Реприза

      В какой-то момент Андрей просто устаёт бороться с самим собой. Возможно, правильного решения в этой ситуации просто нет и любой выбор в той или иной степени приведёт к определённым последствиям, главное, тем не менее, останется неизменным — Мишин взгляд, в котором нет ничего, кроме густой, тягучей и непроглядной тоски. Разве что изредка поблёскивает маленький огонёк надежды, едва-едва тлеющий на дне янтарной радужки, до того робкой, что любое неосторожное слово могло бы эту надежду погасить. Потому Андрей по большей части молчит. Ему страшно до дрожи в коленях разрушить то хрупкое взаимопонимание, что ещё даже сформироваться не успело, просрать единственный шанс выстроить заново всё то, что было безжалостно поломано и, казалось, восстановлению уже не подлежит.       Андрей не звонит не потому, что не хочет. Он каждый день хватается за телефон и, как придурок, пялится на знакомый номер, не в силах нажать на кнопку вызова. Хотя вроде бы такая мелочь — просто узнать, как он там, всё ли в порядке? Ведь Миша уже сделал первый шаг. Сделал за них двоих. Переступил через свою тупую гордость. Выходит, Горшок умнее Андрея, раз в итоге только он смог себя преодолеть.       Решающим становится звонок Мишкиной мамы, который, наверное, и заставляет Князя перестать жевать сопли и поступить как взрослый мужик. — Андрюша, как твои дела? — спрашивает она устало, но с такой теплотой, что Князю невольно становится стыдно, хотя, казалось бы, он ведь даже не сделал ничего. — Здравствуйте, — отвечает Андрей. — Всё хорошо. Что-то с Мишей?       Он вспоминает, как болезненно выглядел Миха во время их последней встречи: синяки под глазами, ненормальная бледность, заметная дрожь рук и взгляд обречённого на казнь человека. Сердце в один момент замирает в груди, и становится до того страшно, что не получается даже вздохнуть. Татьяна Ивановна не стала бы звонить просто так, а значит, Миша не в порядке. Андрей чувствует, как мир буквально уходит из-под ног. — Андрюш, я понимаю, что не могу тебя об этом просить, но ты бы съездил к Мишке. Ему совсем плохо в последнее время, но слушать он никого не хочет, сам ведь знаешь, какой он у нас, — печально вздыхает она. — А ты всегда знал, как с ним сладить. Переживает он очень из-за вашей ссоры.       Сердце снова начинает стучать, сжимается болезненно, но оживает. Он жив. Это всё, что имеет значение. И Андрей вдруг так чётко осознаёт, что вполне мог бы не успеть.       Но он успел. А значит, ещё не поздно всё исправить. Не переиграть, конечно, но хотя бы попытаться склеить, даже если осколками изрежешь руки в кровь. — Я приеду, — коротко отвечает Князь и слышит, с каким облегчением выдыхает женщина. — Где он сейчас? — На даче. Оля с девчонками уехала, он совсем один остался.       Миша ненавидит одиночество. Андрей знает это, как никто другой.       Он кидает в рюкзак самые необходимые вещи, потому что не уверен, что сможет вернуться домой в ближайшие дни, и пишет ребятам из группы, что все репетиции переносятся на неопределённый срок. Всё может не заладиться, и Князь вернётся домой уже сегодня, но если они смогут наконец-то поговорить, то понадобится какое-то время.       Агата застаёт Андрея в тот момент, когда он застёгивает плотно набитый рюкзак. — Я поеду к нему, Агат, — тревожно бросает Князь в ответ на её вопросительный взгляд. — Не могу я, предчувствие у меня дерьмовое.       Он не знает, как это объяснить, — просто чувствует, что к Мише ему нужно прямо сейчас, как будто потом может быть уже поздно. — Поезжай. Давно, наверное, нужно было, — соглашается девушка и провожает Андрея до двери.       Агата, как и всегда, лишних вопросов не задаёт, за что Князь ей очень благодарен, ибо он даже сам себе не может ответить, что им сейчас движет. Он тратит последние деньги на бензин и несётся по пыльным дорогам, нарушая практически все правила дорожного движения.       За городом тишина. Ближе к обеду всё вокруг погружается в летнюю спячку — только птицы щебечут на кронах деревьев и лают дворовые псы, провожая машину Андрея отборной собачьей бранью.       В этом доме Князь не был уже очень давно — как будто целая вечность прошла. Он бросает тачку у ворот и, прихватив с пассажирского сиденья свой рюкзак, выходит на тёплое июльское солнце, осматриваясь по сторонам.       Михи нигде не видно, но оно и немудрено: тот, скорей всего, маринуется, как обычно, в своих мыслях, запёршись в четырёх стенах. Андрей вдыхает полной грудью, набираясь смелости, и открывает старую скрипучую дверь. В доме тихо и немного пыльно, окна плотно закрыты. Князь первым делом идёт наверх, в Мишкину так называемую комнату.       Он, правда, готовится к чему-то ужасному, пусть мысленно и ругая себя за такие подозрения, но это сильнее его. Дело привычки, видимо. К счастью, Миша живой и вроде как целый — сидит на кровати с сигаретой в пальцах и смотрит немигающим взглядом куда-то перед собой, будто видит что-то, чего другим увидеть не дано. — Мих, — осторожно зовёт Андрей, неловко переминаясь с ноги на ногу прямо в дверном проёме.       Горшок как будто из транса выходит и переводит на Князя огромные удивлённые глаза, словно тот — чудище какое-то из его (их) сказок. — Андрюх, — тихо отзывается он, — ты как здесь?       И вид его этот растерянный, тоскливый взгляд и печальный излом бровей что-то в душе Князя в клочья рвут, и Мишку, такого родного, важного, так сильно обнять хочется, что руки трясутся, а губы невольно расползаются в осторожной, робкой улыбке. — Приехал, — коротко отвечает Андрей и делает пару шагов навстречу, а по ощущениям — как будто в пропасть. — Просто взял и приехал? — по-дурацки переспрашивает Миша. — Взял и приехал. Ну что ты в самом деле, Мих? Или не рад мне?       А что, если Горшок тогда на фестивале не всерьёз это всё, что, если просто с эмоциями не справился? Вдруг все злые слова, сказанные Михой, правдой были и Андрей зря сюда вообще припёрся? Можно ли реально разбитое в мелкую крошку склеить? И нужно ли вообще?       Миша молчит, кажется, целую вечность, а потом резко встаёт с кровати и в два больших шага преодолевает разделяющее их расстояние, чтобы сжать Андрея в своих медвежьих объятиях.       Князь наконец-то выдыхает скопившуюся за эти два года боль — и страхи свои тоже. Миша жмётся ближе, сминает пальцами его футболку на спине и дышит прерывисто, как будто сейчас заплачет. Андрей и сам готов позорно реветь. Потому что от Мишки пахнет сигаретами и потом, летней жарой и пылью, шампунем с дурацким запахом типа ромашки и просто им самим — свободой, музыкой, домом. Князь так чертовски сильно скучал! Всё это время он как будто наполовину жил и творил — и дышал тоже не на полную. А нужно было всего-то гордость свою усмирить и сделать этот сраный первый шаг. — Андро, как же, блядь, хорошо, — хрипло смеётся Миха ему в плечо. — Я думал, не позвонишь. Уверен был, не позвонишь. А ты приехал.       Князь и сам был уверен, что не позвонит. Ещё утром был уверен, а сейчас таким дураком себя чувствует, что впору башкой о стену биться. Миша, выходит, ждал звонка. Не от балды сморозил, а реально хотел всё наладить.       Миху колотит крупной дрожью, и на ногах он стоит тяжело, больше из чистого упрямства. Андрей осторожно отстраняется, но рук не отнимает — помогает Горшку устроиться на кровати, а сам присаживается рядом на корточки, обеспокоенно заглядывая ему в глаза. — Миш, ты нормально? Может, воды?       Миха активно машет головой в знак согласия, но, когда Андрей поднимается на ноги, цепляется ему в руку. Так крепко, что ещё немного — и кости затрещат. — Не уходи, Дрюх. Я один не смогу, понимаешь, да?       И от этой просьбы в груди рвётся всё, скручивает в болезненный ком и пульсирует. — Да я за водой, Миш, — мягко отвечает Князь. — Пулей вниз и обратно.       Горшок кивает в ответ, неохотно разжимает пальцы, смотря с сомнением, и всё ещё дрожит. Не верит. Андрею всё это совершенно не нравится: и вид его нездоровый, и взгляд пустой. Раньше приехать нужно было — знал ведь, что Миха никогда себя не бережёт, а остальным до него, получается, и дела нет. Не должен был Князь его оставлять! Согласился бы на спектакль этот идиотский — и дело с концом, Горшок всё равно со временем перегорел бы, и всё вернулось бы на круги своя. А теперь, столкнувшись с последствиями, Андрей не знает, как выкарабкаться из этого болота. И можно ли вообще?       