Бежать некуда, я не могу найти свой пистолет Мне негде спрятаться, поэтому я остаюсь внутри один У меня есть оружие, которое они спрятали в моем шкафу Вы когда-нибудь чувствовали себя одинокими среди окружающих вас людей? Вы всегда хотели знать, почему они уходят без вас?
В покинутом здравомыслящими людьми городе вновь слышатся выстрелы, преследуемые криками еще оставшихся: тех, кто вскоре точно уедет под гнетом этой кровавой жизни. Шеол никого не щадит, не любит чужаков, что переезжают ради дешевого жилья в самый ублюдский уголок страны, давно захваченный беззаконием. Полиция здесь — нечастые гости, которых встречают нерадушно, ведь в этом месте им совсем не рады. Знак, обозначающий начало населенного пункта, так и гласит о том, что же тут происходит: весь в пулевых выстрелах, а название холодным оружием перечеркнуто, будто его хотели таким изощренным способом стереть с лица земного шара. Многообещающе звучит, правда? Провинциальный городок кишит сигнальной лентой, призывающей не подходить к большинству многоэтажных зданий, что находятся на аварийном учете. Вопят: «Не подходи — убьет», но люди живут там, не жалуются, ведь привыкли уж давно. Привыкли к безнадеге, привыкли к безучастности здешних властей, которых гонят бандиты подальше, присваивая себе эту территорию целиком и полностью. Тяжелый запах сырости в подъездах, разбросанные сигаретные бычки, что валятся из переполненных консервных банок на бетонный пол, разбитые окна, менять которые бесполезно: головорезы снова все порушат в порыве очередного дебоша. Здесь собирается весь прогнивший сброд, ведь дела свои вершить легче. Достать наркоту? Бро, да на каждом шагу с тобой поделятся за небольшую плату! Устроить кражу, напугать молоденькую консультантку, да потешаться ужасом в ее глазах, в которых отражается дуло пистолета? Всегда пожалуйста! Можешь даже не торопиться, вряд ли полиция нагрянет — у самих кровь в жилах стынет от одного упоминания сей глубинки. Шеол — пристанище мертвых, независимо от того, были они праведниками или же грешниками. Все, кто сюда ступил, точно пожалеют об этом. Квартиры сдаются за сущую мелочь, возможно, именно поэтому немногочисленные детские сады и школы еще не пустуют, а на улицах можно увидеть озабоченных семейной счастливой жизнью людей, которым либо осталось прожить недолго, либо вскоре они съедут подальше из этого гетто, найдя в более приличном районе место для своей мирской жизни. Хосок здесь живет, сколько себя помнит: они с предками переехали, когда ему было пять лет. Для алкоголика отца это было настоящим раем, ведь вместо спиртного он нашел еще и усладу в наркотиках, а после скончался от передоза, оставив сына-альфу, который в школу только-только пошел, на своего супруга. Единственный взрослый, оставшийся у маленького альфы, увидел спасенье от горя все в том же алкоголе. Видимо, это у них в крови: иметь такую зависимость. Тогда, пятнадцать лет назад, Шеол еще не пал столь низко: была еще светлая брешь, которая к сему времени закрылась окончательно, увы. В то время большинство семей не были бедны, не царила везде разруха и отчаяние — лучшие синонимы для этого города, — жизнь только начинала тонуть в оружии и бандитизме. Сейчас альфе двадцать три, он в самом расцвете сил и еще имеет право на светлую жизнь, однако… она ему не нужна совсем. Чон никогда не хотел переезжать в другой город, побольше, где счастье и мирная жизнь кипят, где можно жить мещанским бытом, в котором все видят отраду душевную. Он не видит счастья в полной семье, никогда не хотел иметь ребенка или двух, не хотел жить богато и «достойно». Это все не для Хосока. Он город этот бросать не хотел — как-никак Шеол вырастил его, свое дитя разрухи, взрастил под своим крылом и научил по-настоящему жить, выживать, получать удовольствие от сущих мелочей, тех, которые не подвластны людям, что никогда не жили здесь. Альфа привык воровать, вырывать последний кусок для себя, он проникся Шеолом, его флюидами, что теперь по самый гроб вместе с Чоном будут внутри него бушевать и свой порядок наводить, подначивая на очередное беззаконие. Хосоку нравится здесь жить. Пока здесь царит сущий бандитизм, пока он может не платить за еду, а брать ее бесплатно, оставляя никчемную платежку простолюдинам, населяющим этот Ад, альфа никуда не уйдет, ведь так проще. Так, черт возьми, интереснее. Под шум выстрелов ему спится спокойно, привычно уже, нет страха, будто что-то идет не так. Если в Шеоле слышны выстрелы и крики случайных жертв, значит, полиция не нагрянула, незачем полошиться следующие несколько дней, оставляя это дело старшим, кто сможет вновь ментов выжить из этого места. Верхушки преступных организаций всегда сами решают дела с властями, подкупают их, если хотят по-хорошему, однако в противном случае полиции точно несдобровать. Хосок не привык лезть в целые группировки, он всегда работает один. За это время он обзавелся связями и ценными знакомыми, которые неплохо помогают ему по сей день быть наплаву, так сказать «крышуют» альфу. Он уже шесть лет живет самостоятельно, в семнадцать съехал от папы, ведь надежды на его исправление и реабилитацию от приставучей зависимости уже нет, скорее всего, не было никогда. Подворовывать Чон начал еще с подросткового возраста, когда Шеол верно стал кануть в небытие. На обычной работе платят гроши, а альфа никогда не желал работать не в угоду себе любимому, поэтому он считает великим даром судьбы, что ему посчастливилось стать узнаваемым лицом и получить статус у старших, благодаря которому он стал более