Сукуна на ферме

На границе дня и вечера темнело очень быстро: солнце заходило за гору и подсвечивало кучерявые заросли на склоне, как кудри на макушке, и огороды и поля у подножья раньше времени погружались в сумрак. Мегуми, который собирал мяту и лаванду, поднял голову, смотря на небо, но взгляд все равно уходил в сторону, к маленькому крыльцу и разбитым ступеням, на которых Сукуна сидел и крутил в крупных пальцах трубку, будто раздумывая, курить или нет. Мундштук кисеры ходил туда-сюда, как маятник, и Мегуми отвернулся, не глядя срывая травы и напарываясь руками на крапиву. Пучок собранной мяты он едва не упустил из рук от неожиданности, тихо шипя сквозь зубы, и Сукуна повернул в его сторону голову, посмотрел тяжело, пристально, отчего жарко забухало сердце в груди. Когда они решили бежать из техникума, Мегуми и не помышлял, что все будет так. В глуши, в запустении, среди коз и бесконечных огородов, на которых они портили руки, в небольшом домике на одну комнату, у которого текла крыша, и приходилось ставить на чердаке кастрюли и ведра, и звук разбивающихся о металлические днища капель что-то дергал внутри, будто крючком. Здесь они оказались еще сильнее спаяны, и казалось, весь мир исчез за покосившимся забором и калиткой, и остались только они вчетвером. Но Юджи был жив. Его не казнили. Он поменялся местами с Сукуной, посмотрел на кисеру в своих руках и отложил в сторону, запрокидывая голову к небу и улыбаясь. От его улыбки у Мегуми подкашивались колени. Когда он подошел ближе и положил свежие пучки трав на перила, посеревшие от времени, нестерпимо захотелось стечь на землю, к ногам Юджи, вскинуть голову, смотря на него снизу вверх, как преданная псина. Но Мегуми только сел рядом на ступени и лег головой на его колени. На востоке темнело небо. Оттуда же ветер гнал чернющие мясистые тучи, и плотный воздух налипал на лицо духотой. Пахло дождем и надвигающейся прохладой, и Мегуми прикрыл глаза, когда почувствовал в волосах ладонь. Сухая, горячая, жесткая, она легла на голову широкой тяжестью, и Мегуми прикусил губу, вспоминая ночь и духоту, которая пахла похотью и любовью, и перевитые чернотой меток жесткие сухие руки Сукуны на груди Нобары. Нобара и Сукуна двигались лицом к лицу, и Мегуми смотрел, как с каждым движением навстречу их спаивает между собой все больше и слаще, а он не может отвести от этого взгляд. — Я устал от бездействия, — признался Мегуми, зная, что сейчас уже лежит на коленях Сукуны, а не Юджи, — Нельзя прятаться вечно. Небо, готовящееся к дождю, темнело быстро и наливалось влагой. Запах надвигающейся грозы щекотал ноздри. — Мне кажется, я схожу с ума. Одни горы, козы, а до деревни минут сорок на велике… — Слишком тесно для твоих амбиций? — бархатно усмехнулся наверху Сукуна, и Мегуми, хмурясь, перевернулся на спину. Он не был уверен, что у него когда-нибудь были грандиозные планы. С легким сожалением, Мегуми поймал себя на мысли, что он всегда был на редкость не инициативен, хотя всегда знал, что делать или как вытянуть из ситуации как можно больше пользы. — Тесно, — помолчав, ответил он, — Я думаю, в твои планы тоже не входит быть навечно похороненным на ферме с козами. Сукуна неожиданно по-человечески страдальчески свел брови и поджал уголок губ. Мегуми едва сдержал усмешку. Вот так, в еще более замкнутом пространстве, чем было в техникуме, Сукуна все больше и больше открывался с неожиданных сторон. Он казался живым, казался настоящим, а не самым страшным проклятием всех времен. Хотя сложно бояться того, кто орет матом на ворон, оккупировавших их огород, принимает роды у козы, или сооружает из палок и тряпок пугало от тех же пресловутых ворон, когда достало отстреливать их по одиночке проклятой техникой. Потому что когда дело дошло до реальной работы на ферме, опыта у них троих городских жителей было ни на грош. Мегуми, например, козу только в зоопарке видел и то, горную, которая в Андах живет. — Молодо-зелено...