между нами

Если бы пацаны из группы увидели, они бы долго и тупо ржали, потому что мало кто в здравом уме представлял себе Горшенёва в атласном черном платье-комбинации. После съеба Анфисы из квартиры, много что от неё осталось, а сам Миха пьяный и под кайфом от травки воодушевился идеей выноса мусора из своей, сука, жизни. Однако, чего только не сделаешь в лёгком заебе от отношений. Горшок, нацепивший платье, только подчёркивающее его излишнюю костлявость и бледноту, решил, что этого для мести бывшей жене мало. Он достал чулки чертовки. И плевать Михе было, что они рвались под натяжением на, очевидно, мужскую ногу. Ему хотелось слышать этот треск, отдалённо напоминающий шум его разбитого сердца. Звук отмщения. Кажется, в квартиру позвонили. Миха никого не ждал, а если к нему всё же пришли, то точно свои, а они привыкли к лёгким странностям Горшенёва, следовательно, ничего страшного. Горшок даже не удосуживается накинуть снятую до этого рубашку. Парни говорят, что Миху оставлять одного нельзя, тем более сейчас. «Ну ты понимаешь, надо проведать, да и вообще, что мы, не друганы что ли?». Князь понимает. Князь понимает, когда предлагает собраться всем вместе и прекрасно понимает, когда сливаются все, оставляя Андрея один на один с проблемой. «Ну ты понимаешь?» Ну, конечно, он знает, что с вмазанным или просто пьяным Горшком совладать не получается ни у кого, кроме него. Предназначение у него, блять, такое. И жнец, и чтец, и для Михи хоть звезду с неба, лишь бы не подыхал. Это слегка утомляет, но Князь все осознает, поэтому стоит у чужого подъезда выкуривая уже вторую и думая, что его может там встретить. Ничего хорошего. Парни правы — оставлять Горшка одного сейчас сродни групповому самоубийству, причем для всего КиШа, а такого Андрей просто не может себе позволить. Слишком уж многое он вложил и в группу, и в Горшенева в частности. Дверь отворяется настежь, Миха мнётся у входа в порванных чулках и с сигаретой в пальцах. — Привет, Княже. Ты вовремя, у меня здесь разбор полётов, ё-моё, — он плывёт медленно по своему коридору, словно тонущий Титаник после столкновения с роковым айсбергом, вбирающий в себя всё больше ледяной воды, только в случае Горшенёва — убийственна сама жизнь. Михаил приобнимает себя за локоть, поскольку от сквозняка, идущего из подъезда, зябко, по коже бегут крупные мурашки. — Надеюсь не… Слова проглатываются и застревают в глотке, стоит Князю оторвать свой взгляд от покоцанной и знающей, по всему видимому, вторую мировую, подъездной плитки. Андрей думает, что ему определенно не стоило приходить сюда сегодня, но дверь угрожающе хлопает за спиной, отрезая пути к отступлению, пока сам прибывает в какой-то прострации, разглядывая — пялясь, блять — на новый образ Горшка. Который ему чертовски шел и не шел одновременно. Миха выглядит, как заправская блядь, способная и отсосать, и выебать за пару баксов или за очередную дозу дури. В голове что-то нехорошее шевелится, когда Андрей отмирает и делает первый шаг. Главное, сука, сохранять спокойствие — и не к таким выебонам Михи привыкали. Ладно, к таким еще не привыкали. — Мих, ты на фоне расставания решил образ сменить? Горшенёв усмехается криво и пожимает плечами. — Избавляюсь от всего ненужного. понимаешь, да? Думаю, если впускать что-то новое, на самом деле, надо хорошенько попрощаться со старым, — расплывается мыслью в воздухе, цедит сквозь зубы дым, а затем никотиновые кольца пускает в воздух: одно, два, три… Смотрит, как они рассеиваются белесой дымкой и улетают вверх. — Душа желает отмщения. Миха разворачивается и кидает в огромный чёрный мусорный пакет, в котором разве что трупы беспалевно выносить, но вещи бывшей жены тоже подойдут, косметичку. Точнее, ту часть, что от неё здесь