Князь слово своё держит — воду набирает быстро, но, когда возвращается назад, роняет злополучный стакан на пол: Миша в неестественной позе лежит поперёк кровати и хрипит, пытаясь поймать ртом воздух.       Андрей не помнит, как хватает телефон, как вызывает скорую, как держит крепко Миху и умоляет его подождать, как просит и богов, и чертей Горшка спасти, не забирать его — не сейчас, Андрей ведь без него не сможет, — и как передаёт его в руки врачам.       У Миши синие губы и кожа почти как мел, но доктор говорит, что жив, что успели, и только после этого Князь возвращается в реальность, вытирая руками мокрые щёки и приваливаясь затылком к холодной больничной стене. — Вовремя вы успели, ещё немного — и не спасли бы, — ближе к ночи сообщает Мишин лечащий врач.       Андрей старается не думать о том, что случилось бы, если бы он не поехал. Ему нужна холодная голова, и, в конце концов, всё уже произошло, а значит, нечего об этом и думать. История, как говорится, не терпит сослагательного наклонения. — И что теперь делать-то?       Доктор усмехается и смотрит на Андрея как на дурачка. — Я бы предложил оставить вашего друга в стационаре, но он больно буйный у вас.       Князь невольно улыбается самым краешком губ: доктор ещё и половины не знает. — Требует отпустить его домой. Но там уже под его ответственность, парень он взрослый. Тем не менее, пролечиться обязательно нужно, иначе в следующий раз до больницы он может и не доехать. Про алкоголь говорить не буду — сами всё понимаете. Лечение я прописал. Ну и, конечно, покой, хороший сон и поменьше стресса. Как полегче станет, на обследование, а дальше видно будет.       С этим Андрей, пожалуй, постарается справиться. — К нему можно?       Доктор тяжело вздыхает, смотрит на Князя долгим взглядом, но в итоге даёт добро, пусть и не больше чем на пять минут. Андрей обещает себе чуть позже отблагодарить врача, но сейчас важнее увидеть Горшка, убедиться, что и в этот раз он успел вырвать его из лап у смерти.       В палате стоит специфический больничный запах. Тут он ощущается особенно остро, и Мишка на белых больничных простынях выглядит почти как призрак. Тем не менее, улыбается виновато и умирать вроде как пока не собирается. — Нельзя тебе, Андрюх, от меня уходить, — хриплым голосом шепчет он. — Ты ушёл, а я почти умер.       И казалось бы, манипуляция чистой воды, Миха такие темы уже не раз разгонял, но одно дело, когда он с высоты шагнуть хотел в угоду своим заскокам, и совсем другое — когда реально сердце подвело. И сам ведь, сука, виноват во всём, но какая уже разница, ничего ведь назад не отмотаешь, у них есть только здесь и сейчас. А это уже неплохое начало для старта. — Оле и маме набрать? — спрашивает Андрей, садясь на край Мишиной койки. — Не, не нужно. Прибегут, начнут тут кудахтать надо мной, понимаешь, да? Лучше ты останься, на сколько сможешь. Сможешь ведь?       «Блядь, Мих, ну не смотри на меня так!» — хочется крикнуть в ответ, потому что больно это, но произносит Андрей совсем другое: — Смогу. Заберу тебя утром, а сейчас пойду. Мне на пять минут только разрешили.       Уже у двери Миша снова его окликает. Князь поворачивается, замирая под внимательным взглядом карих глаз. — Спасибо, Дюсь, за всё вообще.       Андрей кивает в ответ и закрывает за собой дверь. Дурацкое «Дюсь» отзывается тягучей болью в груди.       На следующий день они едут в машине молча. Миша всё ещё бледный и как будто уставший, но живой, что, пожалуй, важнее. Князь спал плохо — практически не спал, если совсем честно. Стоило только закрыть глаза, а там Миша и вздохи его короткие, хриплые. Если бы он не успел, как бы он жил вообще потом, зная, что мог что-то сделать, гордость и обиду свою перешагнуть? Как бы он существовал дальше в мире, где Михи больше нет? Они ведь проходили это уже, и Михины клинические Андрей помнит в деталях, каждую. Тут, казалось бы, привыкнуть уже пора, но к такому ведь не привыкают, даже если годами с этим чувством живёшь.       Миша прекрасно замечает состояние Князя: и глаза его красные, и нервно искусанные губы, и руки дрожащие, — но ничего не говорит. Не знает он, что сказать. Прощения просить? Так проходили уже, всё равно случившегося не исправишь. Андрюха его снова с того света вытащил, хотя в этот раз Миша был почти уверен, что это конечная, гасите свет. И, пока подыхал, всё думал, как хорошо, что Князь приехал, что именно он будет последним, что увидит перед тем, как навсегда глаза закрыть.       Из машины Горшок выходит с трудом — не отошёл ещё. Его, по-хорошему, и домой-то отпускать не стоило, но тот упрямый, как сто ослов, да и тут Андрей хотя бы его проконтролировать сможет, так что, наверное, это даже к лучшему. — Давай помогу, — это первое, что произносит Князь за последние полчаса.       Впереди — ступеньки на второй этаж. Андрей не уверен, что идти наверх — хорошая идея. — На руках отнесёшь? — усмехается Миша.       Князь понимает, что Горшок шутит, но на всякий случай прикидывает в голове и этот вариант. — Отнесу, если нужно. — Я сам, — отмахивается Миша и с привычной для себя упёртостью всё же преодолевает это небольшое препятствие.       В комнате на втором этаже душно и стоит отчётливый запах сигарет. Всё ровно так же, как они оставили до приезда скорой, и Князь чувствует, как в горле снова становится ком и не хватает воздуха. Он открывает настежь окно, запуская в комнату летний ветер, и делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Всё уже произошло, и Мишка здесь — живой, копошится за спиной, стягивает с себя футболку и валится на кровать. — Есть хочешь? Или, может, чай сделать? — вглядываясь вдаль, спрашивает Андрей — просто чтобы не молчать. — Андрюх, не нужно ничего, — тяжело вздыхает Миша. — Ляг лучше, отдохни.       Бессонная ночь напоминает о себе в течение всей поездки — Князю, в конце концов, уже давно не двадцать, и батарейка у него практически на исходе, так что в Мишином предложении определённо есть толк. Нужно перезагрузиться. — Я тогда вниз пойду, а ты, если что, зови сразу.       Миша весь подбирается и отрицательно машет лохматой головой. — Не, ты лучше тут ложись, — и на вопросительно вздёрнутую бровь добавляет: — Ну мало ли что, я ведь чуть не сдох, ё-моё, что ты в самом деле?       В одной постели они не спали уже очень давно — бывало по молодости, после пьянок, кто его разберёт, куда упадёшь, — а потому сейчас Андрей чувствует себя неловко, укладываясь на самый край Мишкиной кровати. Горшок же, напротив, подползает ближе, до того, что Князь чувствует его дыхание на своём плече. Ластится, как кошара, едва ли не мурчит. Это отчего-то успокаивает. Андрей совсем позабыл, какой Миша на самом деле тактильный. — Ты поспи, Андрюх, устал ведь, — тихо просит Горшок. — И я посплю, а то они мне колёс каких-то надавали, рубит жутко.       И Князь, как по команде, закрывает глаза. Он мысленно считает Мишины вдохи и выдохи, впитывает в себя его тепло, ощущение горячей кожи на расстоянии вытянутой руки и, наверное, в первый раз за последние два года спокойно засыпает, без тревог и страха.       Когда Андрей просыпается, за окнами уже темно. Первым делом он ищет взглядом Горшка — тот тихо похрапывает рядом. Дышит. Тёплый и живой. Сердце потихоньку возвращается к привычному ритму, и Князь, стараясь не разбудить Миху, поднимается с кровати и идёт вниз, чтобы заварить себе кофе и покурить.       Он звонит Агате с целью предупредить, что задержится тут, скорее всего, надолго, обещает не пропадать, а после лезет в холодильник, чтобы оценить запасы еды. Тот, к счастью, забит почти под завязку — видимо, Татьяна Ивановна с Ольгой постарались, а Миха, естественно, не жрал ничего, предпочитая пищу духовную. Что ж, Горшка пора выводить из этого упаднического состояния — жаль только, Андрей пока не знает как. Тут бы с самим собой разобраться.       Несмотря на всё произошедшее, два последних года из памяти уже не стереть, и отношения их теперь хрупкие, как хрусталь. Обида, до того детская, ядовитая, жжётся в груди, вместе со страхом и злостью, ведь Миху он мог потерять насовсем. И тогда всё невыговоренное, похороненное под грузом взаимных недомолвок так и осталось бы с Андреем навсегда. И какой тогда вообще был бы толк в этих взаимных недомолвках?       