знаменит. Хосок стоит на балконе, зажимает в пальцах скрученный косяк и любуется городом с седьмого этажа уже породнившейся панельки. Обзор как раз открывает вид на стрельбу. Глубокой ночью вершатся великие дела: бордели полны клиентов, дилеры заполняют пакетики порошка и травы на продажу, а киллеры, работающие, как правило, на заказ, выползают из всех щелей именно под покровом ночи, несмотря на такую активную жизнь Шеола. Многие из них отправляются в другие города и предпочитают начинать свой дорожный путь под луной, мол, к удаче. Один из таких выползает из постели альфы и беспокоит его на балконе, без всякого стеснения прямо нагим выходя на ночной холод. — Что за шоу на этот раз? — интересуется омега с легкими кудрями, что спутались ото сна. — Какой-то мужик занял парковочное место нашего соседушки. — Рюу? — Ага. Прострелил ему шины, лобовуху. Он вышел, вот, ругаются, — пересказывает, словно сюжет мыльной оперы, затягиваясь горьким ядом травки. — Понять не могу: какого черта он еще не успокоится. Вроде обычный… а, нет, нож достал. Думаю, это сейчас быстро закончится. Омега тихо угукает и вновь скрывается в стенах квартиры со старенькой мебелью, которая вся гнилью провоняла. Он натягивает нижнее белье, бежевую футболку без какого-либо принта и джинсы с оставшимися каплями белесого семени Хосока — отстирать времени никак не хватает, да и не сильно мешают, в целом. Кому какая нахуй разница, кто на него кончает? Юнги — так зовут самовольного омегу, ему стеснение неведомо совсем, светить голой задницей для него — фигня полная, словно уже весь мир успел полюбоваться его округлостями. Эту черту характера Чон находит в действительности милой, пусть и странной немного. Он впервые встречает кого-то такого, как Юнги, того, кто… безбашенный совсем, Господь! Они встречаются лишь несколько месяцев, но уже за это не столь продолжительное время альфа успел лицезреть весь дурдом, творящийся в голове рослого киллера. Который, кстати говоря, соулмейтом ему приходится. Опознавательная фраза на бедре омеги аккуратной «татуировкой» судьбы гласит: — Хуепутало, работать мне не мешай! Да, именно это заорал альфа на киллера, когда у них произошел одновременный налет на монетный двор. Хосок тогда впервые и единожды за свою жизнь совершил групповое преступление, на котором столкнулся с этой бесовщиной. Надо же было случиться всему одновременно: и банк грабят, и Юнги убивать кого-то приперся. В тот момент завопили сирены, столичные власти уже были на ушах и бросали все органы по охране на предотвращение случившегося пиздеца. Киллер пушку достал, на Чона ее направил — перепутал со своей целью, за которой приехал, а главный воровской банды вопил, что весь план порушен к чертям и надо уходить, пока их не повязали. Все же главный банк страны находится в совсем незабытом богом Шеоле. — Я смотрю, работает у тебя только пасть. Так применяй ее по назначению, хули. До Мина быстро дошло, что курок он начал спускать совсем не на того, кто в заказе указан, однако было бы очень забавно, если он должен был получить немалую сумму за убийство собственного соулмейта. Хосок отчего-то уверен, что омега не пожалел бы об этом. У них с подросткового возраста эти ублюдские фразы на теле красуются, вот только у омеги она на бедре, на месте, которое постоянно скрыто от посторонних глаз, а у Чона, блядь, прямо на горле, словно ошейником запечатано, какие грязные намеки кинет ему судьбой предназначенный в первую же встречу. Знакомство с соулмейтом само по себе событие запоминающееся, но у них — вдвойне. Хотя бы благодаря этой тупорылой фразе, из-за которой альфу долгое время стебали друзья. Не то чтобы Хосок надеялся встретить в этой глубинке кого-то адекватного… Что ж, зато он сразу знал, что они находятся в одном городе, ведь никакой приличный гражданин из другого не позволит себе говорить такое первому встречному. Юнги оценил, кстати говоря, навыки пасти альфы, не пожалел, что не пристрелил его раньше времени, дав себе насладиться искусным минетом. Омега этот точно придурковатый — вот какой вывод сделал для себя Чон. Не то чтобы в Шеоле можно было встретить кого-то нежного, того, кто правда оправдывает принадлежность своему слабому полу, но… блядь, этот мудак превзошел всех знакомых Хосока. Застрелить соседа, который прервал их охуительный секс? Мину не слабо. Ничего ведь за это не будет, единственное, труп надо деть куда подальше, иначе смердить начнет. А еще ему не слабо сесть на член Хосока прямо посреди клуба, наполненного пьяными людьми, буквально трахнуть своего альфу на глазах остальных, орать при этом, что их особая связь связывает. Чону не единожды было стыдно, но, видимо, это поведение оторвы заразно, ведь в какой-то неуловимый момент ему начал нравиться весь этот пиздец, в который Юнги его жизнь превратил после своего появления. — Долг зовет? — Альфа предплечьем о дверной косяк опирается, наблюдая за лохматым омегой, который берцы натягивает да спортивную куртку на себя накидывает. — Ага. Все же, мне нихуево платят за выполнение этого «долга». — Мин без спроса берет одеколон альфы, брызгает на себя парой нажатий на кнопку флакона и взглядом очерчивает своего предназначенного, от которого так и разит сексом, что был всего пару часов назад. — До Аристала меня докинут, а обратно на попутках. Хуй знает, вернусь ли я к следующей ночи, но если что — на связи. Хосок перестал обращать внимание на пренебрежительное отношение киллера к их отношениям, однако есть кое-что, что его не перестанет смущать никогда. Он подходит