавех уважительно относится к её пожеланиям, хоть и считает, что некоторые детали могли бы быть немного иными. В целом, ему нравится то, как продвигается работа. Если сейчас у него всё получится, он наконец начнёт продвигаться вперёд по лестнице — социальной или какой-либо ещё, ему особо нет дела, главное, что он больше не будет стоять на месте. Пока ему обещают не связывать руки в архитектуре, он готов творить. — Добрый вечер! — довольно улыбается он, чуть склоняя голову перед Васантой, и та складывает руки перед ним, тоже приветствуя. На второй день они договариваются общаться без формальностей, но Кавех не может без простой вежливости. — Добрый, Кавех! — Васанта по-дружески сжимает его руку, когда он её протягивает, сжав покрепче тубус, и её лицо вдруг приобретает подозрительно весёлое выражение. Кавех, решив не делать на этом акцент, застывает лишь на мгновение, а затем начинает раскладывать бумаги на столике перед будущим потенциальным особняком. — У вас такой заботливый молодой человек, — наконец произносит Васанта, и он непонимающе на неё оборачивается, отвлекаясь всего на пару секунд, чтобы заметить, как она прищуривается. — Молодой человек? — беспечно уточняет Кавех, приглаживая пальцами упорно сворачивающийся край листа с чертежом и прижимая его лежащей рядом тонкой книжкой. — Ну да, Аль-Хайтам, — Васанта подходит ближе, начиная рассматривать чертёж, и поэтому не видит, как Кавех моментально замирает. Сердце, кажется, пропускает несколько ударов. — Он приходил проверить наш с вами договор и убедиться, что я выплачу вам аванс. Он так не сказал, конечно, но я сразу поняла, в чём дело. Очень заботливо с его стороны! — Мы не… мы не встречаемся, — севшим голосом произносит Кавех, хотя сейчас это последнее, что его волнует. Хайтам приходил к его клиентке? Какой Бездны? — Ох, прошу простить меня, — Васанта тут же поднимает голову, и они встречаются взглядами. Она смущённо прикрывает губы кончиками пальцев. — Просто он упомянул, что вы живёте вместе, вот я и подумала… Мне очень жаль, если вас обидело моё замечание. Живём вместе? В каком контексте это вообще можно было упомянуть, если он пришёл проверять договор? думает Кавех, и руки его непроизвольно сжимаются в кулаки. Ему становится так обидно, просто невероятно, что, кажется, это отражается на его лице, но он старается улыбнуться как можно искреннее и выдавливает из себя тихую усмешку, будто эта ситуация кажется ему всего лишь забавной. Он не видит в ней ничего забавного. Это ужасно, и он ещё никогда так сильно не хотел вмазать Аль-Хайтаму по его безэмоциональной роже. — Вовсе нет, не стоит беспокоиться, — Кавех в самом деле пытается звучать так, будто ничего не произошло, и ему не хочется провалиться от стыда прямо под землю. Кажется, у него выходит, потому что Васанта извиняюще жмурится. — Давайте лучше вернёмся к чертежу. Я внёс некоторые правки в гостиную, чтобы несущая стена… Он отдаётся полностью своей стихии, и на некоторое время этого хватает, чтобы успокоиться и привести в порядок мысли — они с Васантой почти не спорят, лишь договаривают друг за другом, и она рассказывает, что именно могло бы понравиться её мужу в том или ином случае, а Кавех отвечает, как это можно реализовать в уже готовом доме. Она одобряет чертёж и снова жмёт ему руку. Аванс ему обещают выплатить через пару дней — Васанта предлагает сейчас, но Кавеху лень разбираться с бумагами о деньгах, и он переносит это на потом, решив, что встретиться к началу постройки, когда она закупит все необходимые материалы, ему будет удобнее, и та соглашается. Он убеждает себя, что это потому, что ему в самом деле лень, а не потому, что он хочет сделать это назло Аль-Хайтаму. — Знаете, если бы у меня был свой город, мой муж бы точно хотел, чтобы вы были его проектировщиком, — говорит она как-то между делом, когда Кавех спрашивает, как они познакомились, и он неловко смеётся, не в силах принять комплимент. Хариш действительно мудрец, но отказывается от должности, чтобы у них с Васантой была возможность провести оставшиеся года в браке в спокойной обстановке и друг с другом. Впрочем, он не настаивает на том же самом для Васанты, поэтому она продолжает подниматься по карьерной лестнице, с его помощью дописывая одну из научных диссертаций. Кавех замечает, что у них очень крепкие узы. Васанта отвечает, что Хариш никогда особо не хотел работать в Академии и что уволиться ему помог недавний инцидент в Сумеру. Кавех думает, что, возможно, слишком много жизней поменялось из-за этого инцидента, но оставляет свои мысли при себе. — Тогда встречаемся в понедельник? — спрашивает Васанта, когда Кавех собирает вещи и снова складывает чертежи. — Я подготовлю документы и скажу бригадиру, что можно будет приступать к работе. — Главное, чтобы ваш муж не решил самостоятельно проследить за строительством, — отвечает Кавех, лишь бы ответить хоть что-нибудь, и Васанта тихо смеётся. — Я сказала ему, что ему не стоит мешать мне устраивать ему сюрприз и что ему понравится результат, поэтому он не станет подсматривать, — она начинает идти к главной дороге, и Кавех подстраивается под её шаг. Некоторое время им ещё идти вместе, по пути, поэтому он решает, что было бы здорово провести эти минуты за светским разговором фактически ни о чем. — К тому же, как бы сильно Хариш ни любил ваш Алькасар-сарай, он почти уверен, что вы не возьмётесь за проектирование частного дома. — Вы умеете убеждать, — Кавех вежливо склоняет голову, и Васанта вновь смеётся. Они прощаются наскоро — начинается дождь, — и Кавех идёт своей дорогой. Дождливая неделя в Сумеру не приносит никакого удовольствия, но, если честно, это намного лучше, чем жаркое солнце пустыни — при одном лишь упоминании которой у Кавеха начинается мигрень, — даже несмотря на то, что черновики в его папке начинают сыреть. Кавех идёт широким шагом. Теперь, когда он не в рабочей атмосфере обсуждений, его снова снедает чувство злости и ощущение брошенности — он и сам не понимает, почему, но в душе у него сворачивается тугой узел дискомфорта, когда он думает о той неловкой ситуации с Аль-Хайтамом. Должно быть, Васанта была удивлена, когда он пришёл. Кавех тоже удивлён, но удивлён вовсе не в приятном смысле. Это неправильно — он взрослый человек и способен постоять за себя, а Аль-Хайтам ему даже не друг, чтобы поступать подобным образом, не предупредив его. Это не его надуманные мысли, это факт — Аль-Хайтам сам неоднократно говорил, что между ними нет и не будет никаких дружеских отношений. Даже когда Кавех предлагал. Даже когда Аль-Хайтам предложил ему пожить у него. Даже когда Аль-Хайтам забирал пьяного в усмерть Кавеха из таверны и когда дожидался его с очередной экспедиции в пустыне. Как бы