осталась. — Ты проходи, проходи. Есть пиво, коньяк, виски… Угощайся, ё-моё, — он говорит с придыханием, в мимолетном кайфе закрывая глаза. В его голове — одновременно вселенский хаос и хирургический порядок. Миха знает, что Князь единственный, кто ему точно сейчас дурку не вызовет. — Понимаю теперь больных раком. У меня будто опухоль вырезали, так легко. Чувствуешь, да? Великое освобождение. Пожалуй, сейчас Князь согласится на виски, коньяк и пиво, а дальше все отшлифует травкой и обязательно переоденет Горшка, чтобы вытравить этот образ из головы. Андрей не очень понимает, что его так смущает, но что-то определенно. Что-то такое незаметное, отдающее где-то в затылке и внизу живота. А Миха не унимается, рассуждая о возвышенности, на самом деле угашенный в дерьмо, пока Андрей скидывает рюкзак, гремит косухой и подходит к столику. Там находится бар с алкоголем, который даже как-то сейчас на языке не чувствуется, потому что все внимание сосредоточенно только на нем. Почему-то все эти размышления и вид Горшенева не вызывают диссонанса. В голове цельная картинка складывается, но понимания все ещё нихуя. — Мих, — Андрей кашлем прочищает горло, пока смотрит на ноги, что обтягивают рваные чулки и низ юбки, которая особо нихера не скрывает. Князь и не помнит, чтобы Анфиска ходила в таком коротком. — Чувствую, блять, только до конца не понимаю маскарад-то зачем? Просто сжёг бы вещи к херам — вот тебе и освобождение. Горшок пялится в одну точку в странной прострации и тушит бычок в пепельнице. Затем вскидывает взгляд подчёркнутых кругами под глазами тёмных очей и пожимает плечами. Он одновременно находится здесь и где-то далеко, на орбите, крае космоса. — В душе не ебу, на самом деле. В больничку бы надо, но это потом. Как сам поживаешь, Князь? — Миха отталкивается от стола, на край которого присел, вызывающе своими острыми коленками отсвечивая. Подходит к Андрею, плавно бутылку из пальцев вынимает и обветренными губами к горлышку прикладывается. Пьёт совершенно по-блядски пошло, пропуская ручеёк пойла из рта. Он обтекает шею, подчёркивает дергающийся кадык и ложится каплей на выемку ключицы. — Ты по делу или просто навестить друга решил? — Навестить решил, — Андрей еле глаза отрывает, чтобы в чужие посмотреть, тянет руку и вырывает буквально злосчастную бутылку. Сам пьет жадно, закрыв глаза и пытаясь отвлечься хоть на что-то. Мертвые щенки прекрасно остужали голову, но сейчас вместо них ебучий Горшок в платье. — Посмотреть, как ты. Миха смеётся. Не понятно, чего в этом больше: безумия или горечи. Хотя, в случае с Горшенёвым, последнее совсем не вязалось. Не в его понятиях и рамках мира было уныние. Лишь веселье, кайф и рок-н-ролл. — Это ты хорошо придумал, Княже. У меня всё лучше всех, ё-моё, — его качает в сторону, будто при сильном шторме на корабле, но ураган только в его голове. Горшок снова пристраивает свою костлявую задницу, на что первое придётся, а это стойка кухонная оказывается, и закидывает ногу на ногу. Вид крепкого, пышащего жизнью, Князя, ему интересен, но гораздо больше — его подрагивающий голос. Едва ли из-за волнения. — Как тебе, нравится? — Миха тянет вперёд ногу, любуясь творением мести. Куча стрелок и дырок на чулках выглядят подзаборно. Точно по-панковски. — Интересная хуйня. Бесполезная, но интересная. — Горшок откидывается на локти и хрипло посмеивается, дотрагивается до живота Андрея большим пальцем ноги, вытаскивает с трудом его заправленную футболку из штанов, приподнимает ткань и смотрит на пресс. Красивый, сука, мужской пресс. — Бесполезная, но красиво же, когда на ногах. — Женских, хочет добавить Андрей, но не может, потому что на Мишиных ногах тоже, блять, хорошо. — Мих, — он перехватывает чужую ногу за голеностоп, не давая ему