Их дни похожи друг на друга. Миша исправно пьёт лекарства, позволяет приезжающей медсестре ставить себе капельницы, смиренно пьёт зелёный чай и ест всё, что приносит ему Андрей. Даже не курит практически. И всё почти хорошо, не считая того, что между ними до сих пор как будто стоит огромная кирпичная стена, и, как её обойти или просто разрушить, никто из них не знает. Князь понимает, что должен, сам же себе тысячу раз обещал, что, раз судьба дала им шанс, значит, он обязан им воспользоваться. Но, каждый раз решаясь сделать этот шаг, Андрей видит перед глазами пустой взгляд Горшка и едкие слова, разрушающие всё то, что Князь ему подарил. Он кинул к Михиным ногам весь свой мир, а в ответ получил нож в спину от самого близкого на свете человека.       Мишу Андрюхина отстранённость бесит до зубовного скрежета. На первый взгляд и не скажешь, что он злится, но Горшок знает Князя лучше, чем самого себя, и обида его слишком уж остро плещется на дне голубых глаз. И вроде как порешали всё. Приехал ведь сам, но ситуацию не отпустил — гордый, сука. Поэтому однажды Горшок не выдерживает. Срывается. — Слушай, Княже, если тебе так напряжно в моём обществе, ты бы, это, ехал бы домой. А то заебал уже, честное слово. Я тут, как псина дрессированная, живу по распорядку, лишь бы тебе угодить, ё-моё, а ты в мою сторону даже смотреть лишний раз не хочешь!       И речь эта идиотская задевает Андрея до того, что молчать и беречь Мишины чувства у него больше нет сил. Он так сильно перепугался, что Горшок кони двинет, что почти забыл, каким мудаком был Миха все эти годы. — По распорядку ты, Миха, живёшь, потому что здоровье своё хмурым захерил, и теперь, чтобы не сдохнуть, должен пилюльки свои пить и бухать меньше. И делаешь ты это не для меня, а для себя в первую очередь!       Как же Князя заебал этот эгоизм Горшенёвский: «Ты, Андрюха, меня из ямы, в которую я сам себя загнал, вытягивай, я позволю тебе, но помни, что я тебе одолжение делаю, когда продолжаю землю эту ботинками своими топтать. Мол, жизнь моя тебе нужна больше, чем мне самому».       И больно от того, что это правда. — Так позволил бы мне тогда сдохнуть, мне, так-то, было уже всё равно. Только по факту, Андрюх, это ты к моей смерти не готов оказался.       Значит, так он это видит? Хотя, впрочем, разве Мишин эгоизм для Князя не был очевидной вещью на протяжении уже многих лет? Миха как будто корку на старой ране срывает, и подживший порез начинает болезненно сочиться свежей кровью. — Я к ней все последние десять лет себя готовил, — бросает в ответ Князь то, что лежит на душе тяжёлым камнем уже так давно, что срослось с ним напрочь. — Знаешь, Мих, каково это — с притонов тебя на себе вытаскивать? Каково это — ночами не спать, потому что следующая клиническая может последней стать? Каково это — шарахаться от каждого звонка телефона и думать каждый раз, что вот сейчас позвонит кто-то и скажет: «Сдох ваш Мишаня, валяется на хате какой-нибудь с такими же обдолбышами»? Каково это — видеть, как ты на моих глазах подыхаешь, и знать, что ты ничем не можешь помочь, только ждать и молиться Богу, в которого не веришь! А ты говоришь, я тебе в глаза смотреть не могу. Не могу, Мих! Реально не могу!       Наконец-то всё наболевшее рвётся наружу. Андрей так долго носил это в себе, бережно охраняя свою боль от других. Он даже привыкнуть к этому успел, решил почему-то, что это — его крест, который он сам на себя однажды и взвалил. А теперь вот выговорился, но легче отчего-то ни хрена не стало.       Миша зато притихает моментально, как по команде, глазища свои виновато опускает в пол и мнётся, как первоклассница. — Андрюх, ну ты это, — неловко начинает он, — прости меня, короче.       Вот так вот просто. «Прости». Как будто он его пиво случайно выпил или на ногу наступил. И не было всего этого дерьма между ними и не он на него ушат говна вылил, окунув туда на потеху публике. Андрею порой от самого себя становится тошно. Обещал ведь себе, что не вернётся. Тут уже впору ставки делать, кто из них больше наркоман. — Да чего уж там, Мих. Это ты у нас главный герой произведения, а я так, на подхвате. А если что-то не по-твоему получается, то меня можно и пинком под зад, в свободное плаванье. — Ты сам ушёл! Я ведь просил вернуться! Что мне нужно было сделать — на колени перед тобой встать?! Так я могу, Княже, мне не западло.       До чего же нелепый разговор у них опять выходит. Толку-то теперь кидаться взаимными претензиями, если всё равно назад не отмотать? Всё это между ними уже есть и никуда не денется, как бы ни хотелось закрыть на это глаза. — Ладно, Мих, заканчивай. Тебе нервничать нельзя. Я лучше пойду, чаю тебе заварю. А то мы с тобой сейчас договоримся.       Андрей успевает только к двери развернуться, уверенный, что ещё немного — и до мордобоя дойдёт, а уже в следующую секунду Миха крепко хватает его за руку и тянет на себя так резко, что Князь буквально врезается в него, замирая напротив. Андрей думает, что Миха прямо сейчас всё же накинется на него с кулаками, — настолько ожидаемо это выходит, что Князь устало закатывает глаза. Даже если и хочется, драться с Горшком он сейчас точно не станет. Но тот, как обычно, удивляет — подаётся вперёд и буквально впечатывается своими губами в губы Андрея.       Сказать, что Князь охуел, — это, наверное, не сказать ничего. Он ожидал чего угодно, но точно не подобного. Губы у Миши сухие и горячие. Он так и стоит, ожидая от Андрея какой-то реакции, но тот и сам не знает, как правильно поступить. К такому его жизнь не готовила. В этой ситуации Михе самому выруливать придётся и за поступки свои отвечать. Что, собственно, Горшок и делает, когда понимает, что бить его, кажется, никто не собирается.       Андрей чувствует, как Миша выдыхает прямо ему в губы, а после, явно не давая себе времени передумать, углубляет поцелуй, запуская свой язык Князю в рот и вплетая пятерню в его светлые волосы на затылке.       Андрей не понимает, какого хрена они творят. В какой момент этого спора их вынесло не туда? Хорошо бы сейчас оттолкнуть Горшка и отпинать для профилактики, чтобы неповадно было, но страх, обида, злость — всё это выливается в этом поцелуе, все эмоции, что так долго не могли найти выхода. Потому Князь прижимает Миху ближе, кусает его губы, сжимает пальцами его спутанные волосы и чувствует, что его отпускает и с плеч как будто валится огромный камень, который он на себе всё это время тащил. Что с ним происходит вообще? — Андро, ты только не бросай меня больше, — шепчет Миша между поцелуями. — Не уходи. Я умру, сразу же умру, понимаешь, да?       Князь понимает. Миша прав был: им по отдельности совсем никак нельзя. Он сам чуть от тоски своей не удавился. Рядом — тяжело, отдельно — невыносимо.       Горшок толкает Андрея на кровать, а сам, как и говорил чуть раньше, опускается на колени прямо между его ног и смотрит своими чёрными глазами в самую душу. — Мих, ты чего это? — не узнавая собственного хриплого голоса, шепчет Андрей.       Миша хватается дрожащими руками за молнию его джинсов и, не отрывая взгляда, облизывает покрасневшие от поцелуев губы. Князь понятия не имеет, что делать. Отношения у них с Горшком всегда отличались странностями, но эту черту они не пересекали. Да и не были они педиками никогда, в конце-то концов. — Ничего, — как будто, и правда, происходящее не выходит за грани добра и зла, отвечает Миша. — Ты только не подумай ничего, Андрюх. Я, вообще-то, таким не занимаюсь. Но нам ведь с тобой уже не по шестнадцать лет, чтобы делать вид, как будто не тянет друг к другу в том самом смысле. Хватит уже, набегались, ё-моё.       Андрей не думал, что может охренеть ещё больше: так далеко в их слишком близкую дружбу он не окунался. Князь пытается вспомнить, ведь к Мишке его магнитило, конечно, всегда, но так, без всякого. Рядом быть, мир делить на двоих, ощущать поддержку его, знать, что есть тот, кто понимает без слов, но чтобы так просто взять и в штаны друг к другу полезть? Андрей и не думал даже, что можно. Они воспитывались в другое время и в другом обществе, где за подобные мысли сразу били по лицу. — Мих, не нужно этого. Ну, то есть, необязательно вот так вот. Я не злюсь уже. Забили.       