Очаровательный бог разрушения

      Стоит признать, что Скалл заметил его не сразу, — как будто что-то застилало ему глаза, словно мутная пелена скрывала этого мужчину от его взгляда, прятала в тени, защищала от чувств и жадных щупалец пламени, что скрывалось внутри. Он был отвлечен, его сбили с толку остальные — яркие и громкие, драматичные и ужасающие сильнейшие, — а потому не было ничего удивительного в том, что он пропустил милого вечно улыбающегося китайца с длинной косой и руками, спрятанными в широкие рукава ципао.              Он помнил тот день, словно то было только вчера. Они удирали от погони, скрываясь в темных грязных переулках Палермо, куда никогда не забредают туристы, а за ними следовали полицейские, размахивая пистолетами и угрожая начать стрельбу. Скалл нырнул в очередной проулок — Фонг следовал за ним, не отставая, а на лице его была все та же добрая мирная улыбка, которую, казалось, не мог заставить исчезнуть даже апокалипсис.              Но то, что Скалл принял за проход, оказалось лишь огромным мусорным баком с проржавевшими краями, и бежать им дальше было попросту некуда — впереди была глухая каменная стена.              — Вот черт, — выдохнул Скалл, панически оглядываясь, потому как за спиной их уже слышались крики копов, — мы влипли, семпай!              Фонг оказался перед ним совершенно неожиданно — Скалл даже не успел моргнуть, когда красная ткань закрыла ему обзор, и он почувствовал, как две сильные руки подхватывают его, прижимая к крепкому мускулистому телу.              — Приношу свои извинения, — произнес Фонг все тем же ласковым, немного удивленным тихим тоном, которым он говорил всегда, будто бы они сейчас сидели за столиком на веранде особняка, попивая чай, а не были заперты среди глухих кирпичных стен и мусорных баков, — я постараюсь закончить побыстрее.              Скалл почувствовал, как напряглось чужое тело, — словно бы Фонг был сжатой пружиной, дрожащей от напряжения, скованной незримой силой, — и в один момент он распрямился и они взмыли вверх, словно бы взлетая на невидимых крыльях.              Он испуганно пискнул, вцепляясь в чужие плечи, пока Фонг, прижимая его к себе одной рукой, другой ухватился за край проржавевшей пожарной лестницы, что начиналась на уровне третьего этажа, и легко, будто бы их сплетенные тела ничего не весили, подтянулся, все так же продолжая держать Скалла в объятиях.              Под тонкой тканью ципао перекатывались мышцы — Скалл ощущал их, он чувствовал тепло чужого тела, когда прижимался к Фонгу, испуганно обхватив руками его шею. Он словно бы был девицей в беде, которую храбрый рыцарь выносил на руках после битвы с драконом. И, завороженно глядя расширившимися глазами на неизменную улыбку, на нежный блеск глаз, на то, как лунный свет вычерчивал чужой точеный профиль, когда Фонг поднял их двоих на плоскую крышу и выпрямился в полный рост, Скалл понял.              Он совершенно не прочь побыть для семпая девицей в беде.              Скалл не был уверен, понял ли Фонг, что с ним случилось — быть может, он даже и не заметил, что его поступок сотворил с бедным сердечком Великого Скалла-самы, — но отныне оно каждый раз замирало, когда на Скалла смотрели прекрасные карие глаза.              Он терялся, он заикался, слова отказывались выходить из его рта, будто бы один только мимолетный взгляд, движение изящных рук, легкие взмахи рукавами ципао, словно журавлиными крыльями, делали из Скалла влюбленного подростка, отчаянно краснеющего каждый раз, когда мимо проходила его первая любовь. И это было ужасно, ужасно непонятно — потому как в свои подростковые года Скалл пытался понять, как скрыть, что твоя сломанная нога заросла за полчаса, когда ты упал с каната, и до любви ему дело особо не было.              Но Фонг — как настоящий ураган — уничтожил любые барьеры и преграды на пути к его сердцу одним взмахом ресниц.              Он всегда пил чай на закате, любуясь заходящим за горизонт солнцем, — последние лучи пробивались сквозь листву, которая и не думала желтеть, несмотря на то, что был уже конец сентября, — Фонг ласково щурил глаза, когда на лицо его падал свет, словно он был довольным ленивым котом, и выражение это согревало что-то уже в душе самого Скалла.              Он сделал шаг вперед, присаживаясь рядом на теплой террасе, свешивая вниз ноги, — от деревянных досок пахло смолой и чем-то неуловимым, но отдаленно горьковатым, словно в воздухе был разлит слишком крепко заваренный черный чай. Фонг, что до того сидел, задумчиво глядя на собственное отражение в чашке, проводя тонким пальцем с обломанными ногтями по кайме, посмотрел на Скалла, удивленно приподняв бровь.              — Эм, семпай! — жизнерадостным, показательно небрежным тоном произнес Скалл, — Ты ведь не против, что Великий Скалл-сама с тобой посидит, да? Я тебя не отвлекаю?              Он растянул губы в широкой яркой улыбке, надеясь, что Фонг не заметит, как он на самом деле нервничает. Потому что… А как тут не нервничать, когда на него смотрели глаза цвета густого темного шоколада, когда тонкие брови изгибались, когда лицо их обладателя принимало то самое очаровательно недоуменное выражение, а черные пряди волос колыхались на осеннем ветру?              Скалл очень, очень нервничал — но молчаливо тосковать было совершенно не в его духе, а потому, собравшись с силами, он все-таки решился покорить сердце восточного красавца, потому как тот покорил его самого без всяких усилий.              — Да, присаживайтесь, конечно… — произнес он несколько неуверенным тоном. Скалл нахмурился. А на второй вопрос Фонг ведь так и не ответил.              Мало того, семпай продолжал ему «выкать» — Скалл не мог не находить эту вежливость восхитительной, почтительность Фонга поражала его сознание практически на том же уровне, что и знание того, что он может подтянуться, держа Скалла на руках, и даже не вспотеть. Но все-таки, как полагал Скалл, это «вы» создавало стену отчуждения, сквозь которую не так просто будет пробиться одному несчастному грустному каскадеру, которого ненавидела сама смерть — а он не хотел, чтоб кроме смерти, его ненавидел еще и семпай.              — Да ладно тебе, семпай! — он сверкнул белоснежными зубами. — Можно и на «ты», а то Великий Скалл-сама чувствует себя каким-то умудренным опытом старцем. А Великий Скалл-сама не старый, ему всего двадцать три года, вот!              Фонг лишь пожал плечами, не соглашаясь, но, видимо, не желая спорить — он вновь отвел взгляд, устремив прекрасные глаза свои куда-то вдаль, в спутанные переплетенные ветви деревьев. Но Скалл не желал сдаваться так просто.              — Так, семпай, — начал он вновь своим жизнерадостным, отрепетированным за сотни интервью тоном, — как прошел твой день? Чем занимался сегодня?              Фонг бросил на него быстрый взгляд — и в глазах Урагана Скаллу почудилось некоторое тщательно скрываемое за пустым безликим выражением лица возмущение.              — Ничего особенного, — произнес он кратко, — и Скалл, друг мой, можно ли попросить вас о небольшом одолжении? Я сейчас, честно сказать, рассчитывал провести время в тишине, и этот ничтожный надеялся, что вы сможете предоставить ему такую возможность.              Скалл моргнул, ощущая, как та стена отчуждения, которую он воображал, стала настолько ощутимой, что он практически видел, как верхний край ощерился копьями защитников, и те уже поднесли раскаленную смолу. Что же, он явно выбрал не самое удачное время.              Издав печальный звук согласия, он подтянул ноги к груди, обнял колени, положив на них лохматую голову, и тоскливо посмотрел вдаль, пока в голове у него крутились мысли далеко не радостного толка. «Идиот, — костерил он себя. — Ну ты ведь знаешь, что он не любит, когда его тревожат? Он же… Он же не такой жаждущий внимания, как ты, нет, у Фонга есть достоинство — и он, очевидно, не будет очень счастлив, когда кто-то так нахально придет и начнет ему мешать».              Он еще раз украдкой взглянул на Фонга, поражаясь, как прекрасен он был, когда задумчиво смотрел на весь мир и ни на что одновременно. Точеный профиль его напоминал Скаллу мраморную скульптуру, сотворенную не иначе как гением, потому как такую красоту не мог создать обычный резчик. Узкие глаза Фонга были прищурены, тонкие губы расслаблены, и лицо его не выражало ничего, словно Фонг и правда был холодной каменной статуей — но Скалл чувствовал жар его даже вот так, сидя чуть ли не в полуметре. Фонг просто был слишком горячим для своего же блага.              Вечерело — последние солнечные лучи исчезли и темные облака побежали по сероватому небу, подгоняемые осенним ветром; сквозь их прорехи Скалл мог видеть первую звезду, повисшую над горизонтом, словно кто-то проделал дыру в небесном своде. Фонг зашевелился. Впервые за все время он, до того сидевший недвижимо, дернул плечами, поежившись от особо пронизывающего порыва, потянулся — и Скалл решил предпринять еще одну попытку.              — Семпай, а ты же в чае разбираешься, да? — спросил он звонким веселым голосом, и был вознагражден картиной испуганно распахнувшего глаза семпая, который, видимо, совершенно забыл, что он вообще тут находится. — А ты можешь Скаллу какой-нибудь посоветовать? У меня друг чай любит, но я совершенно не знаю, что ему подарить, вот… — и он уставился на Фонга своими самыми жалобными и молящими глазами, надеясь, что сердце Урагана дрогнет и тот все-таки соизволит ему ответить.              — Ну… Да, этот ничтожный разбирается в чае, — несколько неуверенно ответил Фонг, продолжая смотреть на Скалла подозрительным взглядом, будто бы ожидая, что Скалл сейчас вскочит и набросится на него в попытке оторвать ему косу, — но я не могу советовать так просто, все же существуют разные вкусы, так что мне сложно будет подсказать, понимаете?              Скалл нахмурился, огорченно опустил вниз уголки губ — он даже начал расстроенно ковырять покрытые лаком деревяшки, показывая, насколько он опечален тем фактом, что не мог подарить своему столь любимому другу достойный дар.              — Совсем-совсем? — произнес он, усилием воли заставив нижнюю губу подрагивать. — Но есть же какой-то универсальный сорт, наверное, который всем дарят? Вот тебе, семпай, какой нравится?              Фонг, судя по всему, не смог устоять перед его большими печальными глазами — он задумчиво поднял глаза к небу, несколько встревоженно начиная сжимать и крутить собственные пальцы.              — Ну, — начал он осторожно, — тогда я бы посоветовал «Сиху Лунцзин», если вы сможете достать его, конечно. Он считается классикой, понимаете? — Скалл, что, словно завороженный, наблюдал, как двигаются чужие губы, когда произносят слова родного языка, чуть не прослушал название чая и, только в последний момент осознав, что ему задают вопрос, осторожно кивнул, и Фонг продолжил уже более уверенным тоном: — Хотя этот ничтожный предпочитает «Юньнань Пуэр», конечно, но он может немного горчить, так что… На любителя, я думаю. Надеюсь, этот ничтожный смог вам помочь?              Скалл моргнул — на самом деле он отчаянно не хотел, чтоб Фонг переставал говорить, и расспрашивал бы его еще и еще, с наслаждением слушая, как голос Урагана становится мягче, когда тот говорит о своих любимых чаях, — но ему стоило пока что довольствоваться малым. Тем более он смог подскочить и, отчаянно благодаря за помощь, схватить Фонга за руки, нежно их пожать, наслаждаясь ощущением чужих пальцев, чье тепло, как ему казалось, еще долго грело его ладони даже после того, как он отпустил семпая.              Фонг взглянул на него и неловко, несколько испуганно улыбнулся, словно не понимая, за что его так благодарят, — но не отшатнулся, и даже это Скалл мог считать своей первой крохотной, но победой.              На следующее же утро он, лихо подрезав на своем байке крохотные автомобильчики с вытянутым капотом и круглыми фарами, будто бы вечно удивленные всем, что видели вокруг, поспешил в самый дорогой чайный магазин, о местонахождении которого справился у Луче. Через полчаса Скалл вышел оттуда, подставляя лицо теплым солнечным лучам — и пускай кошелек его опустел на пару сотен долларов, к груди он прижимал тяжелые бумажные пакеты, от которых пахло спрессованным сушеными листьями и древесной корой.              Любовь стоила всех денег этого мира              Так что, когда через пару дней на лице Фонга вновь появилось то усталое задумчивое выражение, когда он, откланявшись перед всеми, вновь направился к выходу на террасу, Скалл материализовался рядом с ним, сжимая в руках бумажные пакеты.              — Семпай, можно с тобой чай попить? — произнес он радостно. — Скалл вот принес!              И он радостно, как мог, потряс в воздухе своей добычей. Фонг взглянул на него, удивленно приподняв брови.              — О, вы все-таки купили их? — спросил он осторожно, спрятав руки за спиной и сделав маленький шажок назад. — Но стоит ли их тратить? Не лучше ли сразу отправить вашему другу?              Скалл хихикнул в кулак, поражаясь недогадливости его избранника. Он же мог так называть его — «избранник»? Не звучало ли это слишком дешево и мелодраматично глупо?              — О, семпай, так ты и есть тот самый друг, понимаешь? — произнес он звонким голосом. — Я их для тебя купил!              Фонг моргнул, удивленно указывая на себя тонким пальцем.              — Для меня? — изумление в голосе он даже не попытался скрыть, и Скаллу пришлось подавить урчание, потому что вот такой удивлённый Фонг уж очень напоминал кота, который ткнулся носиком в воду и сейчас отчаянно пытался понять, что же такое у него на мордочке. — Но… Почему?              — Потому что Великий Скалл-сама хотел выпить с тобой чаю, вот! — произнес Скалл совершенно довольным тоном, упорно продолжая записывать семпая к себе в «друзья». Конечно, ему бы хотелось, чтоб там было другое слово, более… Романтично окрашенное, но пока и «друзья» сойдут. Нужно сначала дать семпаю привыкнуть к тому, что Скалл милый и всегда будет рядом, а уж потом продвигать что-то посерьезнее этого. — Я бы мог купить случайный, конечно, но Скалл хотел, чтобы тебе понравился чай, а потому он спросил у тебя заранее, вот! Здорово он придумал? И ты не догадался, и теперь у меня есть чай, который ты любишь!              Фонг сделал еще пару маленьких шажочков назад — а в улыбке его Скаллу почудилась некоторая тревога.              — Да, наверное… — пробормотал он, явно ошарашенный таким яростным напором. — Но, может, чуточку попозже? Или вообще в другой день? Видите ли, я… — начал было он, но Скалл тут же его прервал.              Вообще, обрывать людей, особенно тех, на которых ты хочешь произвести впечатление, было очень невежливо — Скалл прекрасно это понимал. Но так же он понимал, что если сейчас даст Фонгу договорить, тот придумает сто и одну причину, почему не сможет сейчас выпить с ним чаю — и почему не сможет завтра, и послезавтра, и через неделю, и вообще, лучше бы было вам, Скалл-сама, отстать от него и не заговаривать лишний раз, потому как видеть вас у него не было никакого желания.              Ну, может, он скажет это не так резко — все же Фонг был великолепно, предельно вежливым и милым. А потому Скалл точно не сможет ему отказать и послушно уйдет — и будет остаток в своей жизни грустить в одиночестве, вспоминая эти прекрасные карие глаза.              — Что, — Скалл захлопал глазками, прикидываясь дурачком, — ты не хочешь? Я вот даже «Юнань Пуэр» купил этот, который ты называл, вот! — и в доказательство своих слов он извлек из пакета спрессованный кирпичик из чайных листьев.              — «Юньнань Пуэр», — поправил Фонг рефлекторно.              Собственно, для этого исправления Скалл и ошибся, потому как идиотом он все-таки не был, — и он уже открыл рот, собираясь послушно поправиться и показать, как старательно он пытается делать все правильно, как и сказал ему Фонг, — но вдруг тот внезапно оказался совсем рядом со Скаллом.              Он вздрогнул. Семпай, что секунду назад стоял в отдалении, испуганно глядя на него, теперь вдруг держал его за запястье тонкими пальцами, и Скалл чувствовал, что как бы он ни старался, он бы не смог вырваться из хватки этих изящных рук. Да он и не пытался, если честно, — столь близкое присутствие обожаемого лица заставило его смущенно пискнуть, пока сердце в груди колотилось, отчаянно пытаясь вырваться наружу и спрятаться от того, кто приводил его в такое смятение чувств.              — Неужели это «Шен Пуэр»? — вопросил Фонг будто бы в пустоту, совершенно не обращая внимания на Скалла. И, надо было сказать, это было весьма отрадно — потому как Скалл чувствовал, что лицо его начинает медленно, но неудержимо гореть, и он сомневался, что макияж скроет покрасневшие щеки.              — Наверное…. — произнес он несколько испуганно, потому как не ожидал столь резкой близости, — по крайней мере, мне так сказали в магазине. Так что, семпай, поможешь мне его заварить? Скалл в этом ничего не понимает.              Фонг, кажется, только сейчас осознал, как близко они стояли друг к другу, — он отпустил его руку, сделал шаг назад, сцепив за спиной пальцы, и старательно на Скалла не смотрел. Обычно он бы был расстроен этим фактом, но сейчас то было благословение — по крайней мере, Скалл смог снова нормально дышать.              — Ну, если ты не знаешь, как заваривать, то, конечно, этот ничтожный тебе поможет, — согласился Фонг с несколько уничижительной улыбкой, — я бы не хотел, чтоб твой первый опыт классического чаепития был испорчен из-за простой неопытности. Тем более раз это Шен Юньнань Пуэр.              Скалл счастливо кивнул, осторожно потирая кончиками пальцев запястье, где до сих пор чувствовал чужое обжигающее тепло.              — Тогда пошли, семпай? — произнес он радостно. — Устроишь мне чайную церемонию.              Фонг бросил на него быстрый взгляд из-под упавшей челки, поправил прядь, убрав ее за ухо, и впервые улыбнулся Скаллу так, что тот почувствовал — семпай действительно рад.              Через пару часов, когда они расходились, — семпай вежливо, но непререкаемо сказал, что убирать будет сам, потому как Скалл — тот, на чьи деньги они устроили это прекрасное чаепитие, и вообще, у него наверняка затекли ноги, и ему бы стоило отдохнуть, — Скалл понял, что Фонг весь вечер обращался к нему на «ты».              