Кавех ни пытался его понять, он не понимал, но в конце концов пришёл к выводу, что Аль-Хайтам просто из того типа людей, что отрицают любые человеческие связи, даже невинные. Ничто человеческое не чуждо — это не про Аль-Хайтама. Он совершенно, абсолютно не понимает эмоций и чувств людей, и, видимо, Кавех входит в их число, раз Аль-Хайтам до сих пор не выучил, что Кавех терпеть не может, когда в его жизнь вмешиваются таким бесцеремонным способом. Кавех устал ругаться. Так сильно устал, но он не может это проигнорировать — если Аль-Хайтам постоянно тычет его лицом во все его ошибки, то и Кавех имеет на это полное право. Если не Кавех, Аль-Хайтам никогда не поймёт, что так делать не нужно. Он влетает в дом так агрессивно, что хлопает дверью и хлюпает мокрыми туфлями по полу. Почти швыряет рядом с обувью тубус и папку, но в последний момент осторожно откладывает их в сторону. Кавех заглядывает на кухню, шлепая босыми ногами так громко, что, кажется, если бы мог сделать это ещё громче, его бы услышали из другого конца Сумеру, но не находит там никого, поэтому быстро поднимается по лестнице. С каждой ступенькой ему всё сильнее хочется начать кричать прямо сейчас. — Хайтам, ты не мог бы мне кое-что объяснить? — начинает он раздражённо, не сдерживая злости в голосе и распахивая дверь его кабинета так, будто имеет на это право, и Аль-Хайтам оборачивается к нему вполоборота с книгой в руке, стоя у шкафа возле окна. Кавех мимолетом думает, что тот видел, как он влетел в дом, и знал, что сейчас будет ссора. — Какой Бездны ты разговариваешь с моими клиентами без моего ведома?! — Просто проверил её на наличие подозрительной активности и личность в целом, как и договор — на подводные камни, — как само собой разумеющееся произносит Аль-Хайтам, даже не удосужившись закрыть книгу и продолжая держать её открытой, хоть взгляд его и прикован к лицу Кавеха, пылающему от эмоций. — Не говори, будто хотя бы читал его. Это сделал я, что не так? — Не так? — почти опешивше переспрашивает Кавех. — Что не так, ты серьёзно?! Во имя Архонтов, Аль-Хайтам, ты вообще не понимаешь, в каком свете выставил меня перед человеком, у которого я принял заказ?! Это же позор! Я могу самостоятельно разобраться со своей работой, почему тебе вечно нужно в неё влезть?! Ты не можешь контролировать всё на свете! — А ты не берёшь аванс, если тебе нравятся люди, а потом становишься должен такие огромные суммы моры, что не можешь расплатиться с ними несколько лет и оказываешься вынужден жить за чужой счёт, — замечает тот, и Кавех сжимает пальцами дверной проём, подавляя желание ударить по нему посильнее, чтобы разбить костяшки. — Ты наивный, Кавех, и доверчивый там, где это не нужно. — Я не просил тебя её проверять! — Кавех закрывает лицо ладонями, потому что оно пылает от стыда — он в полной мере снова представляет себе момент, когда Васанте пришлось объясняться перед совершенно не относящимся к строительству особняка человеком за его, Кавеха, работу. — И как вообще выяснилось, что мы живём вместе? Ты что, не умеешь держать язык за зубами? — Я не упоминал этого, — Аль-Хайтам наконец откладывает книгу на стол и поворачивается к нему всем корпусом, складывая на груди руки. — Очевидно, она догадалась сама. Если так стыдишься жить со мной, я тебя не держу. Кавеху почти до боли в сердце хочется, чтобы Аль-Хайтам проявил хоть какую-то эмоцию, чтобы тоже разозлился, расстроился, хотя бы оскорбился — хоть что-то, чтобы у Кавеха не было ощущения, что он разговаривает со стеной. Он почти молится об этом Архонтам, потому что ему кажется, что он-то как раз испытывает чувства сейчас за них двоих — в горле давит так сильно, что на глаза наворачиваются слезы. Как объяснить человеку, который ничего не смыслит в подноготной других, что именно он испытывает? Кавеху кажется, что Аль-Хайтам его абсолютно не слышит, что он даже не хочет его услышать. Как никогда сильно у него чешутся руки скинуть эти несчастные наушники с Аль-Хайтама и закричать ему прямо в лицо о том, что он делает Кавеху больно. — Да, я стыжусь того, что люди, которые видят во мне гордость Кшахревара, узнают, что у меня ни моры за спиной, что я вынужден жить, как паразит, прицепившись к тебе, потому что никто больше нигде не принимает меня! — Кавех наконец переступает порог кабинета, заходя вглубь, и в это мгновение бровь Аль-Хайтама вдруг дёргается. Кавех замирает, решив, что это знак оставаться на месте. Он и сам не знает, что бы сделал, если бы подошёл ещё ближе. — Я стыжусь, что человек, которого считают ненавидящим меня, ходит за моей спиной к моим заказчикам, чтобы убедиться, что мне точно заплатят. Ты вообще понимаешь, как это выглядит со стороны и как я себя сейчас чувствую? Да лучше бы я должен был ещё столько же, сколько должен сейчас Дори и тебе, вместе взятым, чем оказался бы в такой ситуации. Но у меня нет выбора, нет, Хайтам, потому что ты действуешь так, как тебе хочется! — Было рационально проверить её, поэтому я… — Да к Бездне твою рациональность, Хайтам, и к Бездне твою логику! — голос его резко ломается, и Кавех внезапно осознает, что уже несколько минут как плачет. Он не понимает, как это произошло. Не понимает, как это случилось, если он был зол. Он торопливо вытирает слезы ребром ладони и тихо всхлипывает. Если бы только Аль-Хайтам знал, как много для Кавеха значит его гордость, если бы только знал, что это единственное, что у него осталось, что даже Алькасар-сарай, его любимое детище, не принадлежит ему, что даже родители всегда хвалили его лишь за то, что он чего-то достигал, если бы… Кавех сжимает зубы. Ему так обидно, что хочется выть. — С чего ты взял, что я ненавижу тебя? — Что? — Кавех спрашивает истерично, почти с вызовом, поднимая голову от неожиданности этого вопроса, но лицо Аль-Хайтама абсолютно не меняется, будто не перед ним Кавех частично обнажил душу, будто не перед ним расплакался. — Ты сказал, что я тебя ненавижу. Это не так, — повторяет Аль-Хайтам ровно, и ничего в его позе не меняется, даже волос из причёски не выбивается. Кавех смотрит на него несколько секунд, прежде чем резко развернуться на пятках и выйти из кабинета. Он почти бежит по лестнице вниз. — Куда ты? — слышит он, брошенное вслед. — Мне нужно выпить, — бормочет он себе под нос, не уверенный, что его вообще возможно услышать, но не собирается думать об этом прямо сейчас. Последнее, что он собирался делать по приходе домой — плакать перед Аль-Хайтамом. В итоге так и получилось. Отвратительно. Он неиронично чувствует себя голым, когда раз за разом прокручивает это в своём сознании.***