Горшок в один момент закипает, как чайник, смотрит недовольно, а в глазах его — самый настоящий пожарище. — Ты совсем долбанулся? Я тебе тут не в грехах каюсь — я тебе отсосать собираюсь, Дюх, потому что хочется мне, ё-моё, а не потому, что виноват перед тобой.       А затем Миха уже агрессивно хватается за ширинку, как будто вырвать её хочет нахрен, но в следующую секунду вдруг замирает и как будто сдувается весь в одно мгновенье. — Ты, может, это, ну, не хочешь, Андрюх? Я что-то сам себе надумал, а ты ведь даже не сказал ничего. Просто, ну, стоит у тебя, вот я и решил, что ты не против, понимаешь, да?       А стоит ведь, и правда, крепко, Князь и не заметил даже, что от одних поцелуев завёлся. Да и вид такого вот неуверенного, печального Миши сразу по сердцу болью отзывается. Не может Андрей его оттолкнуть, не сейчас так точно. Нельзя. Причинно-следственную связь Князев поищет позже, а пока будь что будет. — Да я не поэтому, Мих. Просто хотел сказать, что ты не должен.       Миша улыбается в ответ, и улыбка эта впервые за много лет не вымученная, а настоящая, искренняя, безо всяких «но». — Не должен, но хочу.       И Андрей сдаётся, демонстративно убирает руки и позволяет приспустить свои джинсы сразу вместе с бельём.       На Мишу он старается не смотреть: странно всё это и страшно, если честно, но, когда Горшок сжимает пальцы на члене и на пробу ведёт вверх-вниз, все страхи мигом улетают, равно как и здравый смысл. Зато с губ Андрея срывается тихий хриплый стон, что, кажется, придаёт Михе уверенности, и в следующие секунды его губы смыкаются чуть ниже головки, вырубая Князя из реальности окончательно.       Сосёт Миша неумело — оно и неудивительно: вряд ли он подобное когда-то делал, — но до того старательно, что у Андрея поджимаются яйца, и не кончает он из чистого упрямства и желания ещё хоть немного продлить эту сладкую пытку.       Миша высовывает язык, лижет от основания до головки, помогает себе руками, глубоко не берёт, но этого и не нужно — хватает с головой, что это Миха, взгляда его, крепкой хватки рук, осознания, что это не кто-то другой, что это именно он. И волосы его так идеально сжимать в ладони, и запах его везде, и губы эти — весь он, короче, в комплексе крышу срывает на раз-два. Князь и не думал даже, что может быть настолько охуенно. Он едва успевает оттащить Мишку от своего члена, чтобы не излиться ему прямо в рот. Оргазм накрывает Андрея поистине охренительный, как никогда раньше. Миха мажет пальцами по измазанной спермой щеке. — Княже, — зовёт он, наваливается сверху и быстрыми, рваными движениями дрочит себе, тычась губами Андрею в лицо. — Княже, блядь, как же хорошо с тобой, Дюш. Так хорошо.       А Князь в нирване какой-то — не соображает ничего практически, только находит Мишины губы и целует, чувствуя собственный вкус, пытаясь вплавиться в Миху, чтобы никто и никогда больше не мог их расцепить. Миша кончает, пачкая живот Андрея, но это всё — такая хуйня и не имеет никакого значения, потому что все тревоги отпускают, Князю просто хорошо наконец-то, безо всяких там «но» и «если». Ему не противно, не стыдно даже. Как будто с самого начала именно к этому они и шли. Мысль идиотская, но Андрею нравится.       Утро наступает с восходом солнца вне зависимости от того, что устоявшийся мир Андрея вчера вдруг неожиданно перевернулся. И вроде бы не произошло ничего такого, Миша прав: они не дети давно, да и общество многие предрассудки отпустило в прошлое, даже в такой, казалось бы, консервативной стране. Мужики вон по телику уже сосутся, и всем по большей части на это насрать, но Князь свои взгляды формировал в другое время, и всякий раз, когда нежность совсем не дружеская из него рвалась по отношению к Михе, он себя одёргивал, что вроде как ненормально это, не борщи так, Андрюх, и не смотри лучше слишком долго, а то подумают ещё чего. Хватало и того, что в группе с лёгкой подачи Шуры их все звали «мама и папа» и всячески не ленились подколоть за слишком близкую дружбу. И вот к чему в итоге они пришли? Выходит, пацаны правы были. И спать двум мужикам в одной кровати реально не нормально?       Андрей тихо курит в открытое окно. На плите шумит почти вскипевшая в чайнике вода, утренняя прохлада мурашками расползается по голой спине. Князь настолько уходит в свои мысли, что невольно испуганно вздрагивает, когда Горшок подкрадывается со спины и обвивает его тело своими ручищами, устраивая лохматую голову у Андрея на плече. — Ты чего, Дрюх? — смеётся он. — Свои.       Миша выглядит настолько умиротворённым и довольным жизнью, что даже странно. Андрей не видел его таким уже очень много лет. И улыбка эта живая, не выстраданная, как будто Мишке снова семнадцать лет и у них впереди целая жизнь. — Чего подкрадываешься, дурачина? Колокольчик тебе на шею повесить, что ли?       Миха довольно лыбится, ластится, тычется носом Андрею в волосы и жадно втягивает воздух, прижимая его ближе к себе. Князю всё ещё странно. Непривычно. И руки Михины, притягивающие по-собственнически, и щетина его, и полувставший член, упирающийся прямо Андрею в задницу.       Но позволить своим сомнениям разрушить такой редкий момент умиротворения, улыбку эту с Мишиного лица стереть он не может. Если Горшок видит их дальнейшую жизнь таким образом, то что об этом думает сам Князь? Пока что он даже себе на этот вопрос толком ответить не может. — Дай курнуть, Княже, — просит Мишка, показательно вытягивая губы трубочкой, а на строгий Андрюхин взгляд начинает канючить: — Ну, одну затяжку, Дюш, ну, не могу я, без сигарет ломает, понимаешь, да?       Андрей понимает, конечно, но Миха должен научиться бороться со своими зависимостями. Князь знает его слишком хорошо: на поводу идти нельзя — иначе на голову сядет. Тем не менее, под умоляющим Михиным взглядом Андрей всё же сдаётся и протягивает пачку. — Только одну.       Миша довольно мычит в ответ и с таким наслаждением вдыхает желанную дозу никотина, что Князь невольно вспоминает, как вчера он с таким же лицом дрочил, прижимая Андрея к кровати. Член на это реагирует, как полагается, немного приподнимаясь и напоминая, что все эти обтирания друг о друга бесследно не пройдут. — А теперь чай и завтрак, — ловко выпутываясь из крепкой хватки, заявляет Андрей.       Миша снова кривляется, строит печальную мину и падает на стул, поближе к окну. Жадно вдыхает не до конца выветрившийся запах табака. По ходу, с сигаретами Андрею тоже придётся подвязать. — А кофе можно? — интересуется Горшок.       Вскинутая в привычном жесте светлая бровь служит лучшим ответом. Как же чертовски сильно Миша по этому скучал.       После того как с завтраком и приёмом лекарств покончено, Миха застревает в душе на добрых полчаса. Андрей лениво чёркает в тетради строчки, которые, скорей всего, выльются в новую песню, и старается не думать о том, что будет дальше и как далеко он вообще готов зайти. Князь никогда не умел жить одним днём — это больше Горшку подходит, но так не хочется забивать голову страхом будущего, что Андрей готов поучиться у него пускать ситуацию на самотёк.       Миша выходит румяный, с мокрыми волосами, и Князь с удовольствием подмечает, что тот перестал выглядеть как ходячий покойник. Всего несколько дней, а такая разница. Мишка оживает, а значит, они идут по верному пути.       Горшок заваливается рядом, любопытно заглядывает в исписанные строки, но ничего не говорит. Андрей понимает почему: слова, сказанные Мишей тогда, два года назад, всё ещё ощущаются свежей раной, и, как к этой теме подступиться, они пока что не знают. Нужно время. Поэтому Князь откладывает тетрадь и переключает всё своё внимание на Мишу.       И кто бы мог подумать: Горшок — суровый панк, а до того любит ласку, жмётся опять ближе, носом трётся щекотно так и пальцами водит вверх-вниз по животу Андрея, отчего к паху снова приливает кровь. Пиздец, ничего не скажешь, у Князя так на жену никогда не вставал, а тут вон Миха, обычный такой, с проседью в волосах нечёсаных, с ногтями нервно обгрызенными, и никаких тебе женских округлостей, а всё равно ведёт от него невыносимо и моментально. Неужели и раньше было так? — Чего хочешь, Андрюх, скажи? — шепчет Мишка прямо в ухо и трётся собственным стояком о бедро Князя. — Не знаю, Мих, — честно признаётся Андрей.       Он пока ещё в полной мере не осознал, что вообще между ними происходит. Знает только, что Мишу хочется до дрожи в руках, хочется вплавиться в него, врасти всем телом и больше не расцепляться никогда.       