к нему сзади, носом утыкается в слегка вьющиеся волосы смольного оттенка и вдыхает по-свежему древесный аромат, в котором греховно будет не уловить цитрусовую терпкость. Юнги пахнет просто фантастически и сейчас, когда Чон улавливает, как сильно он начинает благоухать феромонами, хмурится недобро. — Я могу попросить своих парней, чтобы закинули тебя обратно ко мне. У меня есть там хорошие знакомые, не откажут в услуге, — предлагает ненавязчиво, оглядывая худощавое тело, наслаждающееся руками альфы на себе на прощание. — Я сам доберусь, забей. Мин пальцами тянется к дверной ручке, выскочить желает, прекрасно понимая, что Хосок распознал его щекотливое состояние и приближающуюся течку. Но его ловят, не дают выполнить задуманного и впечатывают в стену с оборванными обоями, грубо, до неприятной боли в спине от бетонной и холодной поверхности. Чон заебался мириться с этой самостоятельностью, с тем, что Юнги помощь не принимает совершенно никогда, даже когда нуждается в ней слишком сильно, — черта с два он подпустит к себе кого-то, и Хосок не исключение, несмотря на их особую и глубокую связь, о которой омега вопит направо и налево. — У тебя течка наступит скоро. И ты сильно ошибаешься, если думаешь, что только я это чувствую. Не боишься обзавестись большими проблемами? — Это еще какими? — ядом плюется, со всей злостью смотрит на Чона, который его по физической силе превосходит. Черт бы его побрал, думается Мину, когда в голове возникает желание смачно харкнуть в рожу любимому придурку. — Думаешь, у предтечного омеги не может возникнуть проблем? Ты в каком мире живешь, Юнги? — Хосок бровь выгибает, голову вбок слегка наклоняет, смотря на омегу с клыкастой усмешкой. — Ну, например, — задумывается на пару секунд, в темные глаза истинного заглядывая, — оттрахают тебя где-нибудь в подворотне. Что делать будешь? — Оттрахают? Меня? — фыркает самонадеянно и взгляд опускает на пару пушек во внутренних карманах куртки. — И это еще не все. Сам ведь знаешь, что у меня только зубы не вооружены. Стоит Чону на миг хватку ослабить, как Юнги парой движений их местами меняет, коленом меж его бедер протискивается, зажимает с игривостью своего дорогого партнера, который ложно принимает омегу за несамостоятельное дитя. — Ну и что это за выкрутасы? — На лице альфы насмешливая улыбка от такого поведения киллера, что строит из себя главного и сильного. — Не принимай меня за слабака, Чон. — Ничего не могу с собой поделать, ведь ты таким и являешься. Дразнит, из себя выводит, заставляет еще сотню раз подумать о том, а не зря ли Мин его тогда в живых оставил. Не зря. Точно не зря. Хосок все-таки особенный, все-таки Юнги его любит и без ума от его члена. Но его характер просто невыносим! Юнги ведь сильный, мать его! Он всю жизнь живет, отдавая свое тело и разум на испытания, которые с успехом проходит и плюет на гребаный финиш, когда пересекает его с незабываемым успехом. Омега себе все эти двадцать лет доказывает, что он сильный, что он может, что на все способен: и из пушки стрелять, и мозги выносить, и даже трупы хоронить без сердечного кульбита, который раньше его преследовал вечно из-за страха смертей! Но Хосок в это словно верить не хочет или принять не может. Все его «коллеги» видели в нем лишь жалкого по своей натуре омегу, пока количество убийств на счету Юнги не перевалило за десятку. Число невинных жертв росло, а Мин параллельно с этим закалялся сильнее и сильнее. Свое первое убийство он совершил в четырнадцать. Крови он перестал бояться и брезговать ею в пятнадцать. К семнадцати годам омега увереннее стал держать в руках оружие. А к девятнадцати закончил свой первый заказ на убийство. Юнги не слабак. Он может постоять за себя, может без страха пустить пулю в лоб, нож в печень засадить, убить, черт возьми, может! Но какого черта весь мир относится к нему, как к слабаку, только потому, что он ебаный омега? Мину невыносимо носить на себе эту слабую оболочку, тело, которое банально по физическим параметрам всегда уступало альфам, сколько бы он ни тренировался на износ. Не выходит нарастить мышцы, ну, никак! И даже соулмейт принимает его за слабака. Мин не может смириться с этим, не может принять. И сейчас, когда Хосок заговорил о его предстоящей течке с намеком, что ему следовало бы остаться дома или же принять блокаторы, Юнги из себя выходит, не в силах держаться перед человеком, который так приятно и ласково ему тело исцеловывал пару часов назад, любил его и лелеял. Все было бы идеально, если бы Чон хоть немного был уверен в нем. Омега отпрянул от старшего, скрылся за дверьми и оставил Хосока в одиночестве. Так сказать, думать над своим поведением. Хозяин поебанной временем квартиры переносицу пальцами потирает и глаза прикрывает, стараясь успокоиться, чтобы вновь не колотить бетонные стены. Сбить костяшки в кровь он всегда успеет, а вот поговорить в кое-то веки с Юнги… Да, по сути, тоже успеет, однако с этим надо поторопиться, ибо вконец заебало. Чон не просит повиноваться ему во всем, не приказывает, просто… заботится. Разве проявлять заботу и беспокойство к своему любимому соулмейту — грех? Да будь это даже грехом, Хосок все равно заботился бы о Мине, который порой такой непутевый. Вот сейчас начнись у него течка, а он в двух часах от города, черт знает где шастает, что ему делать? А что делать альфе, что места себе находить не будет от беспокойства? Блядство. Самое настоящее блядство.***