— заводил глаза Сукуна и терпеливо, насмешливо снисходительно говорил, что делать. И его такого бояться было нелегко. Это стокгольмский синдром, — размышлял Мегуми. Какая разница, — отвечала Нобара, — когда это всех устраивает. Когда в калитку, направляя по дорожке велосипед, зашла Нобара, Мегуми едва не вздрогнул, хотя уже много раз видел ее маскировку. Длинный черный парик с аккуратной ровной челкой превращал ее лицо в кукольно-милое, и привычный оскал ему не шел и даже внушал ощущение чего-то неправильного и неестественного. В загоне блеяли козы и флегматично жевали траву. Сукуна склонил голову к плечу, смотря, как Нобара ставит велосипед в сарай, достает из корзины над передним колесом продукты и тащится к ним. Потом, задрав голову к чернеющим тучам, она поморщилась. — Я купила клеенку, две. Но не уверена, что она спасет при сильном дожде. От того, что она подняла голову, парик слегка накренился, и под черным волосом мелькнула короткая каштановая прядь. — Сними этот кошмар с головы, и я посмотрю, что можно сделать, — сказал Сукуна, чуть щурясь, — И нужно закрыть коз в сарае. — Сарай у нас тоже протекает, — между делом заметил Мегуми, так и не вставая с колен Сукуны. Нобара качнулась с пятки на мысок, с отвращением покосилась на коз. Козы покосились на нее водянистыми глазами, и все, и козы и Нобара, пришли к полной взаимной неприязни. — Лучше я залатаю по-быстрому подтекающую крышу, а ты займешься козами. — Добро, — согласился Сукуна и пошевелил ногами, намекая, что он хочет встать. Мегуми нехотя сел, упираясь плечом в балку перилл. — Знаете, в нашем положении, «подтекающая крыша» звучит очень метафорично, — заметил он, и Нобара, и Сукуна одновременно фыркнули причем практически одинаково. На этом все разошлись по делам. К ночи у Сукуны кончилось время, и на кровать Нобара толкнула уже Юджи, который шало улыбнулся и засуетился, стаскивая штаны и футболку. От плотнеющей по углам духоты не спасало открытое окно, которое потом пришлось закрыть, потому что небо прорвало водой, и подоконник стало заливать. Как и чердак. Клеенка их спасла, но не слишком, и наверху забарабанило по кастрюлям, но в общем гуле и шуршании ливня, в том, как ветер бросался в стекло, а вода заливала снаружи их деревянный дом, что-то было неуловимо спокойное. Как будто понимаешь, что там за окном жизнь идет своим ходом, их ищут, прочесывают префектуру за префектурой, но здесь, в нагретой за день комнате, где воздух отравлял легкие любовью, было спокойно и безопасно, и происходило что-то обособленное, настолько завораживающе-удивительное, что гулко и горячо бухало в груди и хотелось закричать. Нобара уже без одежды нырнула к Юджи, оседлала его, падая в его протянутые, как к божеству, руки, и в тусклом желтом свете лампы они походили на две разгоряченные тягучие восковые скульптуры. Мегуми помедлил, рассматривая их, машинально крутя в руках флакон со смазкой, за которой приходилось ехать на остановку на велике, дальше на автобусе сначала до станции, а потом на поезде в маленький город. Нобара гибкая, задыхающаяся под ласками Юджи, изгибалась, прекрасно зная, как соблазнительно выглядит, но не спеша делать что-то серьезнее, чем просто тереться об него. Взгляд голодно зацепился в тонкую линию ее спины, крупные ладони Итадори на талии, потом на бедрах, ягодицах. Она бросила взгляд через плечо, и Мегуми шагнул к ним, забираясь на кровать. — Прогнись немного. — Так? — мурлыкнула она, ложась Юджи на грудь и, опустив руки, развела в стороны ягодицы. У Мегуми перехватило дыхание, а во рту пересохло. Он уткнулся ей в поясницу, размышляя, а потом провел языком от влажной промежности до копчика, чувствуя, как Нобару перетряхивает всем телом. — Ты развратное ненасытное чудовище, — совершенно разбито и ошарашено пробормотал он, и Нобара гортанно засмеялась сквозь поцелуй с Юджи, — Я люблю тебя. Я сделаю тебе хорошо. — У Мегуми богатый опыт, — со знанием дела заметил Итадори, и Мегуми вспыхнул и ущипнул его за бедро. Тот только