Маленький шажок для человечества, но огромный шаг для него самого. Скалл чувствовал, как тает, когда этот нежный бархатистый голос, мягкий и певучий, звал его — пусть китайский акцент у Фонга был едва слышен, он все равно придавал речи обволакивающую плавность, он тянул гласные, как не делал ни один европеец. Каждый раз, как этот чудесный голос произносил имя: «Ска-алл», с акцентом на последнюю «л», Скалл чувствовал, будто бы его обволакивает теплый шелк, звук скользил по коже, заставляя ее непроизвольно покрываться мурашками.              Он плыл, он наслаждался мелодией, звучавшей в речи Фонга, той уступчивой вежливостью и одновременно звучавшим непоколебимым достоинством, — а потому он так легко мог распознать в нем некоторую неуверенность, тщательно скрытое от других, но не от него самоуничижение, когда они обсуждали, кто же пойдет на миссию.              Проблема в том, что они должны были выбрать «красавца», — самого симпатичного и обаятельного мужчину среди них, потому как цель была в том, чтоб попасть в дом к одной богатенькой синьоре. А та синьора очень-очень любила молодых красавчиков.              Скалл знал, что никто не предложит его, — он прекрасно понимал, что не каждый способен оценить его красоту, глупцы с зашоренными взглядами вряд ли могли оценить, как изящно цвет его подводки подчеркивал сверкание глаз, или же как пластыри делали форму лица более очерченной, или же как хорошо пошитый на заказ комбинезон облегал его бедра, или… В общем, достоинств у него было много, но многие люди были слишком глупы, чтоб их заметить.              Но он был очень, очень удивлен, когда оказался единственным, кто сказал: «Я предлагаю Фонга-семпая». Потому что все остальные, даже Фонг, естественно, выбрали Реборна. То есть он понимал, что да, семпай был привлекателен со всем своим загаром, смуглой кожей, пышными, чувственными губами и обжигающе-черными очами, — но серьезно, почему?              — Но Фонг-семпай же тоже крутой! — возмущенно произнес он. — Почему бы его не выбрать, а?              — Не неси чуши, гражданский! — отрезала Лар. — У нас тут только Реборн сможет справиться!              И на этой веской фразе обсуждение было закрыто. Скалл бы хотел обидеться на всех и громко пыхтеть, демонстрируя свое разочарование, — но он видел, как неловко дрогнули чужие тонкие губы, и потому ему было совершенно не до обид. Все оставшуюся часть обсуждения он обеспокоенно смотрел на Фонга, что сидел со своей вечной пустой вежливой улыбкой, глядя на них всех равнодушным взглядом, и не мог не беспокоиться, потому что даже в обычной позе его он чувствовал печаль.              Когда планирование кончилось, он поспешил следом, даже окликнул, потому как семпай имел обыкновение очень быстро и легко исчезать, будто растворяясь в пустоте светлых коридоров, словно легкий летний ветер, — промчался рядом, обдав теплым порывом, и исчез, бесследно растворяясь в тишине.              Но сейчас он не исчез — Фонг оглянулся на него, недоуменно приподнимая бровь, и эта заминка позволила Скаллу подбежать, остановится совсем рядом с избранником.              — Семпай, я… — он попытался было начать свою речь, но воздуха после погони за Фонгом категорически не хватало, и ему пришлось взять паузу, предупреждающе подняв палец. Фонг послушно ждал, пока он отдышится, продолжая все еще несколько непонимающе смотреть на него. — Великому Скаллу-саме жаль, что тебя не выбрали, честно! Я думаю, все захотели Реборна, потому что он похож на ловеласа, понимаешь?              Фонг еще некоторое время смотрел на него, — а затем милосердно улыбнулся, глядя на него, как на туповатую, но верную собаку.              — О, Скалл, этот ничтожный не расстроен, — он даже снизошел до того, чтоб на миг успокаивающе коснуться его плеча, правда, тут же отдернул руку, будто обжегшись, — так что не стоит мне льстить, все хорошо.              Скалл наконец выпрямился, полностью отдышавшись, взглянул в чужие глаза — и увидел в них совершенно другое, не то, что пытался показать семпай.              — О, Фонг, я тебе совсем не льщу, — сказал он тихо, — я правда думаю, что ты типа красивый? — на этих словах семпай скептически поджал губы, кажется, совершенно не веря в его слова. Скалл нахмурился, схватил семпая за руки, боясь, что тот действительно развернется и исчезнет и он так и не успеет сказать все, что хотел. — Я серьезно, у тебя очень красивые глаза, они такие теплые и приятные, и когда ты смеешься, в них появляются искорки! И скулы, и улыбка твоя, она потрясающая, вот! А еще у тебя прекрасный профиль, ты, когда сидишь боком, выглядишь, словно с картины сошел, понимаешь? И двигаешься ты очень грациозно и плавно, Скалл не может глаз отвести, и… И Скалл не врет, он правда думает, что ты очень горячий, понимаешь? — он выпалил все это на одном дыхании, глядя в столь обожаемые им глаза, и только когда остановился, потому что воздуха вдруг стало снова не хватать, осознал, что сказал слишком многое.              Он испуганно одернул руки, выпуская Фонга из плена, смущенно спрятал их за спину, качнулся с пятки на носок — его вдруг очень заинтересовал стоящий на подоконнике кактус, который он начал внимательно разглядывать, и на свою он любовь старательно не смотрел.              Боже, Фонг точно догадался.              — Ох, спасибо тебе, друг мой, — ласковый голос Фонга окутал его со всех сторон, как мягкий плед, или будто бы он сидел, обнимая целую кучу щенков-лабрадоров. Скалл поднял глаза и увидел, как тот нежно и несколько игриво ему улыбается, а затем будто бы в смущении прикрыл рот рукавом ципао.              Он разулыбался как полнейший идиот — Скалл совершенно ничего не мог с собой поделать, улыбка никак не желала уходить с его лица.              — Всегда рад сказать о том, какой ты крутой, семпай! — протараторил он радостно, чуть ли не подпрыгивая на месте от возбуждения.              Боже мой, он действительно обречен.              Фонг, правда, вроде бы не заметил его чувств, — и Скалл не знал, радоваться ли ему или же начинать тревожиться. Но его беспокойство было не только в этом — потому как любовь его пусть и не понял пока избранник, зато отлично приметили все остальные.              Их чаще оставляли наедине, Луче старалась отправлять их на совместные миссии, а однажды, пока он желал соорудить себе бутерброд с лососем и сонно щурился в холодильник, пытаясь понять, куда же делась эта загадочная рыба, за его спиной возник Реборн — киллер всегда любил появляться совершенно неожиданно, словно бы он самозарождался в темных углах, прямо со своими пафосно закрученными бакенбардами и шикарными костюмами. Слушайте, Скалл был знаменитостью и он точно знал, что стоимость нарядов Реборна исчислялась как минимум в пятизначных числах.              — И что ты в нем нашел? — спросил он, как будто бы продолжая диалог, хотя они со Скаллом не разговаривали со вчерашнего дня. Скалл дернулся, шарахнувшись назад, и чудом не опрокинулся на спину, в панике повернулся к семпаю лицом.              — Э?! — недоуменно воскликнул он, глядя на Реборна ошеломленный взглядом. — Семпай, ты о чем вообще?              Реборн пожал плечами, глядя на Скалла, как на идиота, — как будто каждый из них обладал способностью читать мысли, которой Реборн иногда любил прихвастнуть.              — Я про твоего сердечного, — уточнил он нарочито незаинтересованным тоном, потом, заметив, что Скалл все еще ничего не понимает, сощурил глаза и растянул губы в улыбке, не показывающей зубов.              — Семпай, не обезьянничай, — произнес Скалл укоризненно, наконец поняв, кого именно Реборн имел в виду. — И что тебя смущает, а?              Реборн сердито уставился на него, фыркнул, обиженно прикрыв глаза шляпой, даже драматично повернулся на пятках, чтоб показать, что его вообще ничего не интересует, и Скалл — всего лишь обычный смертный, чьи проблемы и горести совершенно не заботили сильнейшего в мире Киллера. К сожалению, он не сумел обмануть — за те три месяца, что они сотрудничали и ездили на миссии, Скалл узнал о семпае несколько интересных вещей.              Во-первых, когда Реборн говорил, что он лучший в мире киллер, он не соврал. Стрелял Реборн и правда так, словно руку его направлял сам Бог, или, скорее, Сатана, что хотел забрать нужного человека в ад.              Во-вторых, семпай был модником, тратя половину своего бюджета на одежду, а вторую — на материалы для шитья, и потому наряды в его шкафу были настолько безумными, что Скалл даже перестал пытаться понять, что именно двигало Реборном, когда он творил тот или иной костюм.              В-третьих, и сейчас это было особенно важным, — Реборн был неизлечимым и неизгладимым сплетником, и потому, как бы он ни пытался сделать вид, что его не волнует, чем живут остальные обитатели особняка, на деле же он смаковал каждую новость, каждый спор или взгляд, с таким наслаждением собирая слухи, будто бы от этого зависела как минимум его жизнь.              — Он умный, милый и у него обалденный пресс, — произнес Скалл, раздраженно закатывая глаза, — так почему бы Скаллу не влюбиться в него? Я же не спрашиваю, почему ты крутишься вокруг Верде, будто бы ты кот, а он — тесто, которое хозяйка забыла убрать с подоконника. — В этот момент Реборн отбросил всю наигранную заинтересованность и сердито уставился на него, раздраженно поджав губы. — Или что, у нас каждый обязан только тебя обожать?              