Согрей меня своим дыханием

      Зима ныне оказалась холоднее прежней. Снег метелью белогривой блуждал по пустынным улицам, покрывал меховой шапкой крыши домов, укутывал в тёплые шубы ветви деревьев… И мерзко падал прямиком за шиворот Ткачёву, не надевшему во время капюшон. С сервиса он сегодня освободился раньше положенного, увидав снежный кавардак за окном.       Ещё утром на дворе чувствовались отголоски тёплой предшествующей весны, отчего парень и не подумал даже захватить куртку.       — Нахер надо, Валентин Юрьевич, и так тепло. Вон, смотрите, весна на дворе, — довольно ухмыльнувшись, он выбежал из квартиры, как оказалось потом, навстречу холодному ветру.       Всё-таки недурно так замёрзнув по дороге, парень всё равно не собирался возвращаться домой, чтобы накинуть что-то потеплее, как и не желал выслушивать Лебедевский суровый тон по поводу Тёминой непродуманности и халатности в отношении своего здоровья. А здоровье у Артёма, как он считал, конское, поэтому слечь внезапно с температурой ему не грозило.       Ах, да, вы ведь не в курсе, у Тёмки неделю назад случился потоп в квартире. Он даже сначала не понял, что что-то не так: с потолка к вечеру пятницы начали скатываться капли воды, оставляя лужицы на голом линолеуме. Это было не в первый раз, сверху жила одинокая женщина с маленькой дочкой, вечно что-то вытворяющей. Тёму затапливало и не единожды, но это были цветочки по сравнению с тем, что случилось на этот раз.       Собственно, Тёмка так опешил, что понятия не имел, что делать. Схватил пару шмоток, которые успел спасти, захватил телефон и выбежал на лестничную площадку. Уже там его отчего-то накрыло волной страха, как минимум за собственную задницу, которой теперь негде было ночевать.       Он уже не вспомнит, как набрал чей-то номер, приложив телефон к уху, и пробубнил что-то вроде: «Меня затопило, я ваще ничего не успел понять, выбежал в чём был и вот…». Каково было Тёмино удивление, когда на том конце на секунду воцарилась тишина, и затем голос полковника сообщил, что сейчас подъедет. И ведь не соврал. Приехал, забрал Тёмку и привёз к себе.       С тех пор, как Юлька уехала учиться, его с Лебедевым ничто не связывало, разве что прошлое, которое они единогласно решили не ворошить. Они изредка пересекались, когда Тёма периодически гулял по ночному городу, хорошо так выпивший, а Валентин ехал с работы, по той же улице, бросив один единственный взгляд, который парень помнил потом с холодком по спине всю оставшуюся ночь. Тёма обычно в такие моменты нагло ухмылялся, провожая взглядом чужой автомобиль, и ничего не говорил.       На самом деле, как оказалось, Лебедев вполне себе живой человек, с обычными человеческими потребностями. Не то чтобы Артём в этом сомневался. Ну, может быть пару раз, когда тот совершенно бодрый вставал по утрам и чётко выверенными движениями собирался на службу, разговаривал холодным стальным голосом и возвращался потом так же, как робот, ей богу. Вот тогда Тёма реально думал, что полковник — машина боевая.       Метель наглым холодным вихрем бьёт парню в лицо, пуская волну ледяных мурашек и заставляя сконцентрироваться на реальности, суровой и холодной. Перед взором мелькает знакомый подъезд, и парень юркает внутрь, минуя лестничные пролёты. Быстрым рывком скидывает одежду и спешит под тёплые струйки воды, в душ. «Отогреюсь, — думает он, — и заебись б-будет».       Получилось ни разу не «заебись». После душа его бросило в дрожь, стоило коже соприкоснуться с комнатным воздухом. Ноги словно прошило мелкими иголками, впивающимися в мышцы. Тёма, не разбираясь, накидывает полотенце на собственные плечи, плотно кутаясь в бархатную ткань. Открывает дверь, уже ожидая встречу с ещё более холодным воздухом, от которого мгновенный озноб пробегает по спине. Встрепенувшись, Тёма бежит в комнату, закидывается второпях отысканным аспирином и накрывается пледом.       Полковник возвращается к вечеру, моментально ощущая что-то неладное. Обувь и куртка Артёма небрежно брошены в прихожей, значит, тот однозначно дома. За неделю совместного проживания Лебедев чётко выучил: если в квартире тихо, значит что-то случилось. Он обходит сначала кухню, проверяя не сгорело ли что, затем гостиную, двигается с замиранием сердца к кабинету и боковым зрением замечает открытую дверь спальни. Застаёт он Артёма спящим на его собственной кровати. На тумбочке рядом оказываются полупустая кружка и помятый блистер таблеток. Лебедев проходит вглубь комнаты, дабы понять, чем Артём здесь занимался, и слышит над ухом тихий кашель.       — Ну что, боец, схлопотал ангину? — его взгляд перемещается к Ткачёву.       