— Ты мог бы заплатить кому-нибудь и послать за ним слежку. — В целом неплохой вариант, думается Хосоку, но он тут же переводит взгляд с первого своего друга — Чимина — на второго, выдыхая со всей безнадежностью этих двоих. — Зная Юнги, он потом в натуре вышибет Чону мозги, — делает вердикт второй по имени Намджун. — Ты его не знаешь, придурок. Вы не знакомы. — В теории, очень даже знаком! — Учитывая, что Джек, который месяц трахает нам мозги о нем, я с тобой соглашусь. — Я, блядь, все еще тут, вообще-то! А вот и так называемый Джек подает голос. С этими двумя даже травку покурить невозможно, ей-богу. Стоило лишь рассказать о насущной проблеме со своим соулмейтом, как оба скептически кинули взгляд на его метку, которая ошейником горло обвивает многообещающей фразой. «Ты ведь не думал после появления этого, что с ним правда будет легко?» — его друзья как всегда по-философски правы, однако Хосок всегда надеялся на что-то лучше, чем: «Сто хуев тебе в жопу, мудак, я буду делать так, как надо мне, и не то что бы твое мнение меня сильно ебало, ведь ты мой соулмейт, но все равно иди нахуй». Джек слюнявит край самокрутки и склеивает ее, забивая получившуюся папиросу подсушенной дурью. Юнги уехал уже как три часа назад, на улице семь утра, и Чон подумал, что это то самое время, когда ему срочно надо заваливаться в соседний подъезд к этой парочке, у которой травки на прокур хоть жопой жуй. И не то чтобы эти двое прям сильно недовольны внезапным приходом друга, но взъерошенные ото сна волосы альф и хриплые голоса так и говорят, что они все еще не против завалиться и продрыхнуть до половины двенадцатого, несмотря даже на столь горячие споры между ними. — И что ты собрался делать? — интересуется Чимин после пары тяг бодрящего эликсира. — Попробую с ним поговорить. Но позже. Через два часа у меня план завалиться в ближайший ювелирный. — Предложение собрался делать? — Намджун явно смеется над собственными словами, но все же следит за меняющимся выражением лица друга, который едва не давится пока делает затяг. — Видимо, нет. — Господи, блядь, то есть я уже третий раз собрался ювелирный обносить, а ты все это время думал, что я там кольца выбрать не могу? Хосок глаза закатывает, когда слышит смешок со стороны альфы. Шутники из них и правда так себе. Чон обращает внимание на разомлевшего Чимина, который вот-вот свалится со стула. Переборщил с травкой, с кем не бывает. Джун, как самый заботливый сосед берет на себя ношу по-быстрому утащить альфу в комнату, чтобы отсыпался дальше, после чего возвращается на кухню к Джеку. Вор, тем временем, затягивается в последний раз и кидает остатки от самокрутки в железную банку из-под пива, которая служит пепельницей. — Где закладываешь золото, если не секрет? — интересуется Намджун, усаживаясь на расшатанный табурет. — У Ли, — коротко отмахивается от вопроса, не желая слышать многозначительное мычание со стороны старшего альфы. — Он же наебывает просто пиздец! Почему не у Джексона, или, не знаю… Да хотя бы у Сандо! Он не заламывает так ценник, как делает это Ли. — Не могу я сотрудничать с кем-то другим, Намджун, я же говорил, — выдыхает устало и куртку на себя накидывает, пихая руку в немного рваный карман, который совсем не смущает Чона. — Ли дал мне дом и не дал сдохнуть в один прекрасный момент. И заботится «о своих» он тоже хорошо. — Делай как знаешь, — выдает тихое Ким и идет провожать друга, чтобы после привалиться к Чимину под бок и снова заснуть под его негромкий храп.***
«Я дома». Короткое сообщение поступает альфе от Мина, и лишь этого хватает, чтобы успокоиться. Хосок уже несколько часов сидит на базе у Ли, дожидаясь пока он пересмотрит со всей тщательностью улов своего постоянного клиента. Пока бета засел в своем кабинете, Чон находился в зале. Эта семья держит крупный бордель, замаскированный под небольшой бар, чтобы ментов за нос водить для собственной потехи над тупыми властями. Рокс почти наполовину наполнен янтарным виски, «за счет заведения» бросил ему бармен, когда ему надоело смотреть на недоклиента, который сидит в полупустом зале и ничего не заказывает, дожидаясь ответа босса. Мимо Хосока прошло уж с десяток омег, заглядывающихся на молодого и симпатичного альфу, который точно будет получше толстосумов, которым никто, кроме них, шлюх, не дает. Джек может заполучить внимание слабого пола без денег, не платить им за то, чтобы хорошенько их оттрахать и расслабиться в приятной компании. И альфа всегда так и делал, пока не появился Юнги. С ним ему не надо посещать какие-то клубы и тратить свое драгоценное время на «улов покрупнее». Юнги любит секс, любит его член, любит то, как грубо и остервенело Хосок любит трахаться с ним до синяков от пальцев по всему худощавому телу. С этим мелким убийцей, работающим на заказ, Чону не нужны никакие шлюхи, ведь Мин в сто крат лучше всех них. Альфа раскачивает виски в стеклянном стакане и взгляд поднимает на лестницу, когда видит спускающегося Ли, что по дороге наличку пересчитывает, — Хосокову выручку за сегодняшнюю работу. — Ты напиздил одного серебра да платины, — с укором в адрес Чона выдает бета, кидая связку бабла на стол и присаживаясь напротив. — Ты хоть смотришь, что в мешок пихаешь? — Они уже как с месяц на витрину выкладывают все, что дешевле, ибо на эту точку слишком часто совершают налеты. — Значит, ее надо сменить, — задумчиво произносит и сигару прикуривает. Рядом с Ли возникают два омеги как на подбор: красивые и фигуристые. Ну конечно, владельца сего заведения будут обхаживать как могут! — Понял? Посмотри другие адреса и сообщи мне. Дальше будем смотреть по ситуации: как часто их грабят, имеется