Реборн угрожающе сверкнул глазами, сделал шаг вперед, отталкивая Скалла от холодильника, и, засунув руку, спустя секунду извлек из него искомую рыбу.              — Сделай мне кофе, лакей, — велел он самым премерзко надменным тоном, на который только способен человек, и, стащив еще и кусок хлеба, который Скалл себе ранее присмотрел, начал сооружать бутерброд с остатками лосося. Скалл разъяренно уставился на него.              Нет, ну как можно быть таким мудаком?              Видимо, как-то можно, — потому как иначе Скалл не мог объяснить, почему же Реборн вдруг начал однажды вечером начал оскорблять его ни с того, ни с сего. То есть не обычные его выражения — «Лакей» и «Шестерка» достаточно часто мелькали в его речи, и Скалл научился с легкостью пропускать их мимо ушей, потому как Реборн, как и положено всем уважающим себя сплетникам осуждал всех и всегда. Но чтоб так явно?              — Ну, разумеется, ты как всегда бесполезен, — заносчиво фыркнул он, когда Скалл в очередной раз не сумел ответить ему что-то в первые тридцать секунд, — и зачем ты вообще тут находишься? Как тебя вообще терпят?              Сильнейшие недоуменно уставились на него — Реборн, как уже говорилось, доселе никогда не позволял себе столь обидных слов, и слышать от него подобные выражения было не столько неприятно, сколько попросту странно. Скалл уже открыл рот, собираясь защитить себя, — или, скорее всего, узнать, не перегрелся ли семпай и какого черта себе позволяет, как вдруг нечто красное перегородило ему путь.              — Почему ты говоришь так? — голос Фонга звучал непривычно сердито, когда он встал визави, устремляя на Реборна обвиняющий взор. — Скалл является членом группы, таким же, как и ты, и делает не меньше, поверь уж!              Скалл замер, ощущая, как сердце в его груди трепещет, — он изумленно смотрел то на острые лопатки, что двигались под тонкой хлопковой тканью, то на длинную косу, что, казалось, яростно колыхалась, когда Фонг переносил свой вес с ноги на ногу, будто бы готовясь атаковать, — и, как ему казалось, мог бы и умереть от счастья, потому что… Что он еще мог желать?              — Семпай, не волнуйся ты так, — произнес он, делая шаг вперед, и кладя руку на мускулистое плечо, — Скалл не в обиде, не злись.              Фонга не успокоили его слова — он развернул к нему лицо, и Скалл увидел и сердито сжатые губы, и сурово прищуренные глаза, и ему вдруг стало совершенно плевать, что там говорил про него Реборн. Потому что Скалл впервые сталкивался со столь сердитым Фонгом — и тот, разозленный, не скрывающий своих эмоций, не старающийся спрятать чувства вдруг показался ему самым прекрасным, что он только видел. Он застыл, завороженный, неспособный сказать ни слова, — тем временем карие глаза внимательно осмотрели его, и Фонг, видимо, убедившись, что Скалл в порядке, взял его за руку и потащил к выходу.              Фонг! Сам! Взял! Его! За! Руку!              Скалл смотрел на их сцепленные пальцы в изумлении, все еще пытаясь осознать данный факт, а потому чуть не пропустил последнюю фразу, сказанные своим избранником.              — Просто некоторые слишком много о себе мнят, — произнес Фонг как бы в пустоту, не оглядываясь, но злой тон и ехидные слова сразу давали понять, к кому именно он обращается.              Скалл развернулся, чтоб взглянуть на Реборна, — он хотел убедиться, что семпай не выглядит уж слишком разозленным, потому как ему совершенно не хотелось, чтоб у Фонга были конфликты из-за него, — и изумленно моргнул. Потому что семпай выглядел абсолютно спокойным, даже довольным — он поймал взгляд Скалла, ухмыльнулся ему и подмигнул, а затем развернулся к Верде и продолжил с ним диалог, будто бы ничего не случилось.              Скалл изумленно уставился на него — неужели Реборн специально затеял этот спор? Специально ругался и оскорблял, чтоб Фонг мог вступиться за него и они сблизились? Он оглядел остальных сильнейших — те тоже не выглядели особенно изумленными произошедшим, будто бы состояли в каком-то заговоре, в который почему-то не включили их с Фонгом. Он бы хотел спросить, что происходит, — неужели семпаи составили тайный план, чтоб их свести, — но не успел, потому как Фонг вытащил его из комнаты на кухню, сделал чай и очень, очень много говорил с ним ни о чем и обо всем одновременно, очень явно стараясь отвлечь от плохих мыслей.              У него получилось — он отвлек Скалла вообще от любых мыслей, кроме как о размышлениях о его прекрасной китайской персоне, и Скалл совершенно позабыл и про странное поведение семпаев, и про заговоры, наслаждаясь вниманием от любимого человека. Все у них было хорошо.              Они с Фонгом стали больше общаться, проводить время вместе — даже на миссии все чаще отправляли только их двоих, и Скалл не мог не благодарить за это Луче, потому как Фонг очаровательно цеплялся ему в бока и утыкался головой в лопатки, когда Скалл делал очередной крутой маневр на своем байке. Они сближались — а потому он совершенно не обращал внимания на всякие мелочи, происходящие вокруг.              А зря, потому что мелочи, в отличие от него, обращали.              Когда он проморгался от упавшего на голову света, он обнаружил, что вокруг него стоят младенцы — но даже так Скалл мгновенно узнал Фонга среди толпы и, чуть не упав от внезапно подкосившихся, ставшими слишком коротких ног, поспешил к нему.              — Семпай, ты как? Семпай?! — он подскочил к нему, вытянул руки, стараясь то ли схватить его и удержать, то ли держаться за него самого. Но Фонг, испуганно дернувшись, неловко отбросил его в сторону, сам, видимо, не понимая, что делает, — потому как в глазах его Скалл никогда не видел столько ужаса, ни до, ни, как он поймет потом, после.              Фонг расширившимися глазами смотрел, как он, покряхтывая, медленно поднимается с земли, перевел взгляд на свои руки, глядя на них так, словно вместо них выросли чудовища. И, когда Скалл снова сделал шаг к нему, желая коснуться, Фонг отступил назад.              Он отшатнулся от него, пряча руки за спиной, словно боясь обжечься от прикосновения Скалла — или обжечь. И Скалл почувствовал, как у него разбивается сердце.              Больно было даже не от проклятия, не от предательства Луче.              Сильнее всего грудь его ранило то отчуждение, тот страх, который плескался в любимых карих глазах. Фонг все еще улыбался ему, но делал он это так наигранно, что у Скалла сжимало сердце. Они все еще разговаривали, они все еще жили в одном доме, пытаясь справиться с новыми телами, но та холодная каменная стена, что была между ними прежде, вдруг вернулась, и теперь Скалл совершенно не понимал, как ее пробить. Словно она увеличилась в тысячу раз, словно стала толще на тысячу миль — и каждый раз, когда он пытался заговорить с Фонгом, от слов семпая веяло таким ледяным обжигающе-мучительным спокойствием безразличия, что Скалл просто… Сдался.              Видимо, он так и не заслужил хорошего конца.              Когда Фонг ушел — а они все постепенно стали расходиться, потому как Аркобалено не могли видеть друг друга, и в каждом взгляде их Скалл видел боль, он видел тщательно скрываемый страх, когда они смотрели друг на друга как загнанные лошади, — ему тоже совершенно не осталось смысла оставаться.              Он собрал вещи, отправился путешествовать — и отчаянно старался сделать вид, что с его жизнью все в порядке, что все хорошо, что он со всем справиться, пытаясь обмануть хотя бы самого себя. Скалл нашел себе Каркассу, у него появился Оодако — и жизнь вроде бы как вернулась в нормальное русло, насколько она вообще могла вернуться для двухлетнего младенца… А он все еще отчаянно тосковал.              Быть может, поэтому он и полюбил общаться с Колонелло, — пусть визит к нему и назывался «Нападение на Остров Мафии», и пускай все всегда начиналось с драки, и у Скалла очень часто болели бока, — после хаоса Колонелло обязательно поднимал его с земли, отряхивал пыль, и они шли в ближайший Макдональдс. Общаться.              Хорошо, возможно, они подружились еще и потому, что Колонелло единственный из всех его семпаев понимал, в чем прелесть фастфуда. Даже Фонг, несмотря на миллион других его достоинств, оценить вкус сочного жирного, пропитанного сыром и соусами бургера способен не был.              Так что он любил сидеть с Колонелло на высоких стульях и, потягивая из стакана сладкую газировку, от которой у него обязательно случится передоз глюкозы, обсуждать дела на их любовных фронтах — или, говоря проще, ныть, насколько несправедлива жизнь.              — Да ладно тебе, кора! — возмущенно воскликнул Колонелло, когда Скалл в очередной раз завел свою шарманку, что как-то долго Фонг не прилетал к ним в Италию, и он безумно соскучился, а в Китай ему нельзя, потому что Великий Скалл-сама, если вы не заметили, Облако, и в Поднебесную ему путь заказан. — Фонг с тобой хотя бы разговаривает! Моя прекрасная Лар и видеть меня не хочет, кора!              Скалл фыркнул, сердито лягнув ножку стула Колонелло, — он знал суть конфликта Лар и Колонелло и, честно сказать, в нем был не на стороне последнего.              — Она с тобой не общается, потому что ты сталкер! — поучительно сказал он под звуки чужих матов, — Вот Скалл-сама вежливо с семпаем общался и уважал его границы, поэтому Фонг и рад его видеть!              Колонелло взъярился — насупив беленькие бровки, уставился на него, сердито сверкая глазами. Наверное, взрослый семпай выглядел бы действительно угрожающим, но, черт возьми, — двухлетний возраст не добавлял авторитета никому.              — Я не сталкер, кора! — возмущенно закричал он, стукая кулаком по столу. Минеральная вода в его стакане зашипела, угрожающе дернулась, словно пытаясь удрать, но не смогла и грустно скатилась вниз по прозрачным стеклянным бокам стакана. — Я просто переживаю за нее, вот!              Скалл фыркнул, начал презрительно дуть в длинную трубочку, заставляя свою колу пузыриться. Колонелло покосился на него, поморщился от отвращения, сердито отпил минералку.              — Да ну, — произнес он радостно, — а вот когда ты на нас из кустов вылез, ты тоже тогда «просто переживал»?              Колонелло расфыркался еще сильнее, словно на миг превратился в коня, — он даже начал лягаться в ответ и чуть не скинул Скалла со стула, когда пинал деревянную ножку, — и Скалл радостно игнорировал тот факт что пинаться начал первым.              — Да пошел ты! — заявил Колонелло сердито. — И вот увидишь, я все равно смогу что-то сделать, чтоб она меня простила, кора! И, быть может, она меня даже полюбит!              — Мне кажется, что для того, чтоб она тебя полюбила, тебе нужно ничего не делать, — Скалл закатил глаза, — особенно поможет не попадаться ей на глаза.              — А давай ты своему тоже попадаться на глаза тогда не будешь, а?! — закричал Колонелло, где-то на полпути потеряв свое любимое «кора». — Хотя что уж, ты как вокруг Фонга не вейся, он все равно не поймет, кора! Так что я говорю, что я раньше смогу добиться Лар, чем ты Фонга, спорим, кора?              Скалл уставился на него — он понимал, что вообще-то нехорошо спорить на других людей, особенно тех, которые тебе небезразличны, и что Лар-семпай уж точно не обрадуется, если этот блондинистый придурок начнет еще больше крутиться вокруг нее, — но насмешливая улыбка семпая так бесила, а голубые глаза сверкали так раздражающе, что он сердито сплюнул на деревянный пол, как делали герои в боевиках, и протянул Колонелло руку.              — Спорим! — заявил Скалл громко, и тут же въедливо уточнил: — А на что?              — На желание, — веско произнес Колонелло, тряхнув его ладонь, — проигравший исполняет желание победителя. А еще, ты, Шестерка, отмываешь свой плевок с пола, потому что это грубо по отношению к владельцу.              Скалл зыркнул на него исподлобья — нашелся праведник — и, спрыгнув со стула, послушно пошел за тряпкой.              Он все же хотел победить в споре — а потому приступил к исполнению своего плана совсем скоро. Очевидно, он не сможет получить сердце семпая так просто — если ему не удалось это, когда он был в самом расцвете сил, со своей очаровательной мордашкой, красивыми кудряшками и накаченными ногами с пышной попой, то сейчас, когда он пребывал в теле двухлетки, потребуется в три раза больше усилий. Ему требовалось впечатлить семпая, ему требовалось его заинтриговать, — но, к счастью, за определенную плату он смог узнать у Вайпер-семпай интересную информацию. Правда, она сейчас была вроде как не Вайпер и вообще скрывалась от всех Аркобалено, но встроенному радару Облачного пламени объяснить Скалл это так и не смог, а потому он легко находил их Туман где угодно, в любой точке мира.              На очередную встречу с Фонгом Скалл заявился не с пустыми руками — когда они сидели в чайной на пышных подушках, которые сейчас были больше их самих, и медленно потягивали чай, Скалл, наклонившись поближе к уху своего избранника, как бы невзначай произнес:              — Эй, семпай, Скалл-сама тут услышал, что ты у нас, оказывается, рок слушать любишь? Правда? — и он захлопал ресничками, как будто бы невзначай легонько задев Фонга локтем.              Семпай замер. Он аккуратно отставил чашку в сторону, сложил руки на коленях, словно ученик, и очень неторопливо ответил:              — Мне кажется, что «люблю» — это слишком громкое слово. Этот ничтожный способен наслаждаться многими аспектами жизни, но разве стоит судить о человеке лишь по его мгновенным желаниям?              Скалл мог сказать, что Фонг обожает рок только лишь по тому, как уклончиво тот ответил, — но то, что семпай отказывался на него смотреть, пока произносил свою речь, то, как он задумчиво перебирал пальцами рукав своего ципао, показало ему все, что семпай пытался скрыть.              — Я почему спрашиваю, — довольно начал он, откинувшись назад, ощущая, как на душе его становится тепло, — просто тут скоро приезжает Bon Jovi с туром, и я сумел достать два билета, потому как Скалл не хочет идти в одиночестве. Так что… Если ты, конечно, хочешь наслаждаться этим конкретным аспектом жизни, ты не против составить мне компанию?              Скалл не успел договорить последние слова, как Фонг внезапно оказался прямо перед его лицом — каким-то образом он смог за секунду перелезть на соседнюю подушку и появиться перед ним, заставляя Скалла пискнуть и испуганно отшатнуться.              Он начал заваливаться назад и уже готовился было рухнуть вниз на твердую землю, но Фонг резко выбросил вперед руку и схватил Скалла за запястья, даже не прекратив улыбаться.              — Так… Что ты там говорил насчет билетов? — произнес он вежливо, но очень нетерпеливо заглядывая Скаллу в глаза, словно преданный пес. — Как ты вообще сумел купить их в нашем положении?              Скалл пожал плечами, осторожно кладя ладонь на руку семпая. Фонг не отдернул свою, и, что сказать, только ради этого Скаллу стоило корячиться с этими билетами.              — Я попросил Верде сделать мне поддельную справку о редком заболевании, — он пожал плечами, стараясь выглядеть круто и непринужденно, — и все, я официально взрослый, понимаешь? Правда, мне сначала все равно не хотели продавать билеты, но… Парочка истерик о моих правах и американском посольстве, и их менеджер был согласен целовать мне руки, — он с ухмылкой откинулся назад и снова чуть не упал, потому как совершенно забыл, что за его спиной нет стены. Но, судя по тому, каким восхищенным восторженным взглядом смотрел на него Фонг, ему было плевать, насколько сейчас неловким выглядел Скалл, когда пытался казаться крутым, — он для него сейчас был потрясающим и невероятным, и в карих глазах сверкали алые искры восторга.              Тут кто-то в кафе кашлянул, Фонг испуганно отдернул руки, спрятал их за спиной, будто бы смущенная девица, — Скалл мог поклясться, что тот даже покраснел, судя по всему, слишком смущенный собственным восторгом.              — Ну, разумеется… — начал он тихо, бросая на него быстрый, немного игривый взгляд, — этот ничтожный почтет за честь тебя сопроводить.              Скалл тут же отбросил всю показную крутость, начиная улыбаться как полный идиот.              Ха, выкуси, блондинистый придурок!              Они не задержались после концерта. И хоть Фонг проболтался, что, когда он был взрослым, он предпочитал продолжать веселье в баре, — но детские тела не были способны на столь сильные переживания. Уже сейчас, хотя не было даже полуночи, Скалл отчаянно клевал носом — они с Фонгом брели по тротуару вдоль дороги, поддерживая друг друга и смеясь над всякими глупостями, которые на следующий день он даже не смог бы вспомнить, но тогда они казались самыми важными вещами в мире. Была ранняя весна — совсем недавно только прошло день рождение Фонга, и весенний ветерок еще нес последние следы зимнего холода, когда гулял между ветвей деревьев, играя с уже начавшими опадать цветами.              Лепестки падали на них сверху, словно дождь из ангельских перьев, и Скаллу казалось, что он просто не сможет быть счастливее, чем сейчас, когда брел вот так, касаясь Фонга плечом и безудержно смеясь, одуревший от той любви, что переполняла его грудь. И не волновало его ни проклятие, ни детское тело, ни то, что он являлся сейчас преступником и членом мафии, и никогда в жизни он не выбирал этот путь — все это было неважно этой весенней ночью, когда он просто мог идти и чувствовать тепло любимого человека. Но тут ветерок, разыгравшись, тряхнул ветвями особенно сильно, и на них посыпались светло-розовые, практически белые в лунном свете цветы.              Скалл замер — он некоторое время просто внимал представшей перед ним картине, неспособный вымолвить ни слова, пораженный всеми теми чувствами, что обуревали его сейчас. Фонг замер, оглянулся на него, вопросительно изогнув бровь, не понимая, что же он остановился.              — Семпай… — наконец медленно произнес Скалл, — у тебя цветок в волосах.              Фонг моргнул — он осторожно потянулся, пытаясь нащупать его, но Скалл поймал его пальцы, осторожно опустил ладони вниз.              — Вот он, семпай, — дотронулся он до цветка в черных волосах легонько, практически неощутимо, боясь, что тот рассыплется от грубого прикосновения. — Наверное, его лучше не касаться лишний раз, а то он упадет, правда…              Фонг посмотрел ему в глаза — взгляд его казался Скаллу глубоким и чувственным, удивительно понимающим, и Скаллу вдруг показалось, что тот уже давно догадался о его чувствах, будто бы видел сердце Скалла, открытое, протянутое ему на ладонях. Знал — и молчал, издалека наблюдая за попытками Скалла, как будто не желая решать их судьбу, будто бы тоже хотел остаться в этом моменте, средь лепестков, застыть, как фигурки в стеклянном шаре, и чтоб вечно вокруг них танцевал ветерок, и они могли навсегда остаться стоять, касаясь пальцами, и смотреть друг другу в глаза.              — О, — только и произнес он, улыбаясь уголками губ, — мне идет?              Скалл кивнул, неспособный сейчас ни соврать, ни отвести взгляд от своего избранника, залитого лунным светом, что сейчас казался ему картиной, нарисованной кистью на тонкой рисовой бумаге, которую было страшно не просто касаться — на которую боязно было даже дышать, потому как в любой момент она могла рассыпаться в пыль.              — Никогда не видел ничего красивее, — признался он откровенно, все еще слишком завороженный чужой красотой.              Фонг посмотрел на него и ничего не сказал — только улыбка его стала гораздо нежнее.              Скалл никогда не забывал этой прекрасной картины — она отпечаталась у него на веках, и он мог представить ее в любой момент, когда лишь только желал, стоило ему закрыть глаза. Возможно, именно эта картина позволила ему не сойти с ума, когда однажды он вспомнил будущее.              Он вспомнил смерть, он вспомнил, как умер в будущем-которого-не-было, как медленно яд проникал внутрь его собственного тела и то просто разваливалось на части, как пламя отчаянно пыталось собрать его вместе, когда органы отказывали одни за другим — и то, как в один момент оно просто перестало работать. Когда он больше не хотел, чтоб оно работало, — в тот день, когда умер Фонг. Он продолжал жить еще некоторое время, нет, он не совершил самоубийство или что-то типа того, — но казалось, что его стремление к жизни оборвалось вместе с жизнью его семпая, его возлюбленного, и все, что было потом, было лишь растянутым мгновением умирания, словно увядание цветов, сорванных с клумб.              Он позвонил Фонгу — сразу же, как только сумел добраться до телефона, — он дозвонился ему, и Фонг ответил мгновенно, даже несмотря на то, что в Китае в тот момент было около трех утра. Они разговаривали часами, казалось, никто не хотел позволять другому класть трубку. И если в какой-то момент Скалл запинался, Фонг тут же начинал говорить сам. Он говорил о чем угодно — о погоде, делах, о том, что они уже сотню раз обсуждали, и Скалл слушал его, поддерживал разговор — и каждый раз стискивал руки в кулаки так, что ногти вонзались в кожу, когда слышал тихую, еле заметную дрожь в чужих вздохах.              К сожалению, они не смогли встретиться сразу после этого — у них обоих возникли проблемы в семьях, и следующий раз Скалл увидел Фонга уже во сне. На крохотный микроскопический миг он сумел увидеть Фонга взрослым — с той самой ласковой улыбкой, хитрыми прищуренными глазами и острыми скулами, которых он так отчаянно желал коснуться. И не успел — проснулся раньше, а затем долго лежал на постели, стараясь унять бешено бьющееся сердце.              Вживую они увиделись, только когда прибыли в Японию. Честно сказать, изначально Скалл совершенно не собирался участвовать в мероприятии по снятию проклятия, потому как мысль о том, что его драгоценные фанаты-подчиненные-кем-они-еще-ему-там-приходятся из Каркассы будут сражаться и умирать за его тело, немного претила.              Но потом он услышал, что говорил Колонелло, — он собирался отдать снятие проклятия Лар — и немного призадумался. Разве не впечатлен будет Фонг, если он преподнесет ему этот дар, разве сам Скалл не будет счастлив, что Фонг вернет себе взрослое тело?              И тогда он встретил Шимон и просто не мог упустить такой шанс — драки ради его самого были совершенно другим делом, нежели великие битвы ради любви. И кто бы что ни говорил, это не плагиат, ясно? Колонелло стоило бы молчать о своем плане, если бы он не хотел, чтоб Скалл его утащил.              К сожалению, не получилось — потому что какой-то перебинтованный мудак в плаще пробил ему голову, забрал часы, и несколько дней он провалялся на больничной койке, абсолютно бесполезный, сердито глазеющий в потолок.              Хотя ладно, не так уж сердито.              Сначала Вайпер вроде бы как безразлично рассказала ему, как Фонг сразу же, без раздумий, отказался сотрудничать с Бермудой только лишь потому, что тот ранил Скалла, — да, прям так и сказал: «Он обидел Скалла, как мы можем к нему присоединиться!», отчего он сам полдня лыбился как полнейший идиот, а потом к нему в больницу пришел уже и сам Фонг. Семпай, как оказалось, тоже проиграл в сражении — и потому просто пришел к Скаллу и стал за ним ухаживать, видимо, абсолютно не представляя, что ему еще делать.              — Семпай, он что, идиот?! — возмущенно воскликнул Скалл, всплескивая руками. Фонг, что поправлял ему подушку под головой, укоризненно взглянул на него, ласково взял за руки и аккуратно опустил их вниз, напоследок успокаивающе погладив Скалла по ладоням. Скалл очень старательно пытался не мурчать.              — Не стоит так говорить, — произнес он нежно, но несколько предупреждающе. — Кея-кун все же мой внук.              Скалл моргнул — про данный факт он слышал впервые и сейчас отчаянно пытался его переварить, потому что в голове тот не укладывался совершенно. То есть если у Фонга был внук, значит, у него должны были быть и дети, разве нет? А чтоб появились дети, у него должны были быть, ну… Отношения? И не с ним?              — Что значит «внук»?! — воскликнул он изумленно, приподнимаясь на постели. — То есть у тебя, это. Ну…              Фонг закатил глаза, аккуратно надавил ему на плечо, заставляя улечься обратно.              — Не суетись, друг мой, — сказал он назидательным тоном, — и нет, у меня нет «этого», как ты выразился. Он мой двоюродный внук, от дочери моей сестры, понимаешь?              Скалл успокоено выдохнул — к мысли о том, что он столько лет гонялся за Фонгом, а у того в это время был кто-то еще, он совершенно точно готов не был — и несколько смущенно почесал щеку.              — То есть ты Хибари, получается, да? — спросил он, желая побольше узнать о своем возлюбленном. — Скалл-сама, конечно, замечал, что Кея-чан похож на тебя, но типа… Я просто не хотел шутить, что все азиаты похожие, вот. И это не расизм, — он упреждающе тыкнул в Фонга пальцем. — Я сам наполовину азиат, ясно? Ну, или на четверть, там сложно.              Фонга новость о восточной крови Скалла, кажется, не впечатлила — он даже бровью не повел, когда вновь, уже третий или четвертый раз за сегодня с усталой заботой опускал руки Скалла обратно на кровать. На самом деле сам Скалл в такой заботе не нуждался — пробитая голова уже почти зажила и он, наверное, мог даже стоять без особых усилий, не то что махать руками. Но если Фонг хотел за ним поухаживать, кто Скалл такой, чтоб возражать? Он и не возражал, с наслаждением принимая чужое внимание.              — Технически, да, этот ничтожный является Хибари, — произнес Фонг, полностью игнорируя вторую часть Скалловой речи, — но, честно сказать, я, наверное, не совсем имею право носить эту фамилию в связи… С некоторыми причинами, — тут он затих, взглянул на миг, и в глазах его мелькнула застарелая боль, неуловимая, практически невидимая: не смотри Скалл внимательно в чужое лицо, он бы и не заметил. — Да и не особо горю желанием называть себя так, понимаешь?              Он попытался было улыбнуться — но Фонг улыбался практически всегда, и Скалл легко мог отличить искреннюю улыбку от улыбки вымученной, вежливой, нужной лишь за тем, чтоб окружающие думали, что у тебя все хорошо. И сейчас Фонг был не особо счастлив.              — Оу, семпай, — протянул он тут же, отчаянно желая поднять Фонгу настроение, — тогда ты можешь взять фамилию Скалла, если хочешь! — Фонг внимательно уставился на него, и Скалл тут же понял, что именно он сказал. Он практически сделал семпаю предложение! А они даже еще не встречались! Но отступать было поздно, и потому, ощущая, как на лбу его выступает нервный панический пот, он продолжил, растягивая губы в своей самой идиотской довольной ухмылке: — Типа, Фонг ДеМорт звучит неплохо, ты так не думаешь?              Господи, он точно попал.              Фонг еще некоторое время внимательно смотрел на него, и внутренности Скалла скручивались под его взглядом, превращаясь в панический комок нервов. А потом он улыбнулся — но уже гораздо более искреннее.              — Спасибо за твою щедрость, друг мой, — произнес он наигранно-торжественным тоном, и Скалл почувствовал, как у него отлегло от сердца. Он не знал, понял ли Фонг его подкат и просто решил проигнорировать или же и правда не заметил оплошности, но был рад, что тот решил отшутиться — делать предложение вот так, на больничной койке, явно не входило в его планы, — я буду иметь в виду.              Скалл послал ему ухмылку, в которой наверняка Фонг видел все то облегчение, что Скалл испытывал, — но он промолчал, и они постепенно перевели тему на другие, гораздо менее опасные для Скаллова сердечка вещи.              