Ирке нельзя любить

Ирке нельзя любить. Но если бы было можно, она бы полюбила Мефодия. Чего скрывать: она уже, собственно, любит его. Вспоминает их детство, те несколько лет до того, как Меф попал в резиденцию. Как они играли в компьютерные игры, Меф рассказывал что-то про школу, про ухажёров матери, про причуды Эдьки, Ирка же читала вслух или пересказывала новости с форумов. Уходя, Мефодий дежурно хлопал её по плечу, сама же Ирка пару раз осмеливалась обнять его, прикрываясь поводами типа дней рождения или других праздников. Ирка обнимает себя за плечи, представляя, что на самом деле это делают другие руки, а потом, разлепив объятия, отвешивает самой себе решительную пощёчину. Нашла, о чём думать. Багрова нет уже сутки. Последние несколько лет они с Мефодием почти не общались — впрочем, ничего удивительного, с кодексом шутки плохи. Но Ирка по-прежнему верит, что та связь, которая была между ними в детстве, никуда не делась. Что им по-прежнему, спустя столько лет, есть о чём поговорить. Что у них по-прежнему общие интересы и ценности, пусть они и находятся по разные стороны баррикад. Что они всё так же могут читать мысли друг друга без всякой телепатии, что Мефодий думает о ней так же часто, как и она о нём. Ну, может, не так же. В два, в три раза реже. Ну или что он хотя бы изредка о ней вспоминает. Дурью маетесь, мадемуазель, — строго говорит себе Ирка голосом Багрова, а потом, опомнившись, истерически смеётся. И плачет. И воет по-волчьи, хотя до ночи ещё далеко. Багрова нет вторые сутки. Ирка перебирает фотографии на телефоне, размазывая слёзы кулаком. В сотый раз перечитывает найденный дневник Багрова, наплевав на всевозможные "правильно" и "неправильно". Проводит пальцами вдоль его клинков, не касаясь их, но чувствуя, как они накаляются, недовольные её присутствием. Натягивает багровский свитер, хранящий его запах... Забавно, что, как пахнет Мефодий, Ирка уже не помнит. Куда бы Ирка не посмотрела — всё напоминает ей о Матвее. Забытая кружка на тумбочке у дивана. Висящее у двери серое пальто. Ботинки, другие ботинки, кроссовки и сапоги — там же, у двери. Десятки книг. Расчёска, зубная щётка, бритвенный станок в ванной. Забитый продуктами холодильник. Ирка опускается на диван, глядя вокруг невидящими глазами. Ей хочется увидеть Мефодия. И чтобы он сказал, что с Матвеем всё в порядке. Матвея нет уже третьи сутки. С Матвеем Ирке не нужно гадать, есть ли у них общие интересы. Глупый вопрос, учитывая, сколько времени они проводят вместе. Матвей её тренировал. Матвей учил её магии. Матвей рассказывал ей про валькирий и полуночниц. Матвей сочинял ей сказки, дежуря у её кровати, когда она болела. Матвей, Матвей, Матвей!.. В дневнике Багрова всё записано с математической точностью. Семьдесят два фильма вместе просмотрено. Двести сорок три книги вместе прочитаны. Четыреста семь общих песен в плейлистах. Сто шестьдесят совместных фото. Ирка думает, что Матвей псих, и, плача, осыпает дневник поцелуями. На одной из книжных полок стоят кривоватые деревянные фигурки. Лошадь. Птица. Волчица. Дельфин. Когда-то Матвей увлекался резьбой по дереву, и лепил, и рисовал, и мудрил с техникой, и пробовал сочинять стихи, но неизбежно забрасывал всё и уходил бродить по Москве, выискивая комиссионеров и суккубов. И ещё долго потом Ирка читала по его губам раздражённое "Буслаев". Буслаев-с-его-чёртовой-силой-воли. Ирка знает: есть три причины, по которым Багров ненавидит Буслаева. Первая — это она сама. Вторая — пресловутое мужское "кто здесь царь горы" — кто круче, кто умнее, кто сильнее, у кого длиннее и острее ножичек. Ну а третья — это буслаевская воля. Или матвеевское "безволие". Ирка, впрочем, Матвея безвольным не считает. Ирка до сих пор помнит, как он в одиночку держал оборону против маготворцев Магщества, оберегая Камень. Да и то, что он уже который год её добивается, уже говорит об ослином упрямстве о чём-то. И всё же Ирка понимает: такой воли, как у Мефодия, у Матвея никогда не будет. Матвей гораздо более психологически гибкий человек, чем Буслаев, и в этом его проблема. Там, где Буслаев способен