ли охрана, есть ли у нас люди, готовые с ней разобраться. «Понял», — безмятежно выдает альфа и, сделав последний глоток дорогого пойла, удаляется из борделя, не забыв прихватить свою выручку, которая сегодня, увы, ниже среднего. Снова на него скинули всю грязную работу. В целом, Хосок не жалуется, ведь Ли дал ему и дом, и работу. Теперь он просто отрабатывает за его доброту, коей пользуется по сей день. Альфа уверен, что ему не дадут пропасть даже в трудный период, если какое-то из заданий провалится или все пойдет по пизде. В данный момент его успокаивает лишь одна мысль: Юнги дома и с ним все-таки ничего не случилось. А может и случилось, но Хосок об этом еще не в курсе, именно поэтому он как можно скорее возвращается домой. В свой дом, но в то же время их. Мин не переезжал к нему, не перевозил целый чемодан вещей (пусть Чон и уверен, что у него нет столько, ведь захламленное пространство его омега любит меньше всего на свете), лишь вторая зубная щетка свидетельствует о еще одном частом жителе его квартиры. Они оба не так уж и часто дома засиживаются, встречаются дай бог только по ночам в одном помещении, в котором любовь платоническую дарят с тихими словами, свидетельствующими о глубокой взаимности между ними. Вряд ли их отношения вообще можно таковыми величать, однако… они не способны на что-то большее. Если быть точным, Чон способен, точно способен, вот только ему каждый раз показывают все свое нежелание на присутствие нежности, характерной между возлюбленными. Юнги любит больные поцелуи, так, чтоб до крови, любит грубость и ненавидит, когда породнившийся за несколько месяцев альфа пихает свой «нежный» нос не в свои дела. Хосок принимает всего Юнги таким, какой он есть. И ему самому в действительности нравится искусывать эту тонкую шею, которая может показаться хрупкой на первый взгляд, однако кому как не Чону знать, что перегрызть глотку самому Мин Юнги будет очень и очень трудно.the neighbourhood — softcore
В квартире пахнет. Пахнет предтечным омегой, что своими феромонами пропитал все стены, покрытые издавна грибком да сыростью. Хосок ожидал подобный исход, поэтому почти не удивляется когда, скинув обувь, слышит надтреснутые маты из спальни. Юнги почувствовал, что его соулмейт пришел, а быть может, и вовсе услышал, пока Чон вставлял ключ в замочную скважину и проворачивал пару раз перед тем, как попасть внутрь. Во всяком случае, альфа убеждается в своих доводах, когда слышит собственное имя из уст. Омега его не зовет, не просит поторопиться и поскорее трахнуть его. И снова соулмейт Хосока выделяется средь толпы остальных особей слабого пола: Мин кличит его с грубой интонацией, предупреждающей, той, из-за которой появляется желание и вправду остановиться прежде, чем посмотреть, что происходит в своей родной, мать его, спальне. Юнги угрожающе шипит, чтобы Чон даже не смел заходить в нее. Но альфа все равно заходит в комнату. В покрытом небольшим слоем пыли помещении Чон замечает сущий бардак. И он точно помнит, что не наводил его, даже когда спешил к Ли. Это не он, блядь, выпотрошил собственные шмотки из шкафа. Среди всего этого странного дебоша альфа замечает единственную пару злющих глаз, смотрящих на него. И сердце в пятки ухает, потому что даже когда они ругались с Юнги, даже когда, было дело, дрались, он не смотрел на него так. — Я же тебе, блядь, сказал, чтобы ты остался там, — до скрежещущего внятно выдает омега, а Хосок отчего-то уверен, что если бы Мин был котом, то у него точно бы шерсть дыбом встала. — Где «там»? В коридоре? — Альфа бровь выгибает и смотрит с вызовом на Мина, совсем не сожалея, что пошел против его не до приказа. — Это моя квартиры и моя спальня. В которой ты, к слову, решил сделать гнездо. — Это не гнездо! Много чести для такого, как ты! — Убийца голос повышает, но жадно прихватывает остатки одежды, лежащие на краю кровати и пристраивает их в своем сокровенном местечке. — Не забывай, что мы истинные. «Для такого, как ты», — последнее цитирование альфа ядом выплевывает из себя. И Юнги тут же строптивость свою усмирил. Понял наконец, что настоящую хуйню сказал, однако извиняться не спешит вовсе. Лишь угрюмо и тихо продолжает складывать вещи в своем гнезде и виновато косить взгляд на альфу, признавая тем самым свою неправоту. Или то, что сейчас ругаться себе дороже: все же он в немного затруднительном положении. И если Хосок решит-таки уйти и бросить его в течку… Мину придется слишком трудно, ведь он будет нуждаться ни в ком ином, как в своем истинном. Чон, если подумать, ни разу не видел, чтобы Юнги гнездился во время течки. А ведь они ее вместе проводили уже два или три раза! И только сегодня он либо поймал его с поличным за этим занятием, либо омега наконец признал Хосока и поэтому лишь сейчас смог гнездиться с его запахом на одежде. Но ответ почти напрашивается вместе со следующими словами омеги: — Уйди, — просит жалобно, так, что у альфы внутри ломается что-то от этого сиплого голоска обычно стойкого и громкого Мина. — Прошу тебя. Я не хочу, чтобы ты видел меня… таким. И вновь напрашивается вопрос: каким «таким»? Но Хосок молчит, только делает шаг к кровати, на которой омега расположился, как его взгляд вновь приобретает ноты жесткости, такой уж привычной выражению лица Юнги, что альфе невольно спокойно становится от осознания злости в свою сторону. — Знаешь, — начинает Чон и все же присаживается на край кровати, взгляд заостряя на линолеуме. Он руки в замок складывает, нервничает, старается не провоцировать себя чужим разбушевавшемся