засмеялся. Он вылил на пальцы смазку и потер между выставленными прямо перед его лицом ягодицами, чувствуя, что мышцы податливые, и палец проходит внутрь, как будто… — Ты готовилась? — Скорее баловалась, — прохрипела она неожиданно тяжело, и, уперевшись локтями в матрац, передернула плечами, — Ну, же, давай, хочу вас обоих — не могу. — Сейчас, сейчас все будет, — произнес Юджи, поглаживая ее по пояснице. Мегуми добавил второй палец, смотря, как ее красивая тонкая спина изгибается, как движутся росчерки лопаток, когда она нетерпеливо перебирала руками и оглядывалась назад. Она смотрела шало, масляно, и в ее глазах не было ни капли осмысленности. В какой-то момент Нобара повела задницей и упруго сжалась на пальцах, тяжело выдыхая через нос. — Ну! — Потерпи. Тут спешить нельзя, — зашептал Юджи, — Хочешь же, чтобы было хорошо, чтобы кайфово, чтобы до белых пятен в глазах. Блин, — простонал он и потерся членом о ее живот, — Жаль у меня одна дырка, а так я бы тоже попробовал. Нобара вдруг оживилась. — Я могу взять страпон, Мегуми свой член, а тебя растянуть побольше! Юджи издал приглушенный вздох, не то пискнул, не то умер от инфаркта, а Мегуми зажмурился, представляя это: горячую тесноту, которая обхватит член на самой границе возможного, движущуюся рядом Нобару так же, как они с Юджи сейчас будут двигаться в ней. Вдвоем. Одновременно. И закатывающиеся глаза Итадори. Смазка хлюпала, текла по пальцам, и промежность у Нобары блестела так, что хотелось нырнуть вниз и вылизать ее всю. Мегуми напряженно облизнул губы, развел ей ягодицы и начал медленно втискиваться, смотря, как кольцо мышц туго обхватывает маслянисто влажный член. Он дернул Нобарау вверх за плечо, чтобы она встала на колени, прижимаясь спиной к его груди, и медленно натянул ее на себя. — Чувствую, чувствую, ммм… — Не больно? — Странно. Притормози чуток, а потом еще давай. И Мегуми дал, качнул бедрами, утыкаясь лбом в ее подрагивающее плечо, потом посмотрел на Юджи, медленно поглаживающего член. — Вау, — сказал тот, не отрывая глаз от того, как Мегуми двигается в ней, потом перевел взгляд на их раскрасневшиеся лица, расплывшиеся по контуру зацелованные губы, шалый, пустой, блестящий взгляд, — Вау. — Теперь ты, Юджи, — прохрипел Мегуми, когда Нобара приноровилась, — Медленно. Нобара снялась с члена, долго голодно простонав, и оседлала Юджи, насаживаясь медленно, запрокидывая голову, чувствуя, всю его длину. Он сжал ее бедра, задышал часто-часто, стараясь не сорваться и начать раскачивать ее верх-вниз, и Нобара прогнулась вперёд, легла на него, прижимаясь грудью к его, и почувствовала, как сзади, одновременно медленно растягивает ее членом Мегуми. Ветер на улице шумно ударился в стекло, и оно задребезжало в хлипкой раме. По деревянному подоконнику и стенам снаружи глухо стучали капли, и когда в какой-то момент сверкнула молния и все вокруг выбелилось вспышкой, волосы Нобары вспыхнули медью. Она застонала гортанно, нетерпеливо, и все трое превратились в одно слитное тягучее движение навстречу друг другу. Потянувшись к губам Юджи, Нобара поцеловала сначала его, а потом показавшийся на его щеке тонкий, жадно изогнутый рот Сукуны. Мегуми видел через ее маленькое плечо, как тому не терпелось присоединиться, но он сидел внутри и мог только смотреть, или вылезать ртом на ладони и ласкать губами ее грудь, когда Юджи вел рукой. В доме-развалюшке на отшибе мира, они сжимали друг друга в объятиях так крепко, как не сжимали, когда узнали, что Юджи казнят. Здесь, в потерянном их личном мирке, отрезанным от остальной жизни, они цеплялись друг за друга так неистово, как будто это и правда было последним, что они делают. * Просыпаться и слышать тишину, оставшуюся после дождя, как объявленное во время войны перемирие, было удивительно хорошо. С юной рожденной тишины начинался день. День начался с Нобары, спящей на соседней подушке, с Сукуны, который в одних штанах и босиком открыл окно, впуская сырую прохладу и мелкую