— Где Аль-Хайтам? — спрашивает подсевший к нему Тигнари и пихает в бок, привлекая к себе внимание и заставляя поднять взгляд. Голова у Кавеха гудит и кружится от алкоголя, но он упорно не собирается уходить из таверны, потому что здесь, во-первых, его никто не трогает, а, во-вторых, потому что здесь он может выпить без осуждения за спиной. Кавех против воли снова начинает злиться. — Почему я должен знать, где он? Дома, наверное, — раздражённо отвечает он, убирая хвост Тигнари к себе на колени и опуская на его мягкую шерсть дрожащую руку. Тигнари хмурится, его хвост недовольно дёргается, но тут же замирает. — Потому что обычно он забирает тебя, когда ты становишься тем Кавехом, который не знает меры и пьёт, пока не отрубится. — Ха-ха, — с иронией отвечает тот, вяло перемешивая кончиком пера с волос «Закат зелёной долины» с примесью какой-то крепкой настойки из Снежной. Взгляд его держится за яркое пятно долек персика зайтун и красноплодника на краю стакана. Это помогает не отключиться и ни о чем не думать, хотя с последним отлично справляется и алкоголь. — Сегодня этот Кавех один. Неужели это так удивительно? — Вообще-то, да, — Тигнари шлёпает его хвостом по бедру, выскальзывая, и Кавех слабо пытается перехватить шерсть пальцами, но действия его заторможенные, вялые, поэтому он просто опускает ладонь на своё колено. В таверне пахнет старым деревом, немного затхлостью и сыростью с улицы — запах влажной травы доносится через открытое окно напротив выхода, как раз там, где сидит Кавех, поэтому он слышит ещё и аромат ночного воздуха и звуки какой-то одинокой лягушки в водоёме неподалёку. Если он сделает ещё хоть один глоток, его стошнит. — Вы поругались? — Мы что, супруги, что ты спрашиваешь меня об этом так, как будто наша ссора имеет отношение к моей выпивке? — он не язвит, у него нет на это сил, просто интересуется как будто совершенно буднично, но где-то в глубине думает, что, возможно, был бы совсем не против знать, что Аль-Хайтаму так же плохо сейчас, как ему. Кавеха опять ест изнутри чувство вины, острое и болезненное — в первую очередь из-за того, что он желает Аль-Хайтаму подобные вещи, даже если это ревностное желание пьяного мозга, а затем уже потому, что он накричал на Аль-Хайтама так, будто не знал, что тот просто не может понять чужие чувства. Кавех знает, как никто другой, что Аль-Хайтам просто такой человек, что он не умеет по-другому, пока ему не объяснишь, как надо, что он не догадается, если ему не сказать прямо, и что нужно заранее говорить ему о вещах, которые делать не стоит, чтобы он знал об этом и не получалось таких ситуаций. Но Кавех не железный, не каменный, он не гений, и он не может знать, что придёт в голову Аль-Хайтаму в следующее мгновение. Его проблема была в том, что его может задеть практически что угодно — и только Аль-Хайтаму он может сказать об этом прямо — в ссоре, но сказать. Обычно он молчит и просто глотает обиду. — Ну, разве ты не влюблен в него? — как всегда бесцеремонно фыркает Тигнари, забирая у него из рук бокал вместе с пером, и Кавех кидает на него злобный взгляд. — Иди домой. Я провожу тебя. — Я не пойду, — он откидывается на спинку стула, скрещивая руки, и в желудке у него переворачивается что-то грузное и противное. Кавех сжимает губы, чтобы чувство тошноты не поглотило его полностью. Он прикрывает глаза лишь на мгновение, чтобы вдохнуть побольше свежего воздуха с открытого окна, а в следующий момент Тигнари уже подхватывает его под локоть и тащит на улицу. У Кавеха совершенно нет сил сопротивляться, да и если бы он открыл рот, то вряд ли бы оттуда полились слова, а не выпитое им за последние пару часов. Хватка Тигнари крепкая, жёсткая, но совсем не такая, как у Аль-Хайтама. У Тигнари руки тёплые и немного грубые, у Аль-Хайтама, когда тот держит его, — горячие и осторожные. В те дни, когда Кавех позволяет ему себя вести. В иные он просто плетется следом, останавливаясь каждые пару минут, чтобы собраться с силами и подышать, а Аль-Хайтам его покорно ждёт. Он не хочет возвращаться к нему. Не хочет, потому что не верит, что сможет терпеть это ещё хоть немного — он ведь, действительно, влюблен в него так сильно, что не может даже представить, как это чувство ещё не разорвало его изнутри. И он не верит, что такой человек, как Аль-Хайтам, хоть когда-нибудь сможет его в этом понять. Не верит, что все эти жесты — не из жалости. Кавех терпеть не может, когда его жалеют. Аль-Хайтам только этим и занимается. Неудивительно, что они постоянно в ссоре. Кавеху не нужно, чтобы его считали слабым и защищали — ему не нужно, чтобы Аль-Хайтам волновался за него, если не любил его, ему не нужно, чтобы он делал это, потому что считает себя должным или потому что чувствует ответственность. От этого только хуже, только противнее, это рушит то прекрасное чувство любви под рёбрами, которое Кавех лелеет и баюкает, даже если не признаёт. Он не хочет жить с ним в одном доме, будучи влюблённым по уши и зная, что это никогда не станет взаимным. Аль-Хайтам любит одиночество, а Кавех не любит думать об этом, потому что каждый раз понимает, что дело именно в нём — если бы это был кто-то другой, возможно, Аль-Хайтаму было бы проще. — Я отдам тебя в руки Аль-Хайтама и, прошу, найди в себе силы вести себя, как взрослый человек, — недовольно вдруг говорит Тигнари, о существовании которого Кавех в моменте забывает, слишком погруженный в свои печальные размышления и прострацию. — Я, вообще-то… — Не спорь. Кавех послушно затыкается, когда дверь перед ними открывается, и их встречает Аль-Хайтам, как всегда безэмоциональный и спокойный. Тигнари что-то ему говорит, передаёт чуть ли не из рук в руки — Кавех просто выпрямляется и сам проходит внутрь дома, и, когда уже собирается поблагодарить его за помощь, дверь закрывается обратно. Он остаётся один на один с Аль-Хайтамом. Снова. Лёгкие сдавливает так сильно, что Кавех перестаёт дышать. Он разворачивается, чтобы уйти в свою комнату. — Кавех… — останавливается, пригвожденный к полу странной жалобной интонацией. — Давай поговорим. Пожалуйста. Ему слишком стыдно разговаривать. — Каждый раз, когда мы разговариваем, мы ссоримся, так что я просто… — Кавех. Кавех встречается с Аль-Хайтамом глазами. Ему больно, очень больно, когда он так смотрит, а ещё больнее думать о теме разговора, которую Аль-Хайтам собирается поднять. Скажет собирать вещи и уходить, как сказал чуть ранее? Попросит извиниться? Расскажет, что на самом деле Васанта из Фатуи, а весь её проект о семейном особняке в качестве подарка для мужа — прикрытие, чтобы унизить Кавеха на весь Сумеру ещё больше, чем он унижен сейчас, в это мгновение? Или выдаст что-то в духе «я знаю, что ты влюблён в меня, и хочу попросить тебя не испытывать по отношению ко мне таких иррациональных чувств, они мешают мне находиться с тобой в одном доме»? Если так, то