Тёма бы хотел съязвить, ответить что-нибудь колкое, но связная мысль покидает его, как только тёплая ладонь касается лба.       — Температуру не мерил? — парень отрицательно мотает головой в ответ.       Артём чувствует подступающую к горлу тошноту, перевернувшись на другой бок, он замечает на себе серьёзный взгляд.       — Да всё в порядке, Валентин Юрьевич. Завтра оклемаюсь, — Артёму вдруг становится стыдно в этот момент. Он ведь сам виноват в том, что заболел, ещё теперь и полковника не хватало заразить и слечь дружно на недельку.       Тёма действительно хотел верить, что завтра всё пройдёт, тем более что молоко с мёдом, так заботливо принесённое Лебедевым, он уже почти допил. Парень помнит, точно помнит, как в детстве бабушка всегда ему готовила «лечебный напиток», никому он не нравится, а Тёме в самый первый раз понравился. Да так, что тот его и без причины пил, просто для удовольствия. Маленький Тёмка так любил эти моменты, когда бабушка заботливо гладила его по голове, клала горчичники на грудь, кормила почти с ложечки. Со временем, правда, Тёма сопротивлялся всё больше, склоняюсь к самолечению. А когда её не стало, Артём решил и вовсе не вспоминать об этом, отныне чувствуя лишь неприятную тяжесть в груди и скорбь.       — Артём, как себя чувствуешь?       Парень поднимает глаза, вырываясь из собственных мыслей. Чуть прихлебнув остывший напиток, он отставляет кружку на тумбочку подле, ощущая прилив усталости.       — Голова немного кружится, — очень затяжно моргнув, разморённый Тёма зевает, перекатываясь на бок, и утыкается носом в подушку. Отрубается он как-то незаметно для самого себя, проваливаясь в тревожный сон.       Просыпается Тёма часам к трём ночи. Тихо скулит от боли в висках. Слабость во всём теле не позволяет ему даже просто присесть, в голову тут же отдаётся смачным ударом, как будто кто-то решил от всей души ударить в колокол. Во рту чувствовалась сухость и в горле першило. Он хотел что-то сказать, крикнуть, чтобы привлечь внимание, но голос предательски хрипел, выдавая неразборчивую речь.       — Тёма? — голос из темноты пугает. Парень лениво приподнимает голову, с удивлением замечая, что в его бредовой фантазии кто-то ему подносит питьё. Тёма несколько раз смаргивает, в попытке привыкнуть к темноте. Губ осторожно касается краешек стакана, а затылка чужая ладонь, придерживая. Он пьёт, сглатывая, а затем морщится.       — Ну и херня…       — Эта «херня», как ты выразился, поможет твоему организму быстрее прийти в норму, — мужчина делает движения рукой, в темноте комнаты которые трудно разглядеть, а затем подмышку парню пристраивается градусник.       Всё ещё ощущая привкус имбиря на языке, парень чуть разворачивается, зажимая плотно градусник. Его голова развёрнута в сторону мужчины, и он невольно всматривается в черты Лебедевского лица, насколько это возможно в темноте.       — Почти тридцать восемь, — Артём удивлённо вскидывает брови и, стараясь отгородиться от этой информации, прикрывает ладонью глаза.       — Пиздец…       — Не то слово, — подытоживает мужчина, поднимаясь с кровати.       Валентин возвращается ещё с одной кружкой, протягивая её больному, и на удивлённый Тёмин взгляд, заранее пресекает все шуточки:       — Организм борется с твоей болезнью, поэтому тебе нужно больше пить жидкости. Тем более что, брусника ещё на иммунитет твой окажет влияние.       — А…       — Нет, с по́том всё выйдет, — Артём уже не удивлялся догадливости Лебедева, он просто расслабился, позволяя горячему морсу согревать его горло.       В какой-то момент (Тёма даже не смог бы точно сказать, в какой именно) ему начало нравиться то, что происходит, Тёма мог иногда даже фантазировать о том, что так могло бы быть и всегда. Но увы и ах, так будет ровно до того момента, пока он не поправится, а к тому моменту и квартирку его в порядок приведут, тогда-то его пинком и попрут отсюда.       Но сейчас он позволяет Лебедеву заботиться о нём, Артём ценит эти моменты, когда всё внимание приковано к нему одному. Он чувствует себя в тепле и комфорте по мере того, как полковник ухаживает за ним, возвращая ему здоровье. Артем отныне начинает видеть в нём нечто большее, чем просто холодную стойкую машину, он видит в нём доброго и заботливого человека, который готов помочь ему, когда тот наиболее уязвим.       Артём никогда раньше не видел Лебедева таким нежным и чувствительным. Это было почти так, как если бы он был совершенно другим человеком. Он мог видеть заботу и доброту в его глазах, и это заставляло его чувствовать себя в безопасности. Он знал, что может доверять полковнику в том, что тот позаботится о нём, и он был рад, что есть кто-то, кто присматривает за ним.       