Он правда не был готов все это обсуждать вот так, когда все сражались за их судьбу — а потом с них сняли проклятие и у него снова не было времени думать о романтике, когда он привыкал к новому старому телу и пытался вспомнить, как дышать, когда снова взрослый и прекрасный Фонг смотрел на него с ласковой улыбкой.              Он просто снова учился жить — а потому сам даже не понял, как так получилось, что он стоял, сжимая в руках приглашение на свадьбу Лар с Колонелло.              Скалл был искренне счастлив за семпаев, честно, — он радовался и поздравлял их, как поздравляли их все, и совершенно не осознавал, чем ему грозил этот брак, пока Колонелло не решил ему напомнить.              Когда все разошлись по комнатам, он схватил Скалла, прижимая его к стене, не давая уйти, и с ухмылкой произнес: «Ну что, за тобой должок, Шестерка».              Скалл недоуменно уставился на него — во-первых, он совершенно не понимал, про какой именно «должок» говорит семпай, а во-вторых, было неясно, когда именно Колонелло научился вести себя так, как будто он выбрался из любовных романов для одиноких женщин за тридцать. То есть он буквально прижал его к стене, ухмылялся и шептал на ухо всякие странные вещи, ну где это видано? Семпай определенно слишком много времени проводил с Реборном.              — Семпай, Скалл-сама вообще не понимает, о чем ты, — произнес он, уперевшись Колонелло в грудь рукой, чтоб тот немного отодвинулся и вышел из его личного пространства, но, к сожалению, почувствовал, будто пытается сдвинуть каменную стену.              — Да ну… — произнес Колонелло довольно, — а как же наш уговор? Или ты уже забыл, о чем мы спорили? Я сумел добиться Лар, а вот что-то приглашения на вашу с Фонгом свадьбу пока не вижу, кора.              Скалл замер — он наконец-то понял, о чем говорил семпай, и тут же старательно начал придумывать способ отмазаться от столь незавидной судьбы, как должник Колонелло.              — Это нечестно! — возмущенно воскликнул он, показательно скрестив руки на груди и сурово глядя на семпая. — Ты смог понравиться Лар только потому, что драматично умер, а Скалл так не может!              Колонелло поджал губы, ехидно глядя на Скалла сверху вниз, заставляя того обиженно поджать губы. Знаете, при всей его радости от возвращения взрослых тел у всего этого был один маленький недостаток — буквально все семпаи, кроме Вайпер, были выше него.              — Да ну, — произнес Колонелло скептически, — может, тебе просто стоило стараться лучше?              Скалл нахмурился — ему показалось, что разговор идет куда-то не туда, но прекратить спорить он просто не мог.              — Да, семпай! — возмущенно воскликнул он. — Не все могут сдохнуть, по-простому пустив себе пулю в лоб, знаешь? У Скалла нет такой привилегии, как самоубийство!              Колонелло нахмурился, открыл рот, начав было что-то говорить, но внезапно по коридору разнесся зычный женский голос.              — Никаких самоубийств! — Скалл так и не понял, где именно была Лар, потому что, казалось, командирский голос идет сразу отовсюду — Я вам запрещаю подыхать, ясно?!              Колонелло дернулся, испуганно отдавая честь. Скалл несколько скептически наблюдал за тем, как он оглядывается, пытаясь понять, где же спряталась его невеста, затем, вспомнив, что он не один, начал судорожно отряхивать с себя невидимую пыль, пытаясь вернуть хотя бы часть утраченной величественности.              — В общем, ты должен мне желание, кора, — резюмировал наконец Колонелло, — и я не принимаю отговорок! — Скалл сердито цыкнул, Колонелло сурово зыркнул на него и, набрав воздуха в грудь, торжественно возвестил, — и я желаю, чтоб ты… Позвал Фонга на свидание, кора!              Скалл замер, растеряв все свое раздражение — он изумленно приподнял бровь, уставившись на Колонелло, который тут же сдулся, перестав петушиться, и посмотрел на него взрослым усталым взглядом.              — Я серьезно, кора, — произнес он сочувствующим тоном, — братан, ты сохнешь по нему все время, сколько я тебя знаю. Давай, скажи ему уже. Настало твое время быть счастливым, кора. Я в тебя верю.              И он, дружески хлопнув его по плечу, закинул руки за спину и расслабленно пошел куда-то, будто бы и не произошло только что этого диалога. Скалл восхищенно и несколько завистливо смотрел ему вслед — семпай сейчас выглядел очень крутым.              А еще, как ни больно это было признавать, он был прав — у них наконец-то все наладилось в жизни, они все взрослые и немного пьяные от эндорфинов, что наконец-то вернули свои тела, и их отношения с семпаем вышли на такой уровень, что Скалл был уверен, — даже если Фонг откажется принять его чувства, он все равно останется другом — и разве мог он просить большего?              Так что он, собрав свою волю в кулак, решительно пригласил Фонга на пикник — именно там, на природе, среди зелени и цветов, когда рядом с ними порхали бабочки и стрекотали кузнечики, а птицы чирикали что-то с высоты, он и планировал рассказать семпаю о своих чувствах. Он взял отпуск в Каркассе, пригрозив придушить всех, кто его потревожит, семпаи контролировали территорию, — Реборн, не смотря на него, произнес куда-то в пустоту, что тоже собирается быть в том районе и пристрелит всех, кто посмеет нарушить его покой, — в общем, он был готов, как никогда.              И сейчас все зависело лишь от настроения его семпая.              Проблема в том, что оно было несколько… Странным. С того самого дня, как Скалл позвал его «просто потусить вместе в парке, погода-то хорошая», Фонг бросал на него косые взгляды, отвечал невпопад на некоторые вопросы и, казалось, все это время размышлял над каким-то ужасно важным вопросом, от которого зависит вся его будущая судьба. Скалл, честно сказать, не понимал, что его так затронуло, — они далеко не в первый раз вместе ходили на пикник, пусть и впервые делали это во взрослых телах.              Неужели у него что-то случилось? Быть может, какие-то проблемы в Китае? Или семье Хибари что-то потребовалось от его драгоценного семпая и сейчас он объявит, что ему срочно нужно залечь на дно где-то в Аргентине, сменив внешность и фамилию, отказаться от своего прошлого, завести двух собак и, может быть, им лучше не общаться пока что, Фонг сам его найдет когда все закончится, а оно не закончится никогда, и Скалл никогда больше не увидит своего любимого семпая и будет одиноким и грустным, и дурак Колонелло будет…              — Скалл… Скалл! — голос Фонга вырвал его из нарастающей спирали паники, заставляя вернуться в реальность. Скалл ошалело заморгал, фокусируясь на родном голосе, и внезапно осознал, что Фонг уже две минуты пытался его дозваться, пока он сидел и пялился куда-то в пустоту, погруженный в собственные страхи.              — А, да, семпай, извини… Скалл-сама немного отвлекся, — произнес он виновато, смущенно потупив голову. — Я просто хотел тебе кое-что сказать и пытался понять. как это лучше сформулировать, вот. Ты не против?              Фонг посмотрел на него, смиренно улыбнулся, сдаваясь — и вдруг нервно закусил губу, бросив в сторону быстрый взгляд.              — На самом деле… — начал он, и впервые Скалл слышал в его голосе столько неуверенности, — на самом деле этот ничтожный тоже хотел тебе сказать одну вещь. Ты не против, если я начну первым?              Скалл несколько удивленно кивнул — он не ожидал, что этот визит в парк примет столь странный оборот — и послушно принялся ждать, что же такого важного собирается сказать ему семпай. Не уезжает же он и вправду в Аргентину, в самом деле?              Он наклонил голову, показывая, что слушает, — но семпай, к его удивлению, не начал говорить сразу. Фонг открыл рот, затем вдруг замер, начал нервно мять рукава ципао. Скалл смотрел на него, не понимая, чем вызвана столь… нехарактерная для семпая неуверенность. Он протянул руки, накрыв своими ладонями чужие, потому как Фонг на нервах начал даже не мять, а потихоньку разрывать красную ткань, попытался улыбнуться — ласково и нежно, как улыбался ему сам Фонг.              — Семпай, все хорошо, — произнес он медленно. — Скалл тебя слушает и никуда не уйдет, честно.              Фонг замер — он бросил на него еще один быстрый взгляд, благодарно погладил кончиками пальцев руки Скалла, потом неохотно спрятал ладони в рукава и, набрав воздуха в грудь, начал говорить:              — Скалл, послушай, то, что я скажу, может быть неожиданно, но… — слова с трудом выходили из горла семпая, он как будто выдавливал из себя каждый отдельный звук, — этот ничтожный хотел сказать… — он нервно облизнул губы, поправился: — Скорее, даже спросить, ты… Эм, — он снова прервался на мгновение, рвано вдохнул, будто собираясь заплакать, хотя глаза его оставались абсолютно сухими, и наконец выпалил: — Не окажет ли Великий Скалл-сама мне честь стать моим возлюбленным?! — с каждым словом он повышал тембр, и последнюю часть чуть ли не прокричал, глядя на Скалла с таким отчаянием, будто бы сообщал ему о чьей-то смерти, а не предлагал встречаться.              …Предлагал встречаться.              