Кавеху тоже совсем не просто. Ему больших усилий стоит любить человека, который не понимает сути чувств. — Я слушаю, — отвечает он еле слышно, почти шёпотом, а в следующее мгновение Аль-Хайтам вдруг отводит взгляд. Кавех удивлённо выгибает брови. Аль-Хайтам всегда держит зрительный контакт. — Я не хотел тебя обидеть, — он не предлагает им присесть или перейти на кухню, в гостиную, не спрашивает, замёрз ли Кавех, пока шёл под дождём, только держит руки опущенными и смотрит в пол так, будто ему неловко. Губы у него подрагивают, и Кавеха это удивляет даже сильнее, чем недоизвинение, прозвучавшее только что. — У меня в принципе нет стремления обидеть тебя, ты просто неправильно интерпретируешь мои действия. Дай мне закончить, — перебивает, не дав Кавеху возмущённо открыть рот. — Я всего лишь волнуюсь за тебя, потому что мне… мне не всё равно, что с тобой происходит. Для меня удивительно, что ты этого не понимаешь. — Для меня удивительно, что ты с этого удивляешься, — слабо передразнивает Кавех, скорее по привычке. Аль-Хайтам не отвечает на колкость. Они продолжают стоять посреди коридора, будто не могут сдвинуться с места. — Теперь я знаю, как не стоит поступать в некоторых ситуациях. Как сегодняшняя. Я знаю, что тебе нужно, чтобы я больше доверял твоему выбору и чтобы говорил о своих намерениях, если собираюсь как-то проявить свои чувства вроде заботы, — продолжает Аль-Хайтам, и у Кавеха что-то щёлкает, гулкое и жгучее. Он перестаёт понимать, что происходит, на моменте, когда Аль-Хайтам начинает сокращать между ними расстояние, продолжая смотреть куда-то под ноги. Не касается. Просто подходит ближе. Кавех слышит его дыхание, почти такое же ровное, как обычно — почти. — Кажется, тебе нужно, чтобы я тоже говорил прямо. Как мне нужно это было всё это время, как ты и делал. Кавех, пожалуйста… — он осекается. Кавех упорно смотрит прямо в его лицо, кажется, не дыша. — Я не хочу, чтобы ты думал, будто я только и делаю, что жду твоего отъезда. — Разве не ждёшь? — слабым голосом уточняет Кавех, и Аль-Хайтам мотает головой. Он внезапно кажется совершенно маленьким, почти ребёнком. — Нет. Я вообще не хочу, чтобы ты уезжал, — он тянется к нему, но совсем чуть-чуть, на половину того расстояния, что лежит между ними, и Кавех как-то по наитию протягивает свою руку в ответ, позволяя её коснуться и сжать кончики пальцев в ладони. Что происходит? Разве не он должен быть тем, кто извинится первым? У Кавеха дрожат колени от нервов, его потряхивает, но, присмотревшись, он понимает, что трясёт его только внутри, не снаружи. Снаружи он весь статуя. Ему нужно что-то сделать, верно? Он должен извиниться тоже, тогда они снова смогут вернуться к тому подобию совместной жизни, которая у них была? Кавех снова сможет притворяться, что ему всё равно на Аль-Хайтама, и потом они… Стоп. Что именно Хайтам сказал?.. — Я люблю тебя, — вылетает с его губ быстрее, чем он успевает понять, что именно делает. Аль-Хайтам поднимает голову. Кавех испуганно дёргается назад, пытаясь уйти от прикосновения, но он не отпускает его руку, сжимая пальцы крепче и не давая отойти слишком далеко. От испуга у Кавеха переворачиваются все внутренности, и он издаёт странный, высокий смешок. — То есть, я не!.. Я не то чтобы влюблен в тебя, я… Хайтам… — Значит, всё-таки любишь? — Аль-Хайтам заглядывает ему в глаза, и Кавех быстро отворачивается, чувствуя, как стремительно краснеют щеки. Какая нелепая ситуация, просто ужасная — он же вообще не собирался с Аль-Хайтамом мириться, как так вышло, что он ему признался? Эти чувства он собирался унести с собой в могилу и уж точно не хотел говорить о них! Хватало Тигнари, который периодически помыкал его этим неосторожным признанием. Самое ужасное, что выражение лица Аль-Хайтама не меняется даже сейчас. — Ты же собирался уехать после того, как выплатишь долг Дори. — А как ещё мне надо поступить? — вспыхивает Кавех, больше не пытаясь отстраниться. — Я не могу жить с тобой в одном доме, будучи в тебя влюблённым, и вообще… И вообще, отпусти меня, наконец, чего ты так вцепился, как будто я прямо сейчас иду вещи собирать… — Я хочу тебя поцеловать, — снова выдаёт Аль-Хайтам какую-то бессмыслицу, которая до мозга Кавеха даже не сразу доходит. Он смотрит на него во все глаза. — Мы же говорим друг другу всё, что нужно сказать, нет? Я хочу тебя поцеловать. — Глупость какая-то, — бормочет Кавех тихо, но рука его почему-то против его воли расслабляется в чужой ладони. — Это какой-то эксперимент? Ты издеваешься надо мной? Если хочешь ещё больше меня унизить, то сейчас не самый лучший момент, я немного пьян и… Он вдруг думает, что это отличный шанс — не воспользоваться предложением Аль-Хайтама, а проверить свои чувства. Они ведь с Аль-Хайтамом даже не обнимались толком ни разу — не считая случайных моментов. Например, как в тот раз, когда Кавех случайно заснул на его плече после того, как три дня подряд без перерыва проводил чертежи Алькасар-сарая; или когда у Аль-Хайтама был день рождения в Академии, а Кавех был так счастлив подарить ему книгу, которую тот давно хотел, что не сдержался и обнял его, пока никто не видел. В конце концов, прикосновения в их жизни присутствовали, конечно, но не в той мере, к которой Кавех привык в отношениях. Не то чтобы у него было много отношений. Не то чтобы он уверен, что это вообще сработает. — Ладно… — наконец бормочет он еле слышно, смотря на Аль-Хайтама, прямо ему в глаза, и этот взгляд снова поднимает внутри целую бурю — такую, какие бывают только в пустыне, смертельную, опасную, до боли жгущую кости. Он обхватывает лицо Аль-Хайтама ладонями, выскользнув из хватки его руки, и, чуть огладив, закрывает глаза и прижимается губами к его губам. Аль-Хайтам подаётся вперёд, но они даже толком не шевелятся, просто замерев в этом мгновении. Кавех отстраняется почти сразу. Ужасно. Он, определённо, просто неприлично влюблён, причём так сильно, что это уже невозможно терпеть. И только что по своей собственной воле он сделал только хуже. И, Архонты, как же ему хочется поцеловать его ещё раз. И ещё, и ещё, пока губы не начнут ныть, болезненно и горячо, пока не собьётся дыхание, пока не помутнеет голова. Он хочет его касаться, хочет никогда не покидать его. Он в ловушке. И он не может принять тот факт, что Аль-Хайтам делает это не из простого интереса. Что он наделал? Зачем решился на поцелуй? Бездна… Всё очень плохо. Аль-Хайтам смотрит на него внимательным, серьёзным взглядом, и Кавех опускает взгляд на его губы. Нет. Нет. Аль-Хайтам тянется к нему, но Кавех резко выпускает его лицо и делает шаг назад. — Мне нужно… мне нужно побыть одному, извини, — Кавех не смотрит на него больше, потому что иначе не сможет себя заставить