запахом, дыша через раз, чтобы поговорить с Юнги нормально пока он в таком ослабленном состоянии: знает, что в иной другой ситуации омега вновь выпустит когти и не подпустит его к себе, избегая разговора, как огня, — ты снова выделился на фоне омег, которых я встречал. Гнезда делают с нежностью по отношению к своему партнеру, наслаждаются его запахом и желают вместе провести время в нем в любви и покое. — Не сравнивай меня с этим слабым отродьем. Я не такой. У альфы щелкает в голове механизм, шестеренки усерднее работают и — бинго! — вот оно. — Почему ты отрицаешь свою сущность, черт возьми? Хосок голову повернуть не успевает в сторону Мина, как тот одним движением руки тянет его за плечо, заставляет лечь на спину. Юнги взбирается на крепкое тело своего истинного, нож к его глотке приставляет, и Чон готов поклясться собственной, блядь, репутацией, что омега его заставил даже чуть-чуть обосраться. Киллер видит страх в глазах своей жертвы, он мимолетный, но даже от этой секунды он чувствует себя на высоте, ведь он смог нагнать ужаса на самого Чон Хосока, который от таких внезапностей обычно с холодом в очах смотрит на него сверху вниз. — Потому что я сильнее всех них! — Сильнее, — не спорит альфа, возвращая свою маску «необосрыша» на место. — Но ты по-прежнему остаешься омегой. Этого не изменить. Юнги обессиленно руку к лицу прикладывает и опускается на колени старшего. Чон Хосок действительно безнадежен, думается омеге. Хосок приподнимается на локтях, а после выпрямляется, руки укладывает на чужие бедра, поглаживает любовно, стараясь успокоить поникшего Мина. Альфа молчит, не продолжает, пусть и понял уже все, что с его истинным происходит и происходило все это время: почему он так резко реагировал на любое проявление заботы и ласки, не желал поддаваться своим чувствам, запирая их на тысячи замков. — Я не хочу, чтобы ты видел меня слабым, понимаешь, Хосок? Не хочу зависеть от тебя во время течки. — Юнги сжимает рукоятку ножа, смотрит на заостренное лезвие и выпускать из рук ни в какую не хочет, предпочитая даже рядом со своим соулмейтом оставаться во все оружии. — Я не привык проявлять слабость даже во время секса. — Это поэтому ты постоянно седлаешь меня и желаешь все контролировать? Хосок в кулак прыскает, сдерживает смех, чтобы еще больше не бесить омегу, что в кои-то веке расслабленно сидит на его коленях и выговаривается. Юнги никогда не посвящал его в свои проблемы, никогда не просил помощи, а сейчас наконец-то готов ему раскрыться со всеми своими шрамами, коими украшены его органы, готов поделиться с ним чем-то, что душу грызет на протяжении долгих лет. Для альфы этот момент самый бесценный, дороже всех украшений вместе взятых, которые ему пришлось когда-то спиздить. Юнги выдыхает, сжимается в родных руках старшего в маленький комочек, вспоминая события давно минувших лет, его детства, если быть точным: «Вытри слезы, хватит мотать сопли на кулак!» «Ты должен расти сильным, иначе ты сдохнешь самым первым!» «Не ной, мне неинтересно, почему ты не смог дать отпор альфе! Ты должен был!» «Слабые ничтожества, такие, как ты, не заслуживают еды». «Тебе не должно быть больно: стисни зубы и перестань выть». У Юнги был лишь отец, человек суровых устоев, военный, альфа, который не желал заиметь в сыновья слабого омегу, который даже постоять за себя не может в школе. Ребенку часто приходилось обходиться без еды, ведь он расстроил отца: показал свои слезы, слабость и обиду. Омега воспитывался в суровых условиях. Благо первая течка у Мина началась, когда отца уже не было рядом. Юнги в двенадцать лет был выброшен на улицу за шкирку. Альфе надоело терпеть в своем доме «омежье отродье» и прокармливать лишний рот, который не может удовлетворить его желания. Мин был верен своим думам: он сам виноват, что в столь юном возрасте оказался без крыши над головой, разочаровал отца. Он вновь не смог сдержать слез при гневе старшего, и за это оказался в ужасно плачевном состоянии. Пусть Юнги и удалось выжить, удалось закрыть все свои нюни на замок, он не может до сих пор смириться с тем, что он не альфа, что он не тот, кем его отец мог бы гордиться. Юнги не смог бы стать военным, как он, ведь омеги слабы и здоровьем и телом, омеги должны рожать и торчать на кухне или в спальне, ублажая своих мужей, — никак не заниматься серьезными делами, заслуживающими уважения в обществе. Омега ненавидел себя, когда у него начиналась течка, убеждал себя, что просто использует собственного соулмейта в своих корыстных целях, ведь он сильный, вообще-то, и мог бы справить в одиночестве со своими физиологическими потребностями без помощи того, кто с радостью протягивает ему руку помощи с улыбкой на губах. — …Сначала я занимался грязной работой по типу закладывания травки по подъездам, пока меня обучали обращаться с оружием. Потом я начал ходить на совместные вылазки с небольшой группой киллеров. Это были задания, когда надо было убить несколько человек разом и один бы я не справился. Тем более я был ребенком. В том кругу мне тоже приходилось терпеть подъебы из-за своего пола. Ровно до того момента, пока меня не начали путать с альфой. У Хосока на сердце не спокойно: бьется, словно в клетку загнанное от прошлого его истинного. Юнги рассказывает все с самого начала, медленно и вкрадчиво, иногда замолкая на пару минут, чтобы перевести дух и поддаться на миг думам: а правильно ли он поступает, вываливая все это на Чона, который, вероятно, точно так же не хочет слышать распустившиеся нюни, как его отец когда-то? Но одним