морось. Мегуми замер, смотря не отрываясь, как он жадно вдыхает воздух с улицы, и дергает шеей, чувствуя его пристальный взгляд. Когда он повернул к нему голову, Мегуми застали врасплох. На груди Сукуны блестели мелкие капельки, которые принесло моросью с улицы, и первой мыслью было подняться, прижаться к влажной коже лицом, собрать все губами, ощущая соль пота и безвкусность дождя. Нобара бы такой шанс не упустила. Она с Сукуной всегда была на особой волне. Однажды, в какой-то момент она жадно положила обе ладони ему на грудь и со стоном вздохнула: — Какие сиськи! Мне иногда кажется, что даже больше, чем мои! Ну, не больше, конечно, но все равно внушительные, и Нобара прикусив губу, сжала их, а потом зарылась между ними лицом. Сукуна, еще не привыкшей к тому, что Нобара чувственная и жадная до удовольствий и творила, что хотела, тогда посмотрел на Мегуми почти беспомощно, и того пробрало смехом, впервые при нем. Сейчас же, смотря на Сукуну, он действительно думал: боже мой, какие сиськи! Иногда Мегуми казалось, что Нобара его маяк и проводник. Поводырь в мире чувственности, в которой он был слеп и беспомощен. Нобара, сама того не замечая, указывала ему: вот, посмотри, как здорово, заметь это, попробуй это, подумай об этом. Сукуна сдерживается и пытается молчать, когда кончает, и Мегуми вслед за Нобарой старался довести его до того, чтобы он забыл обо всем и отпустил себя. У Сукуны раскачанная широкая грудь, и Мегуми только после Нобары почувствовал тягу, вжаться в нее лицом. Замечать детали. Как Сукуна выглядит, когда сидит на крыльце, курит, думая о чем-то своем, пока смотрит на горы. Как он ест, как он пытается пить молоко из общего кувшина, пока Мегуми не видит. Как он сбегает внутрь Юджи, когда речь заходит о сложных вещах, о доверии, о любви. Как он еще в первые дни зашел в хлев, поставил низкую табуретку и под ошарашенными взглядами Нобары и Мегуми принялся невозмутимо доить козу. Мегуми тогда удивился, что он такое умеет, что козы стоят послушно, тряся головой и длинными ушами, а не сбегают в ужасе от самого страшного проклятия всех времен. — Садись рядом, — сказал он кому-то из них, и Нобара отшатнулась. — Я к ним не прикоснусь! — Ты же деревенская, — удивился Мегуми. — У нас куры были и лошади, а не это недоразумение природы, — огрызнулась Нобара. Коза возмущенно заблеяла, смотря мутными глазами, Нобара скорчила рожу и передразнила, — Бэээээ! В итоге к Сукуне на соседнюю табуретку сел Мегуми, и Сукуна мягко-насмешливо, смотря иногда странно и долго, будто по-новому, учил доить. А Мегуми залипал на его руках. Миниатюрные сосочки козы смотрелись в огромных лапищах нелепо, но все равно что-то было в этом такое, что сбивало дыхание, будто Мегуми давали кулаком в живот. Оставалось признать, что Сукуна был хорош во всем, за что брался. И это зрелище Сукуны, доящего козу, очень быстро перестало казаться смешным, а потом стало возбуждать до бессмысленной мути в голове. И это тоже началось с Нобары. Она как-то брякнула, прикусив подушечку большого пальца, что мужчина, делающий женскую работу, чертовски горяч, и Мегуми не смог больше отделаться от ее слов. Потому что это все Нобара. Подумай о Юджи третьим. Секс с Сукуной не так плох, как драка с ним. Сукуна не так плох… Сукуну можно любить. Сукуну люблю… — Я освобождаю тебя от сделки, — едва слышно произнес Мегуми непослушными губами, смотря, как Сукуна замирает у окна, а взгляд у него становится цепким, пронзительным, так что продрал до нутра. — Ты можешь делать, что хочешь, — повторил он еще тише, отворачиваясь, потому что не только Сукуна не любил обнажать свои настоящие чувства. Мегуми поднялся на ноги, быстро натянул загнаные под кровать джинсы и толстовку, будто закрываясь в доспех. Сукуна за спиной молчал, за окном стояла тишина, и только на чердаке, из прохудившейся крыши, медленно стекали капли в подставленную кастрюлю. — Почему сейчас? — Не надо, — Мегуми стиснул зубы, — Просто заткнись. В конце концов, у