Скалл моргнул — на миг ему показалось, что он ослышался, а потому единственное, что сумело выйти из его рта, было плоское безэмоциональное «Что?». Фонг вздрогнул — и после этого на Скалла посыпался ворох невнятных испуганных оправданий.              — Просто понимаешь, у меня есть к тебе некоторые чувства, и ты меня очень привлекаешь, и я бы был очень счастлив, если бы ты ответил взаимностью, но если ты не ответишь взаимностью, то все хорошо, ты не обязан, я на тебя не давлю, и я надеюсь, что мое предложение не разрушит нашу дружбу, потому что я очень ее ценю, и даже если мы просто останемся друзьями, для меня это тоже будет величайшей честью, но если ты все-таки открыт для таких вещей, я был бы очень благодарен, если ты рассмотришь мое предложение, и тебе не обязательно прямо сразу мне отвечать, но… — он запнулся, судорожно попытался отдышаться, пока Скалл изумленно таращился на него.              Так странно было видеть семпая запыхавшимся от простых слов: он ведь знал, что Фонг способен раскидать толпу вооруженных людей голыми руками и даже не вспотеть, а тут обычная речь буквально выбила из него весь дух. Семпай тем временем немного отдышался и поднял на Скалла большие очаровательные карие глаза              — Ты ведь не перестанешь со мной общаться после этого, правда? — его голос звучал так растерянно и жалобно, дрожал так сильно, что Скаллу показалось, что он сейчас заплачет. Грусть семпая помогла ему прийти в себя, и он, дав себе мысленную оплеуху, схватил его за руки и прокричал:              — Да! — Фонг испуганно дернулся, поморщившись от громкости голоса Скалла, и он повторил чуть потише: — Да, я буду с тобой встречаться.              Его… Теперь уже парень? Посмотрел на него непонимающе, он был сбит с толку, но растянул губы в неловкой улыбке.              — Правда? Ты можешь подумать еще, и вообще ты не обязан соглашаться, если не хочешь, я пойм… — Скалл не дал ему договорить, прерывая жалобное самобичевание.              — Но я хочу! — возразил он. — Фонг, я согласен быть твоим парнем!              Фонг замер, глядя на него с еще большей паникой, — и Скалл внезапно осознал, что семпай абсолютно не понимает, что делать дальше. Он вздохнул, придвинулся поближе, потянул Фонга на себя — тот не сопротивлялся, позволяя Скаллу уложить его голову себе на грудь.              — Ты переволновался, семпай? — спросил он сочувственно, начал ласково перебирать чужие волосы. Фонг, что сидел до того, напрягшись, медленно расслабился, перестав напоминать обтянутый кожей камень, и даже издал сухой, слабый смешок.              — Ты даже не представляешь, — признал он глухо, поворачиваясь, и утыкаясь лицом Скаллу в грудь прямо напротив сердца, — ужасно боялся, что ты меня отвергнешь.              Скалл хихикнул, — если бы семпай только знал!              — Ты такой крутой, семпай, — произнес он игриво, — как Скалл-сама может тебя отвергнуть?              Фонг поднял на него глаза — он некоторое время смотрел, прищурившись, словно задумал какую-то пакость, а затем вдруг приподнялся и, зажмурившись, поцеловал Скалла в щеку. Скалл застыл, изумленно распахнув глаза, — а потому был вознагражден кокетливым намекающим взглядом, который Фонг бросил на него из-под длинных ресниц. Вот так, в его объятиях, когда бросал на него флиртующие взгляды, а скулы его краснели, словно не ожидали смелости своего хозяина, Фонг выглядел столь прекрасно, что Скалл практически ощутил, как мозг его медленно отключается под напором начавших вырабатываться эндорфинов.              Он был настолько счастлив, что не помнил, как они добрались домой — вот они целуются в парке, скрытые от людей густой листвой низко опущенных веток деревьев, а вот они уже сидят на диване в гостиной, обнимаясь и хихикая, как два школьника, когда проходящие мимо Аркобалено бросают на них знающие взгляды.              Семпаи постепенно скапливались вокруг них, словно они были точкой притяжения, центром масс, как бы выразился Верде, и как бы ни старались они сделать вид, что их совершенно не волнует личная жизнь Скалла и Фонга, они все равно возвращались. Наконец когда все собрались, Реборн не выдержал — за тридцать лет сплетником он быть так и не перестал, а потому не было ничего удивительного в том, что он уступил первым, — и им задали тот самый вопрос.              — Так что, вы теперь у нас вместе, да? — произнес он словно бы невзначай. — И как так получилось? Как все прошло, а?              Скалл нахмурился — он сейчас сидел в обнимку со своей любовью, прижимаясь к чужому плечу, и чувствовал тепло чужого тела, и, честно сказать, ему совершенно не хотелось удовлетворять чужое любопытство. Все, что он действительно желал, — это растянуться на Фонге как кот и довольно урчать, периодически получая ласковые поцелуи. Но, к счастью, его парень — боже, он все еще мысленно пищал каждый раз, как думал об этом, — оказался более исполнительным.              — О, все так поразительно сложилось! — охотно откликнулся Фонг. — Представляете, некоторое время назад после возвращения наших тел этот ничтожный внезапно осознал, что Скалл вызывает у него некоторые чувства, и, эм, он смог признаться себе, что кажется, он ему нравится. И я, на самом деле, некоторое время пытался бороться со своими чувствами, потому что не хотел тревожить мой драгоценный белый лотос своими откровениями, но… — он несколько смущенно хихикнул, прикрыв рот ципао, и продолжил: — Но тут Скалл позвал меня в парк, и я решил, что либо я признаюсь сейчас, либо буду ненавидеть себя за трусость до конца своей жизни. Честно сказать, я очень переживал! То есть я совершенно не знал, как отнесется Скалл к моему признанию, а вдруг бы он перестал со мной общаться после этого? Я… Я очень волновался, потому что, ну… мне он правда нравился, — Фонг смущенно притянул Скалла поближе к себе, и Скалл радостно прижался сильнее, — и я бы хотел за ним ухаживать, класть цветы в волосы, гладить и обнимать, и, ну… Но он же такой хрупкий! А вдруг он бы испугался моих чувств? — Скалл почувствовал, как Фонг напрягся, и тут же обнял его, тыкаясь носом в шею, показывая, что он никогда его бы не испугался и не ушел. Фонг тут же растаял, и последние слова произнес гораздо тише и спокойнее: — Я так рад, что Скалл все-таки согласился.              Скалл согласно кивнул — он тоже был рад, что он согласился. Но Реборн, да и остальные, честно сказать, кажется, не были удовлетворены этим рассказом — они недоуменно уставились на них, будто Фонг сказал сейчас какую-то феерическую чушь.              — Да с чего ты взял, что Скалл тебе откажет? — произнес Реборн с выражением полного изумления на обычно спокойном лице. — То есть это же буквально невозможно!              Фонг нахмурился, сурово уставился на него.              — Почему это? — спросил он грозно, одновременно приобнимая Скалла и усаживая его себе на колени. — Скалл имел полное право отказать, если бы я ему не нравился! Никто не имеет право говорить другим, что им чувствовать, понимаешь?              Реборн моргнул — он уставился на Фонга с таким отчаянием, будто слова его причиняли семпаю настоящую боль.              — Да я не про это! — произнес он с мукой в голосе. — Я про то, что ты почему-то думал, что Лакей в принципе может тебе отказать! Скалл, скажи ему!              Скалл недовольно приподнял голову, отрывая ее от широкой груди, — честно сказать, в диалог он особо не вслушивался, следя за ним лишь краем уха, предпочитая уделять все внимание родинке, которая, как оказалась, была у Фонга на ключице, а потому совершенно не понимал сейчас, что именно он был должен сказать.              — Если Фонг говорит, как все было, значит, все так и было, — наконец глубокомысленно изрек он, — не понимаю, что тебя не устраивает?              Реборн нахмурился, даже подался вперед, словно желая стянуть Скалла с колен и хорошенько его потрясти.              — Но ты ведь!.. — воскликнул он, но Скалл его прервал:              — Если я сказал, что то, что говорит Фонг, — правда, значит, это правда, понятно? — произнес он, обрубая диалог. Правда ему показалось, что он был несколько груб с семпаем, а потому тот тут же ласково ему улыбнулся, прищурив глаза.              Реборн, сурово смотрящий на него, вдруг побледнел, нервно сглотнул, отводя взгляд от них, постучал пальцами по подлокотнику.              — Ладно, раз Фонг так говорит, — согласился он быстро, — кто я такой, чтоб вам мешать, а? — в этот момент, он, как показалось Скаллу, вернул часть душевного равновесия, потому как следующие слова его звучали гораздо ехидне: — Благословляю вас, дети мои.              Скалл посмотрел на него — хитрая улыбочка Реборна на мгновение дрогнула, и он, внезапно засуетившись, подхватил Верде под локоток и потащил его куда-то «по делам». Остальные семпаи тоже почему-то разошлись, оставив их с Фонгом наедине — не то чтоб он возражал, конечно. Скалл просто искренне не понимал, что так смутило семпаев. Какая вообще разница, кто там кому признался, если теперь они сидели в обнимку?              Он просящими глазами посмотрел на Фонга, за что был вознагражден еще одним поцелуем, теперь уже в кончик носа, и счастливо вздохнув, прижался к широкой мускулистой груди.              Да, на взгляд Скалла, все было просто прекрасно.