отвернуться, потому что тогда не сможет уйти, потому что тогда ему придётся поверить, что Аль-Хайтаму он не безразличен, но этого же не может быть. У Кавеха в голове ломается целый мир — Аль-Хайтам, оказывается, умеет чувствовать. Он не может принять тот факт, что хайтамово «мы не друзья» относится не к «я терплю твоё присутствие в своём доме», а к «на самом деле я испытываю к тебе нечто большее, чем просто симпатию друга». Он закрывает дверь своей комнаты, закручивает замок — чего не делал почти никогда за всё время, что жил в этом доме, — и медленно опускается по ней на пол. Его снова начинает тошнить, но на этот раз не от алкоголя. Кавех прижимает пальцы ко рту. Руки у него пахнут алкоголем и фруктами из таверны, он облизывает губы. Если бы это было не просто касание, если бы он зашёл чуть дальше, он бы узнал, какие они на вкус у Аль-Хайтама, он бы… Кавех жмурится до боли, сжимая в руках волосы. Он ничего не понимает. Он не верит, что Аль-Хайтам может его любить, не верит, потому что это же Аль-Хайтам — идеальный, потрясающий во всём своём виде Аль-Хайтам, невозмутимый, совершенно не способный в простое человеческое. А Кавех… просто Кавех. Ничего особенного. Ничего значительного. В его жизни никогда ничего не бывает так легко. Кавех поднимается на ноги, даже не снимает плащ — валится на кровать и, укутавшись в одеяло, надеется, что этот день сотрётся из его памяти сразу, как он проснётся следующим утром.***
Линии будущего сада рождаются из-под пера словно отдельно от воли Кавеха. Он любит это. Любит момент, когда отключается всё его сознание, когда и сам он исчезает, растворяется, становится своей работой, движением туши, которое наполняет пустоту чем-то значимым. Васанта хвалит его за каждый чертёж, даже когда сам он видит, что можно исправить, но Кавех никогда не чувствует себя так извне. Только внутри; становится нарисованным тоже, плавными и ломаными линиями, сюжетом, который он не знает, но который рождается прямо здесь, в это мгновение. В это мгновение он может не думать. Кавех, страдающий от постоянных сомнений, нервный, несчастный, живущий в доме человека, которого любит до беспамятства, перестаёт существовать. Кавех, сны которого размыты и полны боли, который увяз в долгах, лишился дома, у которого нет никакой другой семьи, кроме Аль-Хайтама, растворяется в том, что он создаёт. Кавех остался бы в этом чувстве навсегда, если это избавит его от страданий. Запах плода харра прекрасно туманит его разум. Терпкий аромат смешивается с пустотой, становится частью линий. Это будет прекрасный сад. Кавех откусывает кусочек, не чувствуя ни голода, ни потребности, и замирает. В его мир врываются звуки — посторонние, неправильные, ломающие то, что ведёт его за собой. Голос Аль-Хайтама. Кавех болезненно хмурится и поднимает глаза от бумаги, заставляет себя это сделать, и от этого ещё глубже чувствует, как грубо реальность вторгается в его расслабленное сознание. — Долго мы будем избегать друг друга? — Аль-Хайтам снова смотрит ему в глаза, но от этого Кавеху только хуже. Он, может, и хотел бы найти в них отголоски каких-нибудь чувств, но ему попросту страшно на самом деле ничего не увидеть, придумать то, чего нет и быть не может. Кавех вздрагивает. — Сложно избегать друг друга, когда мы живём в одном доме, — звучит довольно грубо, но в голосе Кавеха нет эмоций. Он ощущает эту пустоту так же чётко, как и несколько минут назад, но тогда она казалась спасением, а теперь Бездной. — Но у нас получается, — Аль-Хайтам садится напротив и смотрит на эскиз Кавеха. — Я могу посмотреть? Кавех безразлично пожимает плечами, и Аль-Хайтам с присущей ему аккуратностью поворачивает эскиз к себе. Смотрит, внимательно и долго, а Кавех устремляет взгляд поверх его плеча, молясь, чтобы это поскорее закончилось. Невыносимо. Любить его больно, быть рядом — тоже. И почему он вообще согласился его поцеловать? Безднов алкоголь, безднов Тигнари с его намёками, безднов Аль-Хайтам. Кавеху хочется выпалить ему в лицо: «Что за эксперимент ты проводишь, почему ты решил, что можешь использовать мои чувства, когда сам, кажется, не чувствуешь ничего?», но это несправедливо. На деле он понятия не имеет, есть ли у Аль-Хайтама чувства. То, что он не умеет их выражать, не значит… Кавех замирает и проводит руками по лицу. Снова он ищет отговорки, лазейки, пытается найти смысл там, где его нет. — Для меня слишком хаотично, — спокойно говорит Аль-Хайтам и возвращает ему эскиз. — Но твоим заказчикам понравится. — Здесь я, — Кавех тычет пальцем в рисунок, но на Аль-Хайтама не смотрит. — В каждой чёрточке. О чем ты хочешь говорить, если всё, что есть во мне, «слишком» для тебя? — Это не значит, что мне не нравится, — говорит Аль-Хайтам. Смотрит ему в лицо, пытается поймать взгляд. В груди Кавеха что-то сжимается, его снова начинает тошнить. Терпкий запах харры кружит голову. — Всё, что я сказал, правда. Нерационально сбегать от разговора только потому, что он тебе неприятен. — Нерационально описывать чувства рациональностью, — язвит по привычке Кавех, но натыкается на тишину. Ему неуютно, неприятно, в груди тянет старая боль. Он неудачник, в этом всё дело, иначе этого разговора никогда бы не случилось. — Чувства лишь биохимический алгоритм. Ты ошибаешься, наши чувства рациональны и не менее важны, чем разум и умение анализировать, — Аль-Хайтам говорит так, словно они на лекции по биологии, и от этого Кавеху тоже тошно. Ничего Аль-Хайтам не понимает и никогда не поймёт. — Я лишь хочу понять, какой алгоритм движет тобой, ведь ты… Кавеху почему-то неприятно. Он смотрит на часы и изображает замешательство, чтобы скрыть реальные чувства. Он хочет сбежать отсюда любой ценой и никогда больше не возвращаться к этому диалогу. — М-м, да, это наверняка всё очень интересно, чудесная лекция, профессор Аль-Хайтам, но мне нужно бежать, — торопливо говорит Кавех, путаясь в словах, и начинает поспешно собирать свои вещи. — Я так заработался, что если бы ты не пришёл, я бы и не увидел, который час. Васанта наверняка меня уже ждёт… Кавех почти не лжёт. Он, и правда, почти опаздывает — ещё немного и подведёт свою заказчицу. И не важно, что ему вовсе не обязательно сегодня присутствовать на стройке. — Ты убегаешь, потому что привык убегать и делаешь так всегда или потому что не можешь сказать мне, что на самом деле тебе всё равно? — практически в спину ему спрашивает Аль-Хайтам, стоит только Кавеху сунуть в карман недоеденный харра и встать со стула. Кавех замирает посреди гостиной и оборачивается к нему, потому что не может выносить взгляд между лопаток, прожигающий кожу в открытом вырезе рубашки. — Ты сам говорил, что, чтобы понимать чувства других людей, необходимо их обсуждать, даже если