Миша, к счастью, как всегда, понимает Андрея без слов, плюёт себе на ладонь и резко просовывает ему в штаны, сжимая пальцы вокруг члена. У Князя искры перед глазами — до того это неожиданно, но пиздец как хорошо. — Какой же, ты, Андро, ты бы видел себя вообще, — бормочет Мишка и кусачим поцелуем впивается в желанные губы.       Андрей, как пацан какой-то, жадно шарит руками по Михиной спине и реально чувствует, что кончит прямо сейчас, за каких-то пару минут. Он останавливает Мишину руку и в ответ на непонимающий взгляд наваливается сверху, стягивая сразу с обоих штаны.       Прикосновение обнажённой кожи там выносит окончательно — он действует скорее на инстинктах, сжимая оба члена в ладони, и быстрыми, рваными движениями дрочит, буквально сцеловывая хриплые стоны Горшка с его губ.       Миха жадно глотает воздух, жмурится крепко и кончает, до боли впиваясь своими обкусанными ногтями Андрею в плечи. Этого хватает, чтобы последовать сразу за ним.       Андрей понятия не имеет, как они оказались именно в этой точке их отношений, но мыслить рационально он сейчас не готов. Может быть, как-нибудь потом, позже, а пока он просто хочет насладиться этим внезапно свалившимся на голову счастьем — он ведь заслужил, выстрадал, можно сказать.       Они реально погружаются в свой мир, только для двоих, совершенно не помня о мире реально существующем. Андрей забывает звонить Агате и тонет в Мише без остатка. В прикосновениях его, в поцелуях, просто в присутствии его рядом, как будто стараясь последние два года компенсировать сполна. Так проходит неделя, а когда на пороге дома появляется шумная толпа из Реника, Поручика и Яши, Андрей вдруг вспоминает, что остальной мир никуда не пропал, равно как и злость на этих людей, что невольно замирают в нерешительности, увидев Князя на пороге дачи Горшенёва. — Привет, Андрюх, а ты как тут? — первым приходит в себя Поручик.       Андрею хочется многое ему высказать — в первую очередь о том, что Миху они чуть не угробили, о том, что он им самое дорогое доверил, а они не то что не поддержали, так ещё и спровоцировали срыв. Сами толкнули в пропасть. Но правда в том, что с Мишей, так-то, никто носиться не должен, он ведь взрослый мужик, в конце-то концов, а то, что Князь его опекал все эти годы, так это же по факту его выбор был и никто им с Мишей ничем на самом деле не обязан. Тем не менее, обида всё равно скребёт ядовитыми когтями по сердцу, и ей этого не объяснишь. Был бы Шура рядом, он бы Миху не оставил, а эти вот… Ещё и совести припереться хватило. — На машине приехал, — холодно бросает Андрей.       Он прекрасно понимает, что спрашивают его не об этом, но душу свою перед этими людьми открывать он не готов — хватит с него, плавали уже. И если Мише он, выходит, любое дерьмо может простить, то на коллег своих и по совместительству бывших друзей обиду держит крепко. Тут даже не в самом Андрее дело — ну, поддерживали они Мишку в его выходках, подпёздывали ему, что, мол, прав ты, Горшок, Князь — мудак и предатель, и стишки его — говно. Вопрос в другом: они ведь видели, что Миха медленно угасает, знали, что в завязке он был, но вместо того, чтобы помочь, довели ситуацию до крайности. Они же могли просто позвонить Андрею, но оказались слишком увлечены своей возросшей значимостью в жизни Горшка, ведь Князь больше не маячил рядом и Балу не стало, а значит, вакантное место всё ещё свободно. — А мы это, — мнётся Яша, — Миху навестить решили. Ну, узнать, как он тут вообще.       Андрей чувствует, как сами по себе сжимаются кулаки. Они ведь не знают, что тут произошло, что Горшок чуть кони не двинул. Никто на самом деле не знает — Андрей и Агате-то не всё рассказал, но демону на плече этого не объяснишь, и он жаждет крови. — Нормально он. Вы, ребята, — Князь пинает носком ботинка небольшой камешек под ногами, — шли бы, короче, отсюда.       И, возможно, ситуацию вполне можно было бы миром решить, если бы троица послушалась и свалила в туман, но Ренегат, как обычно, решает свои пять копеек вставить, выводя Андрея на открытый конфликт. — А ты, Андрюх, чего за Горшка-то решаешь, он мальчик взрослый, сам за себя отвечать может. — А он наотвечался уже, — едва ли не скрипя зубами, бросает Андрей. — Реник, блядь, вы и так уже сделали, что могли, и я, честно сказать, вас бы и на полметра к нему больше не подпустил. Но ты прав: Миша взрослый, сам может решать, но только не сейчас. Вернёмся в город — тогда и поговорим.       Обсудить им, и правда, придётся многое. Князь, конечно, прекрасно понимает, что полностью оградить Горшка от этих ребят у него не получится, они всё ещё «Король и Шут», пусть и ему там места больше нет. Тем не менее, после всего произошедшего оставлять Миху с группой наедине Андрею банально страшно: ещё один срыв, скорей всего, окажется последним. — Сань, давай действительно в другой раз. Поехали домой, — просит Яша — единственный адекватно воспринимающий реальность человек.       У Князя с Горшком всегда своё кино, и лучше лишний раз туда не влезать. Яша, если честно, теперь стремается немного, что головы их полетят, когда Миха вернётся. И похуй, что он сам на Андрюху пиздел почём зря, — ему можно. А вот то, что они себе лишнего позволяли, теперь явно выйдет боком. — Нет, погоди, — упрямо отмахивается Ренегат — у него с Князем свои счёты. — Мы сюда три часа тащились. Миха, может, вообще не в курсе, что ты тут хуйню такую развёл. Кто ты такой вообще, чтобы подобные решения в одиночку принимать? «Король и Шут» — это мы теперь, так что без обид, Андрюх.       Саня иногда реально борщит — ну, базар, короче, не фильтрует. Есть за ним такой грешок. Раньше, конечно, он с Князем не закусывался, они даже вроде как дружили и понимали друг друга, но после того, как тот с группы ушёл, Ренегата реально понесло. Вот и сейчас он упрямо шагает вперёд, натыкаясь на Андрея, который двигаться с места абсолютно не собирается. — Я бы понял, если бы ты в натуре поддержать его хотел. Только в пакете у тебя явно не сок с фруктами, — отвечает Андрей и ощутимо пихает Реника в плечо. — Послушай вон Яху, и хорош уже из себя героя строить.       Ситуация накаляется до предела, и, когда Саня в ответ толкает Андрея, отчего тот впечатывается в дверь, все присутствующие чётко осознают, что драки, кажется, не избежать. Князь давненько на Ренегата зуб точит и возможность ему въебать точно не упустит.        И Андрей, откровенно, даже рад: ему и вправду слишком уж хотелось не в меру пиздливому Ренегату по морде хорошенько прописать. К счастью, ситуацию спасает уже сам Горшок.       Он буквально вылетает из-за двери, сонный, лохматый, на щеке след от подушки, но злющий, как чёрт, — Ренегата от Князя с такой силой отпихивает, что тот с трудом удерживается на ногах. — Андро, нормально всё? — Миха обеспокоенно хватает того за плечи, смотрит бешеными глазами, дышит тяжело.       Андрей нервно отмахивается, хотя понимает, что Миха, так-то, ни в чём не виноват. — Какого хуя вы все сюда припёрлись? Кто вас звал вообще? — возвращая своё внимание участникам группы, орёт Миша.       Да, иногда (очень часто) Горшок бывает тем ещё редким мудаком. Вряд ли он реально хоть на секунду задумался, что ребята тащились к нему почти полдня. Но так было всегда: между Андреем и чем угодно он всегда выбирает Андрея. Исключением стала только наркота — и то, каждый раз уходя в завязку, Миха делал это больше для него, чем для себя. — Мих, ты, это, подсбавь обороты, — просит Поручик. — Реник не прав, конечно, но и Князь не святой. Мы ведь за тебя переживаем — ты же не звонишь, пропал куда-то.       Андрей молчит — лишь нервно закусывает губы, до боли сжимая кулаки и пытаясь успокоиться. Переживают они, блядь, вы посмотрите только. За жопы свои они переживают! Знают же, что не станет Михи — и они по миру пойдут. — Нормально всё со мной, ё-моё, — всё так же недовольно бросает Миха. — Ну хорошо, — поднимая руки в примирительном жесте, отвечает барабанщик. — Так мы, это, может, зайдём? Поговорим по-человечески, без этого вот всего.       Миха косится на нервного Князя за своей спиной, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Вы Андрюху слышали.       