Не так, как раньше

«Наверное, этот год всё же отличается от всех остальных», — думает Сяо, устало рассматривая белеющий под светом луны лист бумаги. Ровно выведенные буквы — он действительно нашёл время на письмо, — красивые, даже слишком, по мнению якши, сладкие слова, чересчур много личного. Может, не отправлять? И всё же этот год совсем другой. Прикрывает глаза, борясь то ли с усталостью, то ли с нежеланием отправлять бумажку куда-то за горы, в Сумеру, где путешественница успела навести порядок и даже почти установила свой, бросаясь в опасности как в омут с головой. Рядом с Люмин цветы цинсинь и правда становятся слаще. Даже не только они — весь мир приобретает какой-то сладкий, иногда даже слишком приторный привкус. Стеснение крепкой хваткой стискивает горло, на кончике языка вяжет, пальцы подрагивают от волнения — вот самые главные симптомы появления путешественницы, и Сяо до сих пор не может разобраться, нравится ли ему или нет. Ему вообще во многом хочется разобраться: нравится ли привкус чая на губах и лёгкая слабость после долгой, отнюдь не утомительной беседы (хотя Хранитель Облаков сама по себе личность, конечно, утомительная), нравятся ли взгляды прохожих, теперь совсем не испуганные, напряжённые (нередко даже ласковые, но ласку Сяо от них не принимает и никогда не будет), нравится ли вообще сам факт нахождения в городе, а не где-то далеко, в лесу, в горах, среди порчи и монстров. И нравится ли это странное чувство, похожее то ли на предвкушение, то ли на страх, зыбкий такой, тянущий где-то в желудке. Якша делает глубокий вздох и пытается успокоиться. Получается неважно, и он действительно не знает причины, почему и отчего на душе вдруг стало так беспокойно. Может, потому что до конца дня осталось где-то пару часов?  Хотя вряд ли причина в том, что якша не хочет, чтобы его день рождения заканчивался.  И всё же этот год совсем не похож на предыдущие. Прикрывает глаза, шумно втягивая воздух носом. Прислушивается то ли к тишине, то ли к ветру, замирает весь, напряжённый.  А потом шух, и только туманная дымка остается витать в воздухе, там, где секундами ранее ломался от напряжения адепт.

***

В Мондштадте дышится всегда как будто по-другому. То ли легче, то ли свободнее. Воздух, опьяняющий, винной горечью оседает в лёгких, и Сяо не может не втянуть его полной грудью, покачнувшись на месте от волнения. Этот год как будто шаг вперёд. В остальные он топтался на месте. В кармане звёздная ракушка, и Сяо гладит её кончиками пальцев, не понимая, почему на душе как-то горько, совсем даже не сладко, как бывает, когда он с Люмин.  На ветвях раскидистого дерева сияют во тьме лазурные косы, а небесные глаза смотрят в упор, с какими-то едва уловимыми хитринками, искорками, будто самая главная шалость удалась. У Сяо снова в желудке всё скручивается, во рту горько, грудь мелко вздымается, губы пытаются ухватить воздух, а в голове пусто и кружится. — Ну тише, — снисходительно как-то, ласково сверху, — ты просто пришёл ко мне по своей воле и уже почти умер от стресса. Разве я настолько ужасающий? «О да, — Сяо прикрывает глаза, — даже не представляешь насколько». Венти всегда одним взглядом вынуждает колени подгибаться, а язык — неметь.  Глядит в упор почти осуждающе. Немного — ожидающе. Бард задумчиво блуждает взглядом по бледному лицу якши, накручивая на палец кончик косички.  Сяо подбородок задирает, щурится, но губы не размыкает — сжимает сильнее, пока не побелеют от напряжения. Сказать что-либо внезапно страшно. Страшно неловко. Шелест листвы. Тихий шорох взметнувшегося на ветру плаща, и Венти аккуратно съезжает по воздуху, как по песочной насыпи, и встаёт совсем близко. Возможно, даже слишком. Так, что дыхание делится на двоих. Во рту снова горечь. — И снова смотришь на меня так, будто я чудовище какое-то, — слова вроде обиженные, а касания вопреки нежные, осторожные. Кончиками пальцев по щеке, поднимаясь к скуле, и Сяо прикрывает один глаз, позволяя касаться, но не говоря ни слова. Барбатос колется о пушистые ресницы, лёгким прикосновением разглаживает хмурые брови, любовно заправляет за ухо выбившуюся прядь волос. Тоже молча. Тишина между ними — снова горечь, но такая привычная. Всегда громче любых слов. Вторая рука собирает ткань на груди адепта в складки, цепляется, а губы, растянутые в улыбке, подрагивают. — Я совсем не знаю, что тебе подарить, — и взгляд грустью ложится на бледные скулы. — Хотел бы весь мир, но разве ты его примешь?  — Ты поэтому не пришёл? — А ты ждал? Сяо кусает губу.  Ждал. Наверное, ничего в жизни так не ждал, как Венти сегодня. Почему именно сегодня — загадка. Якша в который раз напоминает себе о том, что этот год совсем не похож на другие. Ладонями ведёт по спине, поднимаясь к лопаткам, а оттуда к шее, пальцами запутывается в волосах, притягивая Венти ближе к себе. Тычется в губы, не целует, нет, просто прижимается, разделяя одно дыхание на двоих.  В Мондштадте так легко дышится, что Сяо воздуха слишком много.  Возможно, это просто отговорка. Он бы, наверное, и свой последний вздох отдал бы барду. Только вот Венти не примет, хоть и вдыхает разделённое на двоих дыхание так же жадно и судорожно. — Соскучился? — губы изгибаются в пьянящей улыбке. — Почему не пришёл? — Не хотел мешать. Сяо ненадолго отстраняется, недоумённо заглядывая в чернеющие глаза напротив. — Ты следил за мной? Барбатос недовольно фыркает. — Нет. Почему сразу следил, а? Ты только плохое обо мне и думаешь. Я просто не хотел мешать тебе и твоим друзьям. Ты же редко осмеливаешься прийти к ним лично. «Как и ко мне», — застревает на кончике языка. Сяо напоминает себе, что этот год не похож ни на какие другие. Потому что в этом году он пришёл сам. — Ждал, — с запозданием, но всё же отвечает на заданный ранее вопрос, и Барбатос растерянно хлопает глазами пару секунд. А потом расплывается в довольной улыбке и льнёт к рукам, как разнежившийся на солнце кот. — У меня ничего для тебя нет, — будто оправдывается, — а всё, что я хотел бы тебе отдать, ты не возьмёшь. Сяо думает, что он слишком жадный для адепта. Потому что ему явно будет мало всего того, что предлагает Венти до тех пор, пока бард не отдаст ему всего себя. Архонты покарали бы его, узнай они о желаниях якши. Но они, благо, не знают, поэтому Сяо и позволяет себе вольность, сцеловывая вино с губ барда. На кончике языка снова привычная горечь. В груди тяжело, и сердце так быстро стучит, что в ушах шумит. Но Сяо точно знает, что это чувство ему нравится. Нет, он его любит. А вот сладости он, как показала практика, не очень любит.  — Мне ничего не нужно, — возражает. «Кроме тебя», — теряется где-то на полпути сталкивающихся между собою губ.