своим взглядом старший умудрялся показывать всю свою заинтересованность к этому рассказу и беспокойство за Юнги, который переживал все это на собственной шкуре. Все же он не сказку ему на ночь читает, а рассказывает о своей жизни. — Находились те, кто объяснял, что я не альфа и не бета даже. Я слышал вздохи удивления и… уважения со стороны других альф. Меня признали своим, но порой поступают редкие подъебы. Они уже не прекратятся, конечно, но… Хосок резко прижимает младшего к себе, вжимает в свою грудь и гладит широкими ладонями по такой изящной спине, которая только омегам присуща. И это Юнгиево достояние, а не слабость. Чон пытается донести это своими любовными прикосновения, своими теплыми объятиями, служащими опорой и сильной немой поддержкой для Мина, что слезы сдерживает упрямо, ощущая это тепло, которое ему дарят. — Ты самый сильный омега, из которых я когда-либо встречал, — убеждает младшего Хосок. Юнги нож из рук выпускает в этот момент — отныне он ему больше не нужен. Точно не рядом с альфой, который принимает его даже слабым и со слезами на лице, что до ужаса противно липнут к щекам. Мину не хочется думать, что это лишь истинность так влияет на их отношение друг к другу. Он не плакал уже больше пяти лет, и сейчас, когда дорвался до этой слабости, позволил себе проявить ее, Юнги плачет за все эти годы, которые сдерживал себя. Пальцы беспомощно цепляются за одежду старшего, а омега дает себе полную свободу, доверительно утыкаясь в напряженную шею Чона, что по спине его продолжает поглаживать. — Ты самый сильный, даже когда плачешь. Даже если не знаешь, как найти выход из ситуации, — все равно ты сильный, Юнги. Ты всегда сильный, пусть и потерял настоящего себя из-за отца тирана. Но, знаешь, быть слабым — не стыдно. Я себя ощущаю таковым, когда нахожусь рядом с тобой. Я и глазом не моргну, если ты правда в один прекрасный день мне воткнешь нож в сердце, я не буду сопротивляться, потому что слаб перед тобой. Потому что люблю тебя, Юнги. — Господи, блядь, затяни свои нюни в себя, — всхлипывая, выдает омега, косясь на старшего. Пусть он и открылся ему, объяснил причину своего поведения, но он не готов произносить и слышать такие слова в свой адрес. — Себе это скажи, — усмехается Чон и вместе с младшим на руках тянется к тумбочке, на которой валяются салфетки. — На, вот, высморкайся лучше. Нюня. Последнее слово растягивает, не скрывая доброй насмешки. — Я тебе точно нож в печень всажу когда-нибудь. Бурчит Юнги и послушно высмаркивается. Альфу ведет от этого контраста, что никогда не показывался ему: милейший омега-киллер послушно высмаркивается и клянется убить его. Хосок, правда сказать, боится более никогда этого не лицезреть: парень только сегодня открылся ему, завтра, вероятно, снова наденет свои кандалы прошлого, продолжит дерзить и отказываться от помощи и объятий перед уходом. Принять это не так просто, Чон понимает, что измениться будет довольно тяжело. Им предстоит еще долгий путь и много работы над «проблемками» прошлого. Хосок сильно хочет это продолжить называть в уменьшительно-ласкательном, не хочет признавать колоссальные масштабы этой загвоздки, ведь им еще работать и работать, а он… не уверен, что справится. Не уверен, что сможет оказать Юнги ту поддержку, которую он заслуживает. Не уверен, что они не переругаются в пух и прах на середине пути к успеху. Но Хосок постарается. Он сожмет свои яички в кулак и будет работать не только над прошлым Юнги, но и над собой. Ведь они в отношениях. Они, черт возьми, истинные и просто обязаны справиться со всеми невзгодами, что нависли над ними. А пока что… — У тебя член стоит, — говорит Юнги с лицом, выражающим абсолютное бесстрастие, настолько, что альфе даже начинает казаться, что это самый настоящий укор в его сторону насчет возбуждения. — Конечно он у меня стоит. Не скакать же ему вокруг тебя, блядь, — бурчит Чон, а омега смеяться начинает, приговаривая, что его юмор низкосортный, как и анекдот про клоуна, который сделал собаку из презерватива. — Буду знать, что тебе нравится мой хуевый юмор. Омега более ничего не отвечает, затыкает старшего поцелуем, прерывая весь этот сюр с шутками не в тему. Конечно, Юнги понимает, что, возможно, Чона просто поглотила его история и он мог не обращать внимания ни на собственное возбуждение, ни на его природный запах, который уже, вероятно, оставил приличный осадок на его легких. Однако длиться дольше это не может: Мин в преддверии течки звереть начинает, он хочет руки альфы на себе, хочет его в себе как можно скорее. Но Хосок его за плечи берет и отстраняет от себя в момент, когда руки уже полезли под футболку старшего. — Но твое гнездо… — Похуй мне до гнезда, ей-богу, — уверяет Мин мужчину в желании снова приступить к делу, однако альфа продолжает стоять на своем. — Но ты же его так старательно делал… Хосок впадает в режим сущего щеночка, и Юнги, живя с ним на протяжении нескольких месяцев, еще не смог определиться, нравится ему такой Чон или же наоборот он раздражает его до чертиков. Он глаза закатывает и вновь расслабляется на бедрах мужчины. — Я еще сделать ничего не успел. — Значит, ты хочешь доделать? «Все, что я хочу — трахнуть тебя, сука, когда же ты уймешься. Какого хуя твой стояк давит на мозг мне, а не тебе?» — негодует омега, обессиленно выдыхая. Хосок безнадежен. — Я хочу потрахаться на этом недогнезде. Доволен моим ответом? А теперь расчехляйся, пока я тебе по ебалу не треснул! — озвучивает. На лице тут же лыба появляется, когда альфа под гнетом недовольства со