Поручик усмехается. Кажется, это они уже проходили. — Ладно, Мих, ты, это, поправляйся, короче, — вклинивается Яша и суёт Мише в ладони пакет. — Это вот тебе. И позвони-те, как вернётесь.       Князь выхватывает пакет раньше, чем Горшок успевает протянуть руки. Яша тяжело вздыхает. — Чай там, Андрюха, и конфеты всякие.       Они, конечно, неправы тогда оказались, но и не совсем ведь конченые люди. Миха, по крайней мере, для самого Яши никогда чужим не был, что бы там Князь о нём ни думал.       Андрей, впрочем, в пакет всё равно заглядывает. Не доверяет.       Троица разворачивается к выходу, но уже у калитки Саня опять вставляет свои пять копеек. — Перебарщиваете вы, мужики, со своим вот этим вот, — он выразительно вздёргивает бровь и сцепляет пальцы между собой. — И паранойю, Князь, лечить нужно. — Ренегат, сука, — рычит Миха и едва не срывается за ним вслед.       Тормозит его, как всегда, Андрей. — Тих, тих, Миш, потом, это потом, — говорит он, крепко удерживая Горшка за плечо.       Они не знают, что тут произошло, а потому и не понимают, отчего Андрей теперь параноит почём зря. Но ему, если честно, на мнение ребят глубоко насрать. Обидные слова всегда только от Миши били по самому больному. Предательство пацанов, конечно, тоже пошатнуло, но даже близко не так. Горшок Андрея тогда убил. Растоптал и его, и мир их — тот мир, который Князь ему подарил. И посмотрите-ка, спустя два года Князь снова тут? Наверное, гордости у него нет совсем. Но что уж тут, какая гордость может быть вообще, если Миху он чуть не потерял? — Андрюх, ты только не бесись. Я же их не звал, понимаешь, да? — тарахтит Миша Князю в спину и, не сбавляя темпа, шагает следом за ним в дом. — Мих, бесишься сейчас ты, — отвечает Андрей и на автомате тянется к сигаретам, но вовремя одёргивает себя. — А тебе, кстати, это сейчас вообще не на пользу. — Да что ты со мной как с ребёнком, Дрюх, — возмущённо рычит Миша в ответ. — Мы трахаемся с тобой или в дочки-матери играем?       Андрей и сам хотел бы понять, какого хуя они вообще тут делают. Им бы сесть и поговорить обо всём по-человечески, обсудить весь тот пиздец, что с ними за последние годы произошёл, а не руки друг другу в штаны совать. И будь им по двадцать, Князь бы даже понял: тогда они могли себе позволить не думать о завтрашнем дне, но теперь между ними пропасть размером с океан, а ещё семьи, перед которыми обязательно будет стыдно, когда всё это наваждение спадёт. — Ты о чём там думаешь сейчас? — всё с тем же злым напором рычит Горшок. — Прикидываешь, как опять свалить от меня? Бросить хочешь, забыть всё и жить, как раньше, в дружбу поиграть, может быть? Хуй я тебя отпущу, понял! Слышишь меня, никуда ты не уйдёшь!       Миха весь как натянутая струна, в глазах его, чернющих от злости, пожар и страх животный, неконтролируемый. Горшок пихает Князя в спину, отчего тот от неожиданности даже сгруппироваться не успевает и лбом хорошенько вписывается в раму открытого окна. — Блядь, — шипит Андрей, пытаясь не завалиться на пол.       Голова начинает кружиться, а на пальцах ощущается влага — Андрей не сразу даже понимает, что это кровь. Зато Миха в одно мгновение теряет весь свой запал, кидается к нему, испуганный до усрачки, и крепко хватает за плечи. — Дюсь, твою ж мать, больно, да? — тарахтит он. — Прости меня, прости, пожалуйста. Долбоёб, что с меня взять. Ты присядь, я сейчас аптечку притащу.       Он осторожно усаживает Князя на стул и, громко топая ногами, уносится из комнаты.       Андрею смешно даже: сколько раз они друг другу морды били, и посерьёзнее травмы случались, не говоря уже обо всей той боли, что Миша своими словами и поступками причинил, а тут царапина — и смотри, как завёлся. Может быть, эти два года Горшка, и правда, чему-то научили?       Миха возвращается с аптечкой под мышкой, усаживается перед Андреем на корточки, льёт на ватку перекись и с несвойственной себе осторожностью обрабатывает рану. — Прости, Дюш, — снова повторяет он. — Да хорош извиняться, Мих. Простил уже, да и не злился, вообще то, — признаётся Андрей. — Ты сам что-то себе разогнал, сам взбесился. Давай пластырь лепи, и пожрём, чё там эти притащили?       Миша всё равно смотрит как собака побитая. Клеит пластырь Князю на лоб, но встать не даёт. — Поцелуешь?       Андрей не выдерживает — смеётся. Иногда Горшок такое выдаёт, что слов не подобрать. Князь ерошит пятернёй волосы на макушке и притягивает Мишу ближе к себе, накрывая его нервно поджатые губы своими. Тот выдыхает в рот Андрею и практически сразу проталкивает свой язык, отчего поцелуй становится жарким, напористым и таким сейчас необходимым. Ещё немного — и Князь точно разложит Миху прямо на этом столе. Подобная мысль даже не пугает и кажется до смешного обыденной.       И почему они раньше не додумались решать все свои недомолвки именно таким образом? Как бы тогда сложилась их жизнь?       Поразмышлять о прошлом Горшок Андрею не даёт — руками шарит жадно, забирается под футболку и нагло лезет Князю на колени. — Тяжёлый, Мих, — с напускным недовольством шепчет тот.       Горшок в ответ усмехается и по-дурацки тянет Андрея за щёки. — Сам-то тоже уже не пушинка.       Ну так Князь на колени-то к нему и не лезет. Впрочем, все возмущения отходят на второй план, потому что Миша ёрзает своей задницей по вставшему члену Андрея и довольно лыбится, явно обрадованный реакцией на свои действия. — Андрюх, — зовёт он, покусывая Княжескую шею. — Чё опять придумал? — на выдохе спрашивает тот.       Эти Михины интонации он выучил уже наизусть. — Хочу потрахаться. Ну, нормально, понимаешь, да?       Андрей понимает очень хорошо. Происходящее между ними Князю всё ещё не понятно до конца, но факт физической составляющей отрицать было бы глупо. На Мишку стоит, Мишку хочется, а в некоторых моментах вообще особенно сильно — нагнуть его и вытрахать из башки этой бедовой всю дурь. — Прям сейчас? — на всякий случай уточняет Андрей, потому что, несмотря на дикое желание, он пока не уверен, что полностью готов. — Не, — отвечает Горшок и нетерпеливо тянет вниз его домашние спортивки вместе с бельём. — Тут проблематично будет, а до спальни не дотерплю уже. Давай по старинке, ручками.       Князь улыбается прямо в поцелуй и уже привычным движением смыкает пальцы на Михином члене.       Чай с конфетами они, к слову, пьют уже ближе к полуночи — прямо в кровати, по-идиотски обкидываясь фантиками от этих самых конфет.       Миша потихоньку идёт на поправку. Выглядит посвежевшим, отдохнувшим, даже румянец на щеках то и дело расцветает, и Андрею очень нравится на него смотреть. И, что самое чудесное, ничто не останавливает его от этого любования Горшком. Почти как в далёкие времена их молодости, когда душа была нараспашку и казалось, что весь мир по плечу. — Миш, ты, кстати, телефон мой не видел? — спрашивает Андрей в один из дней.       Он настолько погрузился в их с Мишей мир, что жизнь за его пределами всё ещё кажется чем-то очень далёким и ненастоящим. А там ведь Агата, и она, скорей всего, ждёт обещанного звонка. Только вот, куда он свой телефон посеял, Андрей никак не может вспомнить.       Миша, задумчиво перебирающий струны, отрывается от своего занятия. — Не, не видел, — мотает головой и почти сразу же подзывает к себе: — Иди покажу, чë придумал.       О телефоне Князь снова благополучно забывает, полностью погружаясь в Мишину музыку, которой так сильно в его жизни не хватало.       Конечно же, всё это выходит боком, потому что найди Андрей тогда телефон, то, наверное, появление Ольги не стало бы для него сюрпризом.       Князь на самом деле ещё спит, когда Оля приезжает, — его будит их с Михой спор, который разгорается с каждой секундой всё сильней. — Я же попросил тебя не приезжать, Оль, ну зачем?       На этих словах Андрей спускается на первый этаж, натыкаясь на полный негодования взгляд супруги Горшенёва. — Андрей, ты почему не позвонил, когда Миша в больницу попал? Если бы не Агата… Она, кстати, дозвониться до тебя уже неделю не может. Совести у вас, мальчики, нет.       И тут Князь с ней даже спорить не станет. Появление Ольги его как будто в один момент отрезвляет. Он ведь помочь Мише должен был, быть другом ему, поддержкой, а в итоге получилось не пойми что. Андрей понятия не имеет, как теперь Агате в глаза смотреть, хотя вот у Михи, судя по всему, с этим проблем никаких нет. — Не лезь к нему, — довольно грубо одёргивает супругу тот. — Я тебе всё уже сказал: нормально я. А теперь езжай домой. — Мишка, ты что говоришь вообще? Куда я должна ехать после того, что с тобой произошло? Тебе лечиться нужно, а Андрея дома жена ждёт!       