продолжать дальше, чтобы то ни было, — ты выглядишь по-блядски сейчас. Это точно в нем говорит алкоголь, когда он с места встаёт, ближе подходя. Ногу, правда, чужую не выпускает из рук, ведёт ладонью вверх, размещая ее чуть выше колена. Целомудренно так, в отличие от чужого вида. Когда тёплые пальцы Князя обхватывают замёрзшую ногу в темной синтетике — это неожиданно здорово. Внутри расползается тёмное незнакомое чувство. В глазах Горшка похоть. Панк облизывает губы и тяжело выдыхает через рот. — Правда? Готовым к анархии или? — снова сучья улыбка, обнажающая заострённые клыки. Ниже живота стягивается всё сильней нехороший узел. Точнее, такой, который появляться на друзей не может. Миха выдерживает долгий контакт глазами, ему касание Князя к бедру пожаром видится. То место горит синим пламенем, которого обычным делом не заметишь. Горшок ведёт ногу за спину Андрея, подпускает к себе и разводит колени так, что видны нитки чёрных кружевных. Они прижимают член к животу, но не скрывают полностью. Такая одержимая и пошлая картина. — А сейчас? Насколько блядски? Кровь отливает от мозгов почти моментально. Так быть не должно, но внизу все наливается приятной тяжестью, когда Андрей по ноге чужой ведёт, изредка цепляясь за стрелки на чулках ногтями. Смотрит на Миху безумным, кажется, взглядом, потому что сам чувствует себя спятившим, ведь второй рукой касается там, где резинка от чулка сдавливает ногу. — Точно не к анархии, — Князь уже даже не обращает внимания на собственный тяжёлый хрип, который из рта вырывается. — Просто пиздец как, Мих. Лёгкий флер травы, которую достал Горшок и раскурил перед приходом Князя, дарит чувство эйфории и беззаботности, пеленой тумана окутывает взор. Трезвят только руки, подбирающиеся к сокровенному, но Миха только больше плывёт. Происходящее, будто галлюцинация, как слуховая, так и тактильная. Ему охуенно здорово раскачиваться на этих волнах дереализации. Гораздо сильнее вставляет факт, что перед ним расплывается в желании Князь. — Скажи, тебе нравится? Потому что мне, Княже, охуеть, как. — Горшок поддаётся ближе, хватается за чужой стояк. Его рот наполняется вязкой тягучей слюной, становится даже сложно глотать. Видно, как Михе физически больно ощущать стеснение внизу, но вместе с тем дикое удовольствие током прошибает низ живота от трения. Князю нравится. Князю охуеть как нравится. Особенно, когда Миша смотрит вот так, когда говорит вот так, когда просто существует. Чужая рука даже сквозь джинсу ощущается раскаленным металлом, а Андрей дёргается вперёд, прикрыв глаза. Но не надолго. Уходит от прикосновений, наклоняясь ближе к чужим ногам. Ему кажется, что ещё немного и он точно начнет на них молиться. Или не на них, а просто. Князь оттягивает резинку чулка немного и отпускает. Боль причинять не хочется, но в тоже время удержаться просто невозможно. — Ох, ё-моё, — звучит незапланированно высоко голос и сбивается дыхание. Горшок откидывает голову и его тёмные волосы свисают назад по плечам, когда происходит в полной тишине многозначительный «шлеп» резинки. Одна ниточка-лямка комбинации сползает до середины груди и оголяет соски. Миха хватает Князя за затылок, а затем отпускает. Вроде страшно волнительно, пальцы дрожат, но вместе с тем сгибаются больше колени, в неопределённом желании. Ему хочется, чтобы Андрей продолжал. Только что именно, не ясно. Андрей думает, что надо остановиться, Андрей понимает — надо себя затормозить. Ничем хорошим это не закончится, учитывая характер Горшка. Учитывая их взаимоотношения, которые теперь требовали детальный пересмотр. Правда, пересматривать Андрей ничего не хочет, а мысли об окончании процесса отдаются тупым недовольством. Князь просто поддается змеиному искушению, сродни которому только