стороны младшего опрокидывает его на собственные вещи, которые должны были служить для них «укрытием» от мира. Но не судьба, не фортануло. Зато Мина ждет горячий секс в окружении запаха возлюбленного. Это что-то новенькое: трахаться в окружении запаха своего мужчины не во время его гона. Сейчас Юнги хватает аромата альфы вокруг себя, чтобы почувствовать себя в безопасности. Хосок пахнет имбирем: терпко и пряно, даже горчинка присутствует, от которой Мин и сходит с ума. Он любуется меткой на горле Чона, пальцами ее обводит, произнося тихо первую фразу, которую он выплюнул ему с недовольством во время их неблагополучной стычки. Хосок бедрами двигается, своим возбуждением трется о бедро парня, что так сильно заострил внимание на его метке. Все же их отношения не были идеальными или хотя бы романтичными с самого начала. Он кусает его шею, языком проходится по жилкам и сминает ягодицы, облаченные в неизменные джинсы с дырками на бедрах. — Что, хочешь еще раз убедиться в мастерстве моей пасти? — ехидно вопрошает, когда омега губами целует его продолговатую метку. — Я уже давно убедился и больше ни разу не сомневался. Нет. Сегодня я хочу тебя в себе. Жестко и быстро. — Ну, как обычно, ты хотел сказать. Точно. Просто «как обычно», думается Юнги. Его пожелание принимают к личному сведенью и стягивают с него порядком надоевшие джинсы с нижним бельем. Аккуратный член Мина возбужден, а по внутренней стороне бедер уже скатываются капли природной смазки, пачкая всю кипу одежды Хосока, на которой они решили потрахаться. Ничего. Его совсем не будет смущать, если ближайшие несколько дней он будет вонять своим омегой. Альфа мокро терзает податливые губы, изучает такое же податливое тело пальцами, пусть и выучил уже почти наизусть, щекочет костлявые бока младшего и ловит нервный смех губами вместе с просьбой перестать. Именно с просьбой, а не приказом, как это обычно бывает. От этого факта Чон приятно удивлен. Он с нежностью смотрит на Юнги, а тот в ответ бровь выгибает, не понимая, что это такое нашло на его альфу посреди прелюдий. Юнги ему открылся, и все же ему стало легче. Легче показывать себя… настоящего, верно. Хосок еще не знает, какой Мин «настоящий», но ему уже не терпится увидеть его другую сторону. Альфа не оставляет без внимания взмокшие ягодицы, пару раз языком проходится меж них, наслаждаясь цитрусовым лакомством. Юнги стонет глухо, рот ладонью пытается зажать, что всегда не нравилось Хосоку. Однако теперь он не боится убирать его руку от лица, целовать пальцы в немой просьбе так не делать и подарить незаглушенные звуки его наслаждения. Ширинка тихо вжикает, а крепкий член находит наконец свободу благодаря Чону, что спешно раскатывает резинку по возбужденному органу. Чон пальцами проверяет мокрую задницу на готовность к его члену и он даже немного рад, что растягивать особо омегу не пришлось, — все же они совсем недавно трахались, что позволяет Хосоку войти одним резким движением, так, как Юнги любит, когда в него входят. Врываются, если быть точным. Альфа без ума от горячего лона настолько, что тихо выдает звук наслаждения, устраивая руки на талии Мина. Оглушающий стон отражается от пошарпанных старым ремонтом стен, альфа прижимает чужие запястья к матрасу, заставляя Мина перестать наконец зажиматься. «Получать удовольствие — тоже не слабость», — эти слова Хосок упорно пытается донести до омеги сейчас, когда трахает его размашисто и грубо. Их громкий секс, вероятно, слышат все ближайшие соседи через эти несчастные картонные стены, через которые Чон улавливает каждый чих из соседней квартиры. У Юнги стоны рваные, порой протяжные, если Чон замедляется немного. С Мином можно играть, как на музыкальном инструменте: щупать, изучать, слушать звуки, которые произносятся при таком или ином обращении. Его омега невероятен. Широкая ладонь альфы укладывается на тонкую шею, он душит это тельце, смотрит, как глаза в наслаждении закатываются, а костлявые пальчики цепляются за его запястье, ногтями царапают. Хосок дает ему волю к свободному дыханию, исцеловывает омежью шею, пятна багровые оставляет, любуясь, как на месте следа от его пальцев расцветают еще и яркие бутоны кровянистых засосов. Юнги красивый, когда потрепанный им. Юнги красивый всегда, но он просто божественный, когда дышит тяжело перед ним, глаз не сводит с его лица, лежит разморенный остервенелым сексом и с каплями собственного семени на животе. Чон кончает с именем своего соулмейта на устах, выдыхает судорожно и стягивает резинку, отправляя ее в полет прямиком на пол. Омега лежит на подушках, неуверенно тянет к нему руки для объятий после секса, а Хосок… Что, блядь, Хосок? Конечно, он с лыбой психопата, довольный, как кот после сметаны, обнимет свое раненное прошлыми событиями чудо, прижмет уставшее тело к своей груди и будет зацеловывать возлюбленного еще с пол ночи. Альфа чувства чувствует сегодня, потому что его маленький (пусть и самый сильный) открылся ему этим вечером, полностью доверившись. — Хочу тирамису, — сонно бурчит Мин, отвлекая старшего от своей неимоверной радости. — Час ночи на дворе, Юнги. — Хочу тирамису. — Господи, блядь, не строй из себя беременного, я тебя трахнул в резинке! — Чон ёбаный Хосок… — выдыхает омега. Его альфа безнадежен. — Начнем с того, что ёбаный сейчас тут ты. Причем очень даже хорошо, я старался. Однако, несмотря на все свои старания, которые его порядком вымотали, альфа все равно тянется за мобильным, чтобы открыть приложение доставки и заказать тирамису тому, кто вырезал половину города.