Агата ждёт. А он тут думает, как бы Горшка выебать и подольше из мирка этого иллюзорного не выползать. Взрослый мужик ведь уже, а такую хуйню вытворяет. — Нет! — орёт Миша — так, что даже Князю на секунду становится страшно. — Никуда он не пойдёт!       У Миши руки трясутся, он злой и нервный, как чёрт. Ещё немного — и в ход пойдёт битая посуда. — Оль, ты пойди лучше пока, это, — Андрей не знает, как слова правильно подобрать. — Чаю попей, короче.       Девушка недовольно поджимает губы и смотрит всё так же строго, как только она одна умеет. — Андрюш, ты лучше пойди жене позвони. Она очень беспокоится.       Князь понимает, что уходить ему сейчас нельзя: Горшок в таком состоянии вообще на любую хуйню способен. Тем не менее, здравый смысл всё же побеждает. Оля с Мишей без него эти два года как-то справлялась — хреново, конечно, как показала практика, но всё же. И правильно будет не в их семью лезть, а своей заняться. Андрей должен осознавать, где лучше уступить и сделать что-то во благо других, хоть и самого от этого хуёвит.       Он коротко кивает Оле и быстро уносится наверх, стараясь не вслушиваться в Мишины крики. Это не его дело. Впрочем, у Горшка, как обычно, на этот счёт своё мнение. Он ураганом залетает в спальню за Андреем, громко хлопая дверью, отчего Михина косуха падает с вешалки и из внутреннего кармана вылетает потерянный Князем телефон. — Серьёзно, Мих? — вглядываясь в бездну чужого взгляда, спрашивает Андрей. — Хотя о чём я вообще — конечно, ты серьёзно. Не понимаю только, зачем?       Мужик ведь взрослый, сорокет на носу, а хуйню творит как пацан непутёвый. — Неважно это сейчас, ё-моё, — отмахивается Миша. — О другом вообще речь.       Андрей злится. Так ведь всегда было: только Горшок может распределять свои дерьмовые поступки по степени важности, а ты, Княже, смирись и расслабься. — Да какого хуя неважно-то, Мих? Зачем ты спрятал телефон?       Горшок молчит, упрямо поджимая губы, и это только сильнее выводит из себя. — Сука, Миха, ты либо говори, либо я прямо сейчас за эту дверь выйду, и в задницу всё вообще!       И тогда Горшок взрывается окончательно. — Да потому что зассал я, что ты свалишь опять! Ты, Андрюха, меня мудаком считаешь, и я тут, конечно, с тобой спорить не буду, но ты сам-то чем лучше, ё-моё? Чуть что не по-твоему, сразу тему свою разгонять начинаешь: «Уйду»! Уйду, блядь! Я ведь и так всё для тебя, всё, что могу, вообще, так какого хуя пугаешь меня этим вечно?       Андрей за собой и не замечал раньше. А сейчас вот задумался и как будто прозрел. Он бы хотел сказать, что не со зла это, что не преднамеренно, но правда ведь в том, что он с самого начала знает: Миха за него цепляется крепко, и, несмотря на своё по сути свинское отношение, потерять его — для Горшка огромная трагедия. И даже после случившегося Князя, видать, не отпустило — привык, наверное, к такому способу манипуляции. И это пиздец какая нездоровая хуйня. — Так ты не слышишь меня по-другому, Мих! Как мне ещё тебя тормозить?       И это тоже чистая правда, потому что других способов Андрей не знает. Разумные аргументы Горшок как будто из принципа не воспринимает. А подобные вещи работают. — Так и не нужно тормозить меня больше! — орёт тот в ответ. — Я ведь завязал, не пью, курить вон бросаю, ты мне даже кофе выпить не даёшь. Что мне ещё сделать, чтобы ты остался? — Мих, не нужно делать это ради меня! Ради себя, ради Ольги, в конце концов, сделай!       А курить пиздец как хочется. А ещё лучше — уснуть и проснуться во времена Эрмитажа, и чтобы всё по-новому. Переиграть. — Только делаю это я ради тебя, нравится тебе это или нет, — отвечает Горшок. — И если ты уходить решил, то вали. Но, когда я подыхать буду, не смей меня спасать! Я запрещаю, понимаешь, да?       И тут до Андрея чётко доходит вся реальность происходящего — они ведь оба больные на голову. Они ведь эту хуйню через всю жизнь свою тащат. Андрей кричит: «Уйду» — Миха в ответ: «Сдохну». И по итогу же, сука, практически сделали, что обещали. Оба. Извели друг друга дальше некуда. — То, что у нас с тобой происходит, Мих, вообще не нормально, — озвучивает свои мысли Князь.       Миша, конечно, всё воспринимает по-своему. — Да что ненормально-то, Андро, ё-моё? Не девяностые давно уже, по телику вон мужики размалёванные в трико пляшут, и всем насрать! Никому дела нет, кто там с кем ебётся. Один ты загоняешь.       Андрей на эту тему уже давно не загоняется. Было по молодости, но теперь-то уж чего. Ну, стоит у него на друга — ну и хрен с ним. Физиология — дело такое, кто её вообще поймёт. А с Мишкой у них химия. Один мир на двоих. Был один. — Да при чём тут это вообще, — отмахивается Князь. — Я о нас с тобой. О тебе и обо мне конкретно. У нас с тобой, это, созависимость, короче, нездоровая. — И чё? — фыркает тот в ответ. — Полечить предлагаешь?       Андрей усмехается. — Лечить раньше нужно было — теперь-то поздно уже.       Миха вздыхает тяжело, приземляется на кровать и смотрит печально так, в самую душу — наизнанку выворачивает. — Андрюх, я полжизни молчал, но надоело уже — честно тебе скажу, сил нет. Я по-нормальному с тобой хочу. Хотя бы то время, что осталось, рядом быть. Чтобы утром в первую очередь морду твою недовольную видеть, жрать там вместе, музыку писать, рассказывать, как день прошёл. Вот эту всю хуйню хочу, понимаешь, да? И трахаться с тобой, Андрюх, хочу пиздец просто как — так давно уже, что от самого себя тошно. И, как оно там называется, поебать вообще, если откровенно.       Андрею и хорошо, и больно одновременно, и чувств так много, что под рёбрами жжётся всё, щемит. — А раньше почему не сказал?       Сколько всего могло бы не случиться, приди к нему Горшок с этим разговором раньше. — Так я сказал ведь, Андрюх, а ты, это, — Миха неловко чешет затылок, — отморозил меня, короче.       У Князя мозг сейчас, кажется, вообще взорвётся от наплыва информации. Он, хоть убей, никаких признаний от Михи не помнит — он бы этого не пропустил. — Это когда такое было?       Миша поднимает на него глаза и смотрит как на идиота, пока до него не доходит очевидное. — Ты что, реально не помнишь? — спрашивает он и в ответ на кивок продолжает: — В девяносто восьмом мы Шуркин день рождения отмечали — нажрались тогда пиздец как, ты ещё магнитофон его разъебал случайно, а я тебя домой тащил. Весь вечер думал, как бы смелости набраться и засосать тебя. А ты шёл весь такой одухотворённый, блядь, что-то про звёзды втирал. Ну, я и решился, когда к дому твоему подошли. Ты ответил даже. Я радовался, как идиот, думал, теперь всё по-другому будет. А на следующий день ты сделал вид, что ничего не произошло, и потом тоже… Ну, я ж не совсем тупой, понял, что к чему. Лезть не стал. Лучше уж быть тебе другом, чем вообще никем.       Он ведь не серьёзно сейчас? Андрей злится на себя, на водку палёную, на Шуру, который в него эту водку вливал, мол, за здоровье его, потому что того, что Миха рассказывает, в мире Андрея не происходило. Он того вечера и не помнит даже, не говоря уже о том, как он домой попал. — Мих, да я ж в говнище был совсем, ты чего? — совершенно убитым голосом спрашивает Князь. — Я не помню этого. Я вообще с того дня практически ничего не помню. Нужно было сказать. Блядь, Мих!       И до того обидно становится, сколько же времени они проебали! — Да, зассал я, Княже, — признаётся Горшок. — Но сейчас вот говорю.       И это, конечно, здорово. Только вот в этом «сейчас» имеется так много «но», через которые без потерь не перешагнуть. — И как ты себе всё это представляешь? У нас теперь семьи есть, Мих. Да и дерьма столько между нами, что я понятия не имею, как его разгребать.       Миша щурится от солнца, пробивающегося через окно, и хватает Андрея за руку — ладонь у него большая и тёплая, а ещё успокаивает волшебным образом. — Я с Олей прямо сейчас поговорю, всё объясню, она поймёт. А тебе нужно с Агаткой всё порешать. А то, что между нами… С этим мы разберёмся, Дюш. Нам с тобой не впервой.       