Металлический май

             Чес щербато улыбается и разводит руками, словно чародей из восточных сказаний. Вместо чалмы на голове капюшон засаленной зеленой толстовки. Вместо кошелька с золотыми динариями в кармане разошелся шов и ветер дует через прореху. Чес плевать хотел на разницу, но идет к выходу из магазина. Охрана щурится недобро, а синяк под маслянистым правым глазом еще не пожелтел. Не хотел, чтобы подбили второй для симметрии. Останавливается потому что пропускает Ящерку в коричневой куртке. Та заполняет тряпичный пакет-майку пирожными, влажными салфетками, вином и свечами и прочей херней. «Жизнь такова, — крутится застарелая мысль. — У нее намечается свидание с продолжением, а талантливые музыканты могли бы на эти же бабки питаться месяц. Офигенно! Да здравствует социальная справедливость. Климат. Глобальное потепление. Если уж тащиться на пикет с плакатом, то против общества потребления. Пока у одних воск на кружевные салфетки плавится, у других мозги плавятся с голодухи. Беда в том, что у нас, музыкантов, — у любого на вписке спроси, кроме Глэма. Того лучше не спрашивать. Он лыбится и не ясно, что в голове творится — только гитар поровну. Спим в парках. Питаемся подножным кормом и то через понедельник. Пошло бы оно!» Зато девушке-ящерке он желает удачи и машет. Она от него, как и положено, шарахается.       У Чеса есть философия и принципы. Полный хаос и бардак и симулякра не вымучить, чтобы все описать. Не знает, в какой подворотне завтра разлепит глаза, но у него есть своя философия. Он иногда задвигает ее Глэму, пока они бредут с кофрами за спиной, чтобы не отрубиться на месте. «То, что по радио крутят попсу, а на первой полосе рожа политикана, который вкладывает излишки денег в новую яхту, а мы скидываемся на макароны, — распыляется он иногда, — это плохо. Ограничивает творческую свободу. Мою! И твою свободу самовыражения! Тебе же не похер на творческую свободу?; представь, жизнь в которой каждый получает необходимое для жизни, раскрывает себя, а не существует, поневоле без самого важного. Как кто-то из жопы мира узнает, что он гениальный саксофонист, например, если инструмент даже по телику не видел и к крутому преподу не попадет никогда? Надо устроить революцию. Снести систему и пусть бы первые пару лет была мама-анархия, зато потом…» — Глэм ему кивал, будто у него в шею пружина вставлена, и смотрел абсолютно пустым взглядом безумца: шмотки на нем висели мешком, а через кожу улица просвечивала, и Чес, посреди утопических тирад, ловил себя на мысли, что не умеет откачивать доходяг. Этому нужно научиться. Чес не паникер, но расклад видел: Глэм живет в режиме гребанной совы еще и питается солнечным светом. Любая пружина так покрошится.       Поэтому Чес и стоит перед магазином. «Художник должен быть голодным», а про музыканта ничего не сказано. Чес скажет, что выиграл в лотерею, а позже может и занесет деньги, когда они появятся, чтобы совесть Глэма спала спокойно и безмятежно. Им до всемирных турне и толп непуганых фанатов продержаться пару месяцев, а там…       — Чудесные деньки ждут!       На переходе он оказывается на капоте замызганного джипа.