яблоко, погубившее Адама и Еву. Он подчиняется, слыша чужой стон, когда чувствует руку Миши на своих волосах, а затем ведёт языком по коже, задевая зубами резинку. Что-то щёлкает внутри и окатывает сначала холодом, а затем жаром. Дым в голове, алкоголь в крови, а ещё, блять, Князь снизу. Разумности это совсем не добавляет. Член дёргается в немой просьбе о внимании и получает его. Бёдра сами поднимаются, чтобы жадно толкнуться в пальцы Андрея. Горшок убирает свои патлы с лица и накрывает его ладонями, жалобно стонет. В таком уязвимом состоянии Миха готов был подчиняться всему, что прикажет этот родной сексуальный голос. Андрей не уверен от слова совсем в своих действиях, но ему хочется касаться. Вот он и касается губами бедер, поглаживает рукой вторую ногу. Ладони мягко обводят икры, а Князь одним движением закидывает обе ноги к себе на плечи, чтобы прикоснуться к чужому члену губами через ткань кружевного белья. Не раздаётся ничего громкого, только задушенный всхлип, который следует в ответ на ласку. Ощущения особенно остры. Миша старается не двигаться, но спина сама в пояснице гнётся, только чтобы подставиться под чудесный рот. Горшок цепляется за отросшие русые пряди сильней, направляет. Князь не знает, что делать с собой. Хочется большего, но Андрей медлит. Тянет белье вниз, проходится по члену языком, уделяя внимание головке и почти умирает от хватки в собственных волосах. Горшок откидывается на столешницу, больно бьётся открытыми незащищёнными лопатками о дерево. Потолок пиздец кружится, Михе звёздное небо там мерещится, а когда Князь касается его… Берёт в рот, блять… Вообще вспышки взрыва сверхновой. Он скулит от обволакивающего жара, который совсем не сжигает, а только оберегает, на самом деле. — Мм. Мхм. Как же охуенно, Князь, — Миха трезвым мог заболтать кого угодно, а под кайфом вообще утрачивал всякий стыд. Он направляет его, не грубо, просто чтобы Андрей почувствовал его ритм. Правой ногой панк ведет по спине, вдоль позвоночника Князева, добавляя трения. Этого тоже оказывается мало. Миха тянет снова за волосы лучшего друга, смотрит своими чёрными дырами и впивается с жадностью в губы. Да, оказывается, не хватало именно глубокого проникновения в рот Андрея языком. Князь понимает, что сам утекает из реальности. Каждый сантиметр тела друга обязательно станет километрами между ними, но это потом. Миха жадный. Во всём. Целуется он тоже жадно, кусает чужие губы и терзает, словно грезил об этом много лет. Хрипит в рот, непослушными пальцами ремень с джинсов сдергивает и тянет вниз. Андрей целуется самозабвенно, стонет, проникает языком глубже, а после не выдерживает. Тянет лямку, слышит треск ткани и только тогда отрывается от чужого рта. Поцелуями спускается по лицу ниже к подбородку, прикусывает, идёт ниже, оставляя болезненный и яркий засос на шее. Андрей действует интуитивно, но от этого не меняется факт его охуенности. Горшка мажет, причём как в пространстве, так и по Князю, поскольку иначе объяснить его гипертактильность и желание слиться с ним в единый организм нельзя. Отлипнуть физически больно, на сцене они бесятся и орут, а тут другой вид адреналина. Наслаждение, которое они вместе ещё никогда не пробовали. Они теряются в пространстве от шока, когда оголённые члены наконец вместе соприкасаются и активно друг на друга отзываются. Горшок шею вытягивает и под чужие укусы подставляется, абсолютно не противится власти Андрея над собой сейчас. Им хорошо. Они на грани. Совместные фрикции болезненные, но такие необходимые. Заканчивается всё так же быстро и ярко, как и началось. — Это останется между нами, — спустя тяжелый и долгий отходняк кидает небрежно Горшенев. Князь только согласно кивает. По крайней мере, между ними ещё что-то останется.