И, наверное, Мишка прав во всём. Всё у него, как обычно, легко и просто. Но Андрей не уверен, что сможет вот так, в омут с головой. После двух лет боли, молчания, обид бросить всё, и снова по уши. «Бывших наркоманов не бывает», — сколько раз Князю об этом говорили, а он каждый раз Михе верил, как себе. Но в этот раз довериться становится очень сложно. — Мне нужно время, Мих, — начать спорить Андрей Горшку не даёт. — Теперь мы будем делать всё на моих условиях. Диктатура, Мих.       Горшок недовольно вздыхает, но кивает согласно. — Ты останешься с Олей, поговоришь обо всём с ней нормально. А я поеду домой, к Агате. И тоже с ней поговорю. А потом я для себя решу, готов ли я начать всё с самого начала, и если да, то я вернусь, и тогда уже мы с тобой обсудим всё, что случилось, и всё, что ещё только может произойти.       Мише этот план совершенно не нравится, и Андрей это прекрасно видит. Но по его правилам играть — это во все тяжкие с разбегу. Князь на такое не согласен. — Только по-нормальному, Миш. Без шантажа и манипуляций, которые мы с тобой, по ходу, вдвоём охренеть как любим.       Андрей прекрасно понимает, что они всё ещё ходят по очень тонкому льду и одно неправильное движение может всё в один момент разрушить. — Ты согласен? — уточняет он. — А то у меня выбор есть, — раздосадованно бурчит Горшок. — Мих!       Миша размашисто вскидывает руки и печально вздыхает. — Согласен я, ну, сам же сказал: диктатура теперь.       Андрея немного отпускает. Он улыбается в ответ, тянет недовольного Миху к себе и оставляет на обиженно поджатых губах невинный поцелуй. Весь гнев Горшенёва сходит на нет. А уже через час Князь садится в машину, стараясь унять внутри себя тревогу. Оставлять Мишу, пусть даже с Олей, страшно, но нужно. Пока они вместе, в этом замкнутом пространстве, думать нормально ни у одного из них не выходит. На расстоянии лучше, хоть и тяжелей.       Андрей даёт себе неделю на подумать. Он старается мыслить рационально, взвешивать все «за» и «против», но в результате всё сводится к одному: жить с Мишей тяжело, порой невыносимо, но без него жизнь превращается в существование, как будто кусок души вырвали, и даже творить выходит неполноценно. Князь не знает, для чего и за что вселенная столкнула их вместе, но в судьбу он верил всегда, равно как и в родство душ. И если уж так получилось, что его родственная душа — взбалмошный, эгоистичный панк с замашками мазохиста, то с этим остаётся только смириться. Андрей ведь и сам не подарок, если на то пошло. И это очень здорово, что они есть друг у друга именно такие неидеальные.       Агата смотрит как будто в самую душу, выворачивая из Андрея всё самое сокровенное. Она отлично это умеет. И глаза у неё тёмные, бездонные, почти как у Мишки. — Уходишь, да? — спрашивает она настолько спокойно, что становится страшно. — Агат, — виновато тянет Андрей, — я, правда, не знаю, что тебе сказать. Я очень перед тобой виноват.       И это без лишнего пафоса на самом деле. Князь свою жену считал и считает идеальной женщиной. Таких, как она, в мире больше не существует. Она не просто любящая спутница, она его боевой товарищ, готовый с ним хоть в огонь, хоть в воду. Андрей мечтал с ней всю жизнь провести, состариться, в конце концов, но Миха, как обычно, все планы пересрал. — А что тут скажешь, Андрей? У меня такое чувство, что я тебя с самого начала у него взаймы брала.       Агата улыбается невесело и отворачивается к окну. — Я не врал тебе никогда. У нас ведь с Михой, ну, ничего такого не было никогда, — отвечает Князь.       Говорить об этом ему неловко. Но теперь придётся привыкнуть, если уж решился жизнь свою с ног на голову перевернуть. Такие решения без последствий не бывают. — Оно было, Андрей, вот тут вот, — Агата выразительно тычет своим пальцем Князю в грудь. — Я пыталась, но он тебя к себе намертво привязал, не разорвёшь. Так что если чувствуешь, что готов на него всю жизнь положить, то иди. Я держать не стану. Но от себя скажу, что ты идиот и когда он снова в яму свалится, я тебя обратно не приму.       Агата не святая, и отдавать мужа другому ей совершенно не хочется. Но в этой борьбе она уже заведомо проиграла. Андрей Горшку принадлежит безоговорочно. Всегда принадлежал. — Я счастлив, что ты появилась в моей жизни. Спасибо тебе за то, что ты — это ты.       Расстаются они всё же на хорошей ноте. И это пусть немного, но успокаивает тревогу в сердце. Андрей ожидал худшего расклада, но Агатка, как всегда, оказалась умней. Отпустила.       Осталось только для самого себя решить, готов ли он простить всё, забыть обиды, отпустить боль и быть с Мишей до самого конца? Сделать этот шаг сейчас — значит отрезать все мосты назад. Довериться целиком. А главное, поверить в то, что теперь всё будет иначе, что Андрею больше не придётся бороться с Мишей за его же жизнь.       В этот же день Князь садится в машину. В багажнике чемодан, а впереди — неизвестность.       В доме накурено и душно. Андрей первым делом открывает окна на первом этаже и осуждающе смотрит на пепельницу, под завязку набитую бычками. Он внимательно осматривается вокруг, уже ожидая увидеть пустые бутылки из-под алкашки, но тех, к счастью, не обнаруживается. Сигареты — это меньшее из зол. Сдержал обещание, не сорвался.       Андрей вслушивается в подозрительную тишину и, стараясь не поддаваться тревоге, идёт наверх. Сердце предательски сжимается в груди, когда на кровати он замечает развалившегося в позе звезды Горшка. На секунду становится страшно, но Андрей быстро замечает: спит. Грудная клетка медленно поднимается и опускается в такт дыханию. В спальне накурено так же сильно, как и на кухне, а пепельница стоит прямо около развороченной постели. Не бухал, не ширялся, зато сигаретами душу отвёл.       Князь морщится от душного, провонявшего табаком помещения и точно так же, как и внизу, открывает настежь окно, матерясь себе под нос. От звуков просыпается Горшок. — Миха, ёб твою мать, весь дом прокурил!       Горшок сонно трёт глаза и смотрит на Андрея потерянно, словно не верит, что тот реально тут. Как будто стоит моргнуть — и виденье исчезнет. — Вот это я изымаю, — Князь выразительно трясёт полупустой пачкой сигарет. — Будет выдаваться дозированно, за хорошее поведение.        Всю неделю Андрей изводил себя мыслями, насколько странно всё это будет. Как это вообще — жить с мужиком вот так вот. Нет, даже не с мужиком, а с Михой. На деле же всё оказывается до смешного обыденно, он будто бы возвращается домой. Миха всё такой же непутёвый, но родной. Как и всегда. Ничего не изменилось. — Андрюх, так ты, это, вернулся типа? — глупо спрашивает Горшок.       Князь невольно улыбается, наблюдая за таким сонным и немного настороженным Михой. Ждал, но почти не верил, что, правда, придёт, это Андрей по его взгляду читает. — Ага, типа того, — непринуждённо бросает Князь. — Значит, останешься, — запинается Миша, — ну, это, со мной?       В тёмных глазах столько надежды и нежности, что Андрей, наверное, по-другому и не смог бы. Агата права, Миша его к себе привязал крепко и, судя по всему, навсегда. — Останусь, Мих, куда я уже денусь, — усмехается Князь и, наклоняясь, целомудренно чмокает его в губы.       Горшок расплывается в счастливой улыбке и долго тарахтит о том, как хорошо, что Андрей вернулся, как много они сделают теперь, как всё будет у них. Конечно же, будет именно так, как и мечталось. Андрей смотрит на Миху и вдруг буквально за несколько секунд видит перед собой того самого забавного мальчишку времён реставрационки. Долговязого, лохматого, с обломанными передними зубами. Миша Горшенёв — с ярким блеском в карих глазах и бешеной энергетикой, сшибающей всех на своём пути. Андрей потянулся и почувствовал, как навстречу потянулись в ответ. Родственная душа. Единственный. Навсегда. — Люблю тебя, Мих, — прерывая несвязное тарахтение, вдруг говорит Андрей.       Горшок замолкает. Смотрит огромными глазищами, которые подозрительно начинают блестеть, и наклоняется, скрывая лицо за копной длинных волос, местами посеребрённых сединой. — Я тоже, Андрюх. Ты ведь даже не представляешь насколько.       Андрей не представляет — он знает. Ведь у них всё на двоих: жизнь, творчество, боль, обиды, дрянной характер и, конечно же, чувства, потому что без них не было бы ничего. Гладко не будет, Князь это знает наверняка, но раз уж судьба подарила им второй шанс, то побороться стоит. Миха вообще стоит всего на этом свете.