приказать себе что-то сделать, наступить на горло жалости и страсти, решиться на что-то важное, Матвей будет буксовать. Договорится с самим собой, заставит замолчать совесть, придумает сотню причин и оправданий, и в конечном счёте уступит сам себе. И, в глубине души понимая это, будет ненавидеть и себя, и Буслаева. Ирка, конечно, видит это. Да, может, она и проводит в выдуманных книжных мирах целые часы, да, может, она ест, вслепую нашаривая со стола бутерброды, да, может, она порой по рассеянности заливает клавиатуру кофе. Но уж что-что, а людей она видит. С их достоинствами и недостатками, болями и страхами, мечтами и желаниями. Ирка видит Матвея. И ей его жаль. Жаль как раз потому, что он ничуть не хуже Буслаева. Напротив, во многом он умнее, талантливее, артистичнее, ироничнее... Если б не эгоизм! Ирка меряет шагами крошечный домик. Мат-вей, Баг-ров, Ме-фодь, Бус-лаев, — повторяет она сначала про себя, затем шёпотом, затем уже в полный голос. И только услышав заинтересованное "Вы их призвать, что ли, пытаетесь, гадская мерзайка?" от Антигона, понимает, что говорила это вслух. Антигон вылетает из люка пробкой, а Ирка опускается на пол, уткнувшись лбом в диван. "Идиотка! — думает она. — «Если бы губы Никанора Ивановича да к носу Ивана Кузьмича, да развязности Балтазара Балтазарыча...»" Мефодий, Матвей, Буслаев, Багров, наследник, некромаг, враг, друг... Скифские скулы первого и ввалившиеся щёки второго, небрежный русый хвост и ниспадающие тёмные кудри, постоянно меняющие цвет глаза и уверенные серые, прищур и усмешка. Такие похожие и такие разные, упрямые, ищущие, насмешливые, авантюрные... Багрова нет уже неделю. Ирке хочется выть. Ирка воет. Ирка чувствует себя потерявшейся собакой, потрёпанной, облезлой, блохастой, с загноившими усталыми глазами. Хоть бы кого-нибудь рядом! Хоть бы кого-нибудь, кто залижет раны! Хоть бы кого-нибудь, кому можно повыть и поскулить! Ирке уже, по большому счёту, плевать, что ей нравится или не нравится в обоих МБ. Нет никого лучше или хуже, вернее, хуже есть, и этот хуже — это она. Ведущая себя не как валькирия, а как самка собаки во время течки. Нельзя влюбляться, мысленно чеканит Ирка, с силой бросая копьё в мишень, нельзя быть от кого-то зависимой, нельзя, наконец, так потребительски относится к другим людям, рассматривая их как "мой"/"не мой". Потому что свет она, в конце концов, или не свет? И если свет, то почему она смеет думать о Мефодии, которого любит Дафна и который любит Дафну? И вообще, она валькирия, и любая личная жизнь не для неё! Хочется романтики — будь добра, передай копьё той, что будет достойней. И возвращайся на коляску. И влюбляйся себе на здоровье. Ведь Ирка знает, Ирка прекрасно всё знает. Знает, что ноги, исключительные способности, магия — всё это было дано ей светом для службы, а не для создания себе комфортного розового магического мирка, где есть лишь права и никаких обязанностей. Знает, что есть сотни более достойных, чистых эйдосом девушек, которые могли бы стать валькириями. Знает, что предать соратниц, наконец, было бы низко. Знает — и ничего с собой поделать не может. И порой она вспоминает слова Матвея про девушку с даром любви. Которых на планете восемь тысяч одна на миллион. Которые могут творить чудеса, когда любят. И иногда Ирке хочется, чтобы она была такой девушкой. И чтобы ей не нужно было выбирать между служением Свету и любовью. Чтобы она могла любить и быть любимой, и при этом приносить добро людям и оставаться верной Свету Ведь есть же такая любовь! Есть у Мефа с Дафной! — отчаянно думает Ирка, и правда, которой она так долго бежала, предстаёт перед ней. Меф любит Дафну. Тчк. Дафна любит Мефа. Тчк. И никто: ни Свет, ни Мрак, ни Ирка — их не разлучит. Никогда. Да Ирке и не хочется. Ирка сжимает в руке билет до Белгорода. Ирка садится в поезд. Ирка видит этих двух МБ на платформе, но её сердце отзывается лишь на одного. Ирка ничего не видит и не слышит, но, кажется, Мефодий куда-то уходит. Ирка смотрит в глаза Матвею. «Я не хочу быть валькирией. Я хочу быть с ним» — отчётливо думает Ирка. Ирка любит Матвея.