него не было Юджи, внутрь которого можно было спрятаться от неудобных разговоров. Перед Сукуной он оказывался открыт и оставался один на один. Нобара освободила его от ограничивающих сделок еще в техникуме, перед побегом, а Мегуми вот, только сейчас. Каким-то дальним чувством, он ждал удара в спину, ждал, что рука, не сдерживаемая теперь сделкой, оплетенная метками, жесткая, сухая теплая рука, прорвет кожу, кость, сожмет глупое доверчивое сердце и раздавит между пальцев. Та самая рука, которая еще вчера лежала так спокойно и ласково на его волосах. Руки у Сукуны были осторожными, он умел быть нежным. И смерть была бы быстрой, хоть и обидной. Мегуми бросил взгляд на Нобару: замученная за ночь, она лежала на животе, подобрав под подушку руки, и Мегуми проследил за тонкой изящной линией спины и растрепанным волосам, яркой, зацелованной шеей, ямочками на пояснице, которые почти скрыла сползшая простыня. Хотелось накрыть собой белое тело, выдохнуть в ухо, чтобы она сонно промычала что-то и ткнулась горячими губами, куда бы дотянулась. А потом сзади навалился Сукуна и стиснул его в руках, переложив ладонь на горло. — Что ты там надумал втихую в своей умной голове? Думаешь, я вас убью? Сукуна прижался плотнее, шумно дыша ему в скулу, и Мегуми раскрыл губы, чувствуя, как у него встает, только от этого. — Я не знаю, — бесцветно ответил он, — Ты не говорил. — Ты не умеешь видеть. Она умеет, а ты нет. — Ты не показываешь, чтобы я увидел, — сказал Мегуми с горечью, пытаясь выпутаться из его хватки, и Сукуна нехотя уступил, давая ему отойти, развернуться, прижаться поясницей к спинке кровати, и посмотреть устало и серьезно, — Я не слишком хорош в этом, если ты не заметил, — ядовито фыркнул он, — в угадывании. Я стараюсь быть осторожным. Потому что я могу… Ошибиться — не смог произнести Мегуми, но Сукуна, кажется, понял. — И что же заставило тебя пренебречь осторожностью сейчас? Мегуми сверкнул глазами зло, на грани с ненавистью, отвернулся, когда Сукуна качнул головой, и уголок его губ дрогнул, как будто в усмешке. Показалось, Сукуна смотрел ласково, и Мегуми, не в силах этого вынести, растер ладонями лицо, отворачиваясь, будто прячась. — Скажем так, — нарушил тишину Сукуна, задумчиво возводя глаза к деревянному потолку с застарелыми разводами на досках, — Я считал, что это очевидно. Или что хотя бы заметно. Ты думаешь, что я убью того, кто так сладко стонет подо мной? Мегуми вспыхнул, казалось, всем телом, и посмотрел на Сукуну упрямо и почти зло, когда с кровати донесся голос Нобары: — Пф, конечно нет. Она нежилась на подушке и улыбалась, закинув за голову руку. — Хоть кто-то во мне не сомневается, — ехидно заметил Сукуна, и Мегуми с мучительным чувством, дерущим его изнутри, сжал переносицу. Хуже было бы, если бы Сукуна прямо признался в любви. Мегуми не мог представить себе эту картину, поэтому был благодарен, что он решил остановиться на более грубоватом проявлении привязанности. — Господи, кошмар какой, — застонал сквозь ладони Мегуми, — Свихнёшься с вами. Нобара лающе засмеялась, и весь смех плавно перешел в стон, когда она сладко и гибко потянулась, разминая мышцы. — Кстати, об этом, — сказал Сукуна, задумчиво смотря, как одеяло на Нобаре чуть сползло, и едва не обнажилась грудь, — Сколько мы здесь будем еще торчать? Кажется, кто-то хотел действовать? А? * На следующий день у калитки показалась маленькая фигура в белом, которая вошла, мелко семеня по дорожке, и выразила искренние поздравления об окончании затворничества и, заверила что к возвращению в свет все готово. Мегуми только гневно посмотрел на Сукуну, и тот пожал плечами, ни капли не раскаиваясь, что все это время отдавал распоряжения Ураюме и держал с миром связь. Зеленые, сочные после дождя и парящие в мазках тумана верхушки гор подсвечивались солнцем. В загоне жалобно заблеяли козы. А может не жалобно, а радостно, уже в предвкушении, когда глупые маги и проклятия уйдут и отдадут их настоящим фермерам.