больно, а сам сейчас делаешь что угодно, лишь бы этого не делать. — Потому что чувства — это не формула, которую можно просто вывести и высчитать, Аль-Хайтам, — Кавех на мгновение прикрывает глаза. — У них нет принципа, по которому они работают во всех случаях, нет правил. Это всегда исключения, если так тебе проще будет понять. Ничто не срабатывает дважды даже в одинаковых ситуациях у одних и тех же людей, — говорит он не очень довольно, потому что, вообще-то, действительно не собирался это обсуждать и не хотел говорить, что думает, что его гложет, но глаза Аль-Хайтама, ждущие, проникновенные, всегда заставляют его говорить правду. Он мнется, когда Аль-Хайтам молчит несколько секунд, и почему-то продолжает, будто чувствует в этом какую-то особенную потребность — заполнить пространство между ними хоть какими-нибудь словами. — Я всё время считал, что тебе всё равно на меня. Наши отношения не могут измениться за пару дней, даже если теперь ты знаешь, что я влюблен в тебя, и даже если мы поцеловались. Ему больно, но ему кажется, что он сам заставляет себя испытывать эту боль, что он её ищет, что тянется к ней, что делает всё что угодно, чтобы она появилась, потому что таким образом наказывает себя, потому что с детства привык, что, если не болит, значит — нет роста, значит, он не старается. Кавех сжимает пальцами бумагу. — Кавех… — Приду вечером, разогрей себе ужин сам, — по привычке бросает он, выскальзывая из дома с вываливающимся из рук чертежом, незаконченным и бледным, потому что рисовал его Кавех карандашом для черновиков, и за порогом дома даже не оборачивается, чтобы проверить, закрылась ли дверь или силы было достаточно, лишь чтобы её прикрыть. Аль-Хайтам разберётся. В его системе мира наверняка всё намного проще, чем в реальном, в его системе мира чувства — всего лишь коэффициент, их можно высчитать, предположить; он живёт в мире, в котором существуют лишь сплошные формулы. Иногда Кавеху кажется, что изучение языков для Аль-Хайтама было ошибкой — иначе как объяснить, что, прочтя столько книг, он всё ещё не может понять, что не всё на свете объяснимо? Кавех чувствует себя потерянным ещё сильнее, чем прежде. Он действительно хочет никогда больше это не обсуждать, и надеется, что этого будет достаточно. Он всё увидел: и то, как Аль-Хайтам относится к чувствам, и то, что ему, по сути, всё равно на них, лишь на алгоритмы, по которым Кавех действует. Любой другой человек хотя бы сказал, что именно он ощущает, но Аль-Хайтам говорит только о том, что чувствует Кавех, и пытается подстроиться под эту информацию, хотя никто от него этого не ждёт. Он не может судить, не должен, но всё равно судит, потому что ему больно и страшно, и потому что его жизнь летит под откос всё быстрее и стремительнее. Кавех слышит, как стучат его зубы, но лишь увеличивает шаг, нарезая по улицам круги, даже не пытаясь успокоиться. Ты убегаешь, потому что привык убегать и делаешь так всегда или потому что не можешь сказать мне, что на самом деле тебе всё равно? Бесконечный анализ. В этом доме его жизнь разложена по баночкам, его разум препарирован, его чувства похожи на выставочный экспонат. Вот он улыбается Аль-Хайтаму, вот злится, вот признаётся в любви. Задокументировано, поставлена печать, время, дата. Кавеха выводит из себя мысль о том, что Аль-Хайтам заговорил о том, что случилось, лишь потому, что хотел услышать подтверждение своим выводам. А самое ужасное ведь в том, что он не понимает, что делать дальше, потому что не знает, к чему Аль-Хайтам пришёл — не захотел слушать. Он убегает, потому что привык бежать как можно дальше, потому что Аль-Хайтам был первым человеком, которого Кавех подпустил так близко — и теперь хочет пожалеть об этом, но не может. Справа раздаётся окрик, ругань — Кавех в запале едва не попадает под копыта яка. Ему стыдно, он рассыпается в извинениях, поднимает упавший тубус и с трудом сдерживает слёзы. Снова, в который раз. Это злит до дрожи, но злость притупляет другие эмоции. Почему Аль-Хайтам задал ему этот вопрос? Кавех смотрит себе под ноги, идёт медленнее. Он устал. До него доносятся звуки стройки, смех и ругань рабочих, но всё же как будто из расщелины в скале. Аль-Хайтам спросил его, в том ли дело, что Кавеху просто всё равно. Значит, он думал, что Кавех не был с ним честен, значит, сегодня он снова признался… Ему бы пожалеть, решить, что так будет лучше, что для них обоих проще было бы снова вернуться к исходной точке, но не получается. Кавех так крепко сжимает зубы, чтобы натянуть улыбку, что это почти больно. Другие люди не должны знать, какая пропасть у него в душе, и у него получается притвориться, получается настолько, что он почти забывает о своей боли, когда общается с рабочими, интересуясь, как идут дела и нужна ли им помощь. Кавех всегда надеется, что его помощь кому-нибудь будет нужна. Он любит работать на стройке своего проекта, ему кажется, это важно: заложить хоть один камень, вбить хоть один гвоздь, посадить хоть одно дерево — не просто сделать чертёж, как и где что должно стоять, а на самом деле приложить руку. Васанта смеётся, говорит, он странный, но настоящий — Кавех улыбается ей в ответ искренне настолько, насколько способен, потому что ему нравится, что есть место, где его принимают хоть бы чуть-чуть. Они с рабочими ведут линию дома, перепроверяют расчёты, с Васантой — идут покупать семена цветов, которые Кавех посоветовал ей к посадке в саду. Сумерские розы, падисары, в озере — лотосы нилотпала. Кавех проводит на стройке пол дня, а кажется, что целую вечность — он отпускает заботы, волнения, общается с людьми, смеётся, сажает цветы, помогает ставить стены, выбирает цвет для каменной кладки. Он в своём мире, в своей стихии, занимается тем, что любит — и это возвращает его во времена Алькасар-сарая. Аль-Хайтам не отходил от него почти ни на шаг, потому что боялся, что у Кавеха будет переутомление и он упадёт в обморок, как на выпускном курсе во время написания диссертации. Кавеху кажется, что вся его сознательная жизнь завязана на Аль-Хайтаме — куда бы он ни пошёл, о чём бы ни подумал, всегда возвращается к нему. Может, он просто всё ещё спит? — Выглядите грустным, — замечает осторожно Васанта, вытирая руки от земли какой-то тряпкой, оставленной на только поставленном заборе, и вежливо ему улыбается. Кавех вытирает со лба пот. Рабочие прячут инструменты под козырьком рабочей будки. — Разве? Возможно, просто устал, ничего такого, — он распускает и собирает волосы в низкий хвост, потому что они растрепались от долгой работы в саду. Он ведь и правда очень устал за последние дни, только вот делиться этим ни с кем не хочет. Боль должна быть только его, всегда лишь его, только тогда он чувствует