Валентин Юрьевич не находил себе искреннего объяснения, отчего ему так необходимо было помочь Артёму. То были какие-то отцовские непроработанные инстинкты, возможно, чувство вины перед парнем, что было более вероятно, но Лебедев не мог однозначно сказать, что это было именно оно. Что-то неуловимое, трепетное такое.       — Валентин Юрьевич, у нас для полоскания хоть что-то осталось? — хрипло проговорил Артём, входя к полковнику в комнату. — Скребёт так, что терпеть уже не могу, — он обхватывает ладонью горло, демонстративно сжав его.       — Тёма, — Валентин чуть спускает очки, обращая серьёзный взгляд к вошедшему, — ты третий день без остановки полощешь своё горло, — парень конфузится от такого тона и Валентин уже более мягко продолжает: — Тебе не кажется, что дело не в болезни?       Артёма как жаром всего с ног до головы обдало при мысли о том, что Лебедев обо всём догадался. Хотя как, а главное, где Тёма проколоться-то успел? Горло-то у него и в самом деле уже который день скребло, да так невыносимо, хоть на стенку лезь.       — Валентин Юрьевич, если вы хотите сказать, что я… — Артём закашливается, сгибаясь и упираясь ладонями в колени, — то я вам, блядь, не вру, — сипло договорив, парень двигается к чужим шкафчикам, нагло шарясь в поисках хоть какого-нибудь средства.       — Артём.       Парень закатывает глаза.       — Ну, Валентин Юрьевич, ну пожалуйста, — вскидывается тот, умоляюще заглядывая в глаза полковнику, — я не могу уже, правда…       — Оно у тебя даже не красное, мы смотрели вчера.       — А вы ещё раз посмотрите, я не знаю, — парень садится рядом с мужчиной, выгибая брови, — сделайте что-нибудь с этим, пожалуйста. Оно так… царапает.       Валентин вздыхает, жестом подзывая Артёма лечь на диван, а сам выходит из комнаты, через несколько минут возвращаясь с небольшой миской в руках.       — Снимай, — кивает на грудь Артёма. Тот стягивает футболку, резво укладываясь на спину. Диван рядом проседает под чужим весом. Валентин окунает пальцы в миску, вытягивая оттуда что-то бумажное, мокрое, горчичного цвета. То, что оно ещё и невероятно горячее, Тёма понял, как только почувствовал его на груди. Лебедев ещё и ладонь сверху положил, что добавляло моменту большей остроты.       Артём молча терпел разливающуюся теплоту в груди, шее, кажется, до ушей уже дошло. Но горло словно игнорировало её. Артём напрягся всем телом, пытаясь направить согревающую волну в правильном направлении. На пробу сглатывает, чувствуя неприятную пульсацию, и обречённо стонет.       — Не помо… ах, — к шее внезапно прикоснулось что-то тёплое, шершавое, влажное. Артём удивлённо распахнул глаза, натыкаясь взглядом на макушку Лебедева. Не успел он ничего сообразить, как шеи вновь коснулись влажным поцелуем и ещё раз. Интимности моменту добавляла горячая ладонь на Тёминой груди, её давление, тяжесть, она спустилась ниже, прихватывая парня за бок, когда тот инстинктивно начал ёрзать. Губы ещё раз очерчивают поцелуями челюсть, пуская волну мурашек. Быстрыми полу-поцелуями двигаются вдоль горла, покусывая. И это… ах, так необычно, приятно, остро. Артём хрипло стонет, комкая в руках покрывало под собой.       — Всё хорошо? — губы Лебедева у самого уха, обдают горячим неровным дыханием. Артём пытается прийти в себя прежде, чем сформулировать ответ. Взгляд упирается в потолок, пока мозг пытается понять, что только что произошло. Словно в забвении мотнув головой, Артём переводит взгляд на Лебедева. Почему-то от увиденного у парня перехватывает дыхание: Лебедев выглядит таким по-домашнему открытым, добрым, искренним и немного смешным: Артём, кажется на эмоциях зарылся пятернёй в волосы полковника. Глаза того блестели, да так, что Артём теперь на всю жизнь это запомнит, на него никто так никогда не смотрел — будто Артём самое дорогое, самое сокровенное, что только есть на этом свете.       Парень обхватывает чужую шею, обнимая, прижимаясь, не в силах передать всё то, что чувствует в данную секунду. Валентин смеётся, обнимая парня поперёк спины и укладываясь набок.       — Как вы это, — Артём глупо улыбается, укладывая голову на Лебедевское плечо, — здоровски придумали.       Над ухом тихо выдыхают. В это мгновение в объятиях Лебедева Артёму было так хорошо, он впервые чувствовал себя на своём месте. Только сейчас Артём, решив смочить пересохшее горло, сглотнул, приятная осознавая, что спазм прошёл. Благодарность, разрастающаяся в груди, спешила найти себе выход, и Артём, не удержавшись, припал к чужим губам своими, целуя. Теперь он точно знает, его любят и о нём всегда позаботятся.