себя спокойным. Именно поэтому мысль о том, что он, возможно, обидел Аль-Хайтама и ушел из дома, не выслушав, старательно пытается его настигнуть, и по той же причине Кавех бежит от неё. — Вы проделали огромную работу, — улыбается ему Васанта, искренне и тепло, так, словно он для неё что-то значит. Кавех улыбается ей в ответ. — Уверена, мой муж будет в восторге, когда увидит, что вы сотворили. Вы заслуживаете отдых после всего этого. Васанта не добавляет «с вашим другом», но Кавех почему-то слышит эту безднову фразу даже в пустоте. Имя Аль-Хайтама всюду. Он сходит с ума, должно быть. Вместо ответа Кавех вежливо кивает; что он ещё может сказать, если не умеет на самом деле отдыхать. Он забирает свой аванс, когда все расходятся. Васанта снова рассыпается в комплиментах, благодарит его, хотя работа ещё не закончена, рассказывает о планах на будущее. Если бы Кавех не чувствовал себя так, словно по нему пробежался табун, он пришёл бы в восторг. Но теперь даже не может понять, зачем ему так сильно всё это нужно. Мысль эта неприятна ему, она откликается паническим страхом потерять интерес к тому, что составляет всю его жизнь, и он стирает её мысленным взором. Кавех тепло прощается с Васантой и понимает, что домой ему не хочется. Солнце клонится к закату, он едва переставляет ноги, но все же идёт искать Дори — просто потому что, вернувшись, может снова упасть в объятия чувств, которые только-только притупились. Кавеху кажется, что ещё немного — и он не выдержит. Ему нравится вечерний Сумеру. Он пахнет харри, специями и кофе. Он шуршит, множится и открывается огнями в окнах. Иногда по вечерам Кавех ходит на Большой Базар, просто чтобы побыть среди того шума, которым наполняется каждый закуток, но сегодня он хаоса не жаждет, пока тот царствует в его разуме. Он сворачивает на знакомую улицу и сбавляет шаг. Кавех ненавидит сюда приходить, вечное напоминание о том, что он должник, что его руки и грудь скованы цепью, которую он не скоро сможет разорвать. Ему не верится и в тот миг, пока он идёт к дому Дори, что всё заканчивается, и в тот, когда отдаёт ей весь аванс, закрывая почти весь долг перед ней. Она выглядит удивлённой, а Кавеху смешно, но веселья в нем ни грамма, только новая волна усталости. Он не чувствует удовлетворения, не ощущает той радости, которую ждал, когда думал, каково это будет — оказаться так близко к свободе. Мысли в его голове тяжёлые, как свинец. Дело вовсе не в долге, понимает он. Дело никогда не было только в этом. У него дрожат руки, когда он понимает, что именно так, именно с такими чувствами он вернётся назад домой; если скажет хоть слово из того, о чём думает весь день, Аль-Хайтаму, Кавех окончательно перестанет себя уважать. Но он всё равно идёт. Потому что не может иначе и потому что, откровенно говоря, очень хочет вернуться, даже если сопротивляется этому. Он говорит, что это его дом, потому что на самом деле так считает, потому что любит это место вместе с кривой картиной на стене в прихожей, вместе с безвкусной мебелью в кабинете, которую купил не он, и вместе с Аль-Хайтамом, даже если это сложно. Любовь никогда не бывает простой, верно ведь? Кавех не любит, когда просто, не верит, когда легко. Может, в этом всё и дело. Дома он разувается, заходит в свою спальню, откладывает в сторону чертежи и идёт в душ — не натыкается на Аль-Хайтама, не потому что избегает его, а потому что Аль-Хайтам уже у себя. В это время он всегда идёт спать, он почти никогда не засиживается допоздна, в отличие от Кавеха, рано ложится и рано встаёт, придерживаясь какого-то одному ему понятного графика даже в таких простых мелочах. Холодная вода помогает успокоиться окончательно, будто покрывает ледяной корочкой его душу и кончик языка. Умывается, растирает на волосах шампунь с запахом персиков зайтун и цветов скорби с гор Темир. Спускается на кухню, чтобы попить, потому что в горле пересыхает от пустоты в сознании, и думает, что, наверное, поступает неправильно. Кавех ставит себя на место Аль-Хайтама и вдруг думает, что ему было неприятно, когда Аль-Хайтам с ним не разговаривал и когда избегал его — Кавех тогда рассказал ему, что собирается съехать, как только накопит денег, — и понимает, что, возможно, тогда Аль-Хайтам просто испугался или обиделся на него и не знал, что с этим делать. Он заставляет себя прекратить. Ему нужно остановиться. Он не может вечно додумывать эмоции за других людей, Аль-Хайтам его всегда за это ругает, потому что, очевидно, это та черта Кавеха, которая помогает ему закапывать себя сильнее, ведь ему проще решить самостоятельно, что о нём думают, чем спросить. Кавех останавливается возле стола. Смотрит на цыплёнка в тандыре, разогретого на тарелке не так давно. Аль-Хайтам никогда не оставляет еду после себя, даже если вообще не ест — всегда всё за собой убирает, моет всю посуду, значит… оставил её для Кавеха. Запомнил, что тот не ел сегодня ничего, кроме той несчастной харры, и оставил ему тёплый ужин, рассчитав время так, чтобы он не остыл, когда он вернётся домой. Кавех смотрит на тарелку так долго, что не удивился бы, если бы она треснула от его взгляда, но этого не происходит — зато трескается что-то внутри, та самая ледяная корочка, в которую Кавех заключает все свои чувства и мысли каждый архонтский день. Кавех сжимает пальцами край ночной рубашки, в которой обычно спит, и горло у него сдавливает от эмоций. Он не понимает, когда успевает подняться по лестнице на второй этаж, к спальне Аль-Хайтама, и не осознает, что стучит в его дверь, только слышит бешеный стук сердца под ноющими рёбрами, в голове, в запястьях рук, в ногах, в мире вокруг него, громкий, бесконечный стук, который превращает всё в сон и стирает его боль, оставляя только томительное ожидание. И прощение. Как же он хочет, чтобы Аль-Хайтам не обижался на него. И как же он его любит. Аль-Хайтам открывает дверь, растрепанный, но ещё не ложившийся спать, и они встречаются взглядами. Загнанный, смущённый — Кавеха, и непонимающий — Аль-Хайтама. Кавех делает шаг первым, обхватывает ладонями его лицо — снова — и целует так, как будто это их последний поцелуй, как будто завтра весь Сумеру будет погребен под осколками павшей Селестии, как будто завтра вообще не будет для них. Он целует его, говорит «я люблю тебя» каждым движением, потому что любит себя обманывать и потому что готов обмануться. Если Аль-Хайтам его не любит, пусть так и будет. Но сейчас, в этот момент, пока в его голове ломаются все установки, пока на кухонном столе остывает подогретый для него ужин, он хочет верить, что любим, по-особому, так, как умеет только Аль-Хайтам. Аль-Хайтам отвечает на поцелуй, обнимая его за талию, и Кавех жмётся к нему, ластится, как кот, и закрывает за собой дверь, заходя в его комнату. Он считывает в его уверенных руках, в том, как пылко, мгновенно ему отвечает Аль-Хайтам на всё, что Кавех способен ему предложить, то, что никогда не будет сказано вслух. Они ведут диалог каждым движением — бесконечный, долгий, изматывающий диалог, в котором не будет проигравших. Аль-Хайтам целует его снова и снова. Кавех тянет его на кровать. Его руки везде, всюду, его имя на языке, в голове, на коже, вокруг — Кавех не сразу замечает, что повторяет его, зовёт, но даже когда замечает, не останавливается. В Аль-Хайтаме жар пустыни, он затягивает, как тягучий песок, остаётся в каждой клеточке тела. Кавех думает, что из них двоих Аль-Хайтам лучше знает, чего хочет, но эта мысль тут же уносится далеко-далеко, куда-то, где они ещё будут сидеть вдвоём и говорить, пока не закончатся слова — и ещё немного. Сейчас же Кавех не хочет думать. Это лишнее для него, с этим отлично справляется Аль-Хайтам. Он будет думать, а Кавех — чувствовать, и тогда у них всё получится. Это не будет больно, если они найдут баланс. Не будет, потому что Кавех совершенно не умеет мыслить категориями, так же, как Аль-Хайтам — говорить о том, что у него внутри. Они просто оба изломаны настолько, что, может быть, поэтому так друг другу подходят. Ему кажется, что ещё никогда в жизни он не чувствовал себя настолько настоящим. За окном сияют звезды, слышен шелест большого дерева под окном спальни, которое Кавех до боли любит, потому что оно сохраняет баланс их двора и потому что это первое изменение, которое Аль-Хайтам ему позволил привнести вместе со своим переездом. На изножье кровати светится лунный луч, отражаясь и освещая всю комнату. Горячая рука Аль-Хайтама гладит его волосы, перебирая пряди, почти целуя. Кавех думает, что, наверное, он действительно довольно глупый. Терпкий запах масла, которым пользуется Аль-Хайтам, становится второй кожей. Он закрывает глаза и прислушивается к тишине внутри. — Спасибо, — шепчет Кавех. — За ужин. — О, так вот, что это было? — в голосе Аль-Хайтама проскальзывает улыбка — он наконец её чувствует, больше не баррикадируясь. Кавех тоже улыбается, несильно толкает его плечом. — Знаешь, могу ведь передумать… — Пожалуйста, — перебивает его Аль-Хайтам и крепче прижимает к себе. Впервые они так близко и так долго друг друга касаются. Кавех заталкивает поглубже глупый страх о том, что всё это ненадолго, и позволяет себе насладиться моментом. — Я подумал, что ты будешь голодный. — Если честно, был, — соглашается Кавех, не ощущая желания защититься сарказмом, и смотрит Аль-Хайтаму в глаза, приподнимаясь и садясь ровнее. Рука Аль-Хайтама исчезает с его волос и опускается на пустое пространство кровати между ними. — Я просто подумал в тот миг, что это твой выбор — заботиться обо мне. А ещё я подумал, что, наверное, из нас двоих ты единственный, кто на самом деле знает, что чувствует. Мне жаль, что я тебя обидел. — Мне тоже жаль, что я тебя обидел, — отвечает Аль-Хайтам довольно просто, словно извинение не стоило ему ничего, словно это было так легко, словно нет ничего проще, чем признаться в чем-то Кавеху, и это звучит как облегчение. — Ты должен знать, что у меня никогда не было намерения заставить тебя чувствовать себя плохо, даже когда мы не были так близки. — Ты не можешь просто сказать, что любишь меня? — вдруг спрашивает Кавех, почти с издевкой, но в ней есть мольба — и надежда, и Аль-Хайтам смотрит на него таким нечитаемым взглядом, что Кавеху становится стыдно, что он спросил об этом. — Я могу сказать тебе, что я чувствую, — спокойно произносит он, будто уходя от темы, но Кавех позволяет ему продолжить, готовый слушать, немного растерянный. Что бы это ни было, он примет это, как принял его Аль-Хайтам. Это будет честно. — Я хочу заботиться о тебе. Я хочу, чтобы тебе было комфортно и чтобы ты был счастлив, и я готов сделать что угодно ради этого. Я хочу, чтобы ты перестал винить себя во всех бедах в своей жизни, потому что в этом нет твоей вины. И я хочу, чтобы ты знал, что достоин лучшего, что тебе может предложить Селестия или кто угодно другой, — он тянется к нему, гладит по щеке, но совсем коротко, словно боится спугнуть. Кавех, кажется, не моргает. — И я не совсем понимаю концепта любви у других людей, ты прав, но я могу сказать, что считаю, что люблю тебя, потому что это логично и потому что для меня не может быть по-другому. — Ты зануда, — делает вывод Кавех, не в силах перестать улыбаться, и Аль-Хайтам тихо фыркает. — Только ты мог признаться в чувствах таким голосом, будто читаешь вслух книгу о плесенниках. — Я проанализировал для тебя свои чувства и сделал вывод. — Я же сказал: зану… — произносит Кавех, но Аль-Хайтам успевает поцеловать его быстрее, чем он продолжает. Он улыбается в поцелуй, спокойный и мягкий, полный эмоций, и действительно ощущает, что всё в порядке. Аль-Хайтам его любит. Хайтам его любит. Теперь Кавех точно никуда не переедет.***
Аль-Хайтам щурится от солнца, но упорно смотрит на поднимающийся высоко свод особняка. Его закончили всего несколько дней назад; пахнет пылью, глиной и краской, но ещё победой — Кавех чувствует себя как никогда лучше, когда смотрит на то, что ещё недавно было плодом его воображения. Теперь он свободен. У него есть работа, он расплатился с долгами, и больше, он поклялся себе в этом, никогда и никому не будет должен. Да и Аль-Хайтам вряд ли ему позволит. Кавех опускает голову и смотрит на него с улыбкой. Он и представить себе не мог, когда начал работать над особняком, что приведёт сюда Аль-Хайтама, что они будут стоять плечом к плечу и что в его глазах будет столько гордости и восхищения. Спустя время Кавех научился различать в нем эмоции, которые прежде игнорировал, потому что так было проще жить, когда не нужно было думать о чужих чувствах. Теперь он видит всё, и эта новая жизнь ему нравится куда больше. — Что думаешь? — Васанта совсем не просто так хвалит тебя, — говорит Аль-Хайтам рассеянно, продолжая смотреть на особняк. — Не удивлюсь, если теперь мне придётся куда чаще следить за тем, что ты ешь и сколько спишь. Кавех смеётся, не отводя от него влюблённого взгляда. Аль-Хайтам, который говорит, что у него будет много работы, потому что он талантлив. Аль-Хайтам, который цепляется пальцами за его руку и крепко сжимает ладонь. Аль-Хайтам, которого он любит так сильно, что это возвращает его жизни прежний смысл. Словно вернуться в детство, когда родителям ещё было всё равно на его достижения и они были с ним рядом просто так. Словно закладывать последнюю черепицу в Алькасар-сарай. Чувство завершённости. Это особенное воспоминание Кавех тоже сохранит. Он будет думать об этом моменте с теплотой и любовью, что бы ни произошло.***