Песнь о потерянном хаски и одиноком львёнке

      Мало кто знает, но раз в месяц Тасянь-цзюнь со старательностью учёного мужа садится за написание писем. Хмурится, сводя густые брови на переносице, и сжимая каллиграфическую кисть в руке, по минуте размышляет над каждым предложением, меланхолично пяля в окно. В такие моменты сяо Нян-нян лишь приподнимается на цыпочки изо стула учителя, и хитро щурясь, вглядывается в листы.       Она раньше совершенно не умела читать, но год обучения под крылом наставника своё дело сделало — и писать умеет, и деревянным мечом сносно управляет, и как заклинательница неплохо справляется — так что, теперь она с лёгкостью может лезть своим носом повсюду.       В основном, письма её учителя это рассказы об их путешествиях, смешанные с часто повторяющимся, бархатным Ваньнин. Для пущей сентиментальности не хватает лишь нарисованного рядом сердца, настолько он делается шёлковым.       О господине Бэйдоу маленькая Императрица наслышана. Великий герой войны, один из сильнейших заклинателей всего мира, и просто мужчина, завоевавший сердце её наставника. Там ещё где-то длинный список об этом Чу Ваньнине, но обычно сяо Нян-нян перестаёт слушать раздражённо-восторженного Тасянь-цзюня уже через минуты три. Слишком травмирующий опыт.       — Тц, — сяо Нян-нян упирается ладонями в верхушку стула, и чуть нависая над мужчиной, осуждающе фырчит: — Не так же всё было! Ничего ты не разобрался с той ситуацией, как ответственный взрослый! Ты с ними перессорился, и нас выгнали из чайной лавки!       — Тихо! — шипит бывший Император в ответ, смущённо дёргая носом. — Читать чужие письма это плохо.       — А врать в письмах очень хорошо, да?       — Кхм, если пытаешься впечатлить объект обожаний, то приврать, в принципе, можно.       Как быстро Чу Ваньнин из простой наложницы становится объектом обожания, однако.       Сяо Нян-нян отмахивается, и отступая назад, падает на кровать с широко расставленными руками. Она уже привыкла, что у учителя семь пятниц на неделе, и у неё теперь тоже. Они, вроде как, в странностях почти повязаны.       — Учитель, а почему мы не посещаем господина Бэйдоу? Я тоже, может, хочу увидеть своими глазами самого красивого мужчину в мире.       (Не её слова.)       Тасянь-цзюнь по ощущениям закатывает глаза.       — Я же уже объяснял: не хочу пока туда возвращаться.       — Из-за того сук… — вспоминая, что всё же говорит о копии уважаемого наставника, сяо Нян-нян исправляется: — Ну, из-за твоего неудачного двойника, да?       Старейшина Мо в мире заклинателей тут, вроде как, местная популярность. Ей правда сложно разобрать всё же его все так сильно презирают, или ужасно хотят расспросить его о незаурядном, достойном восхищении—       В общем, Тасянь-цзюнь считает его отвратительным надоедой, помешанном на правильности, и это описание заклинателя заведомо определяет отношение к нему маленькой Императрицы. А её безразличие в свою очередь заметно льстит учителю. В общем, замкнутый круг: кукушка хвалит петуха за то, что он хвалит кукушку.       — Особенно, потому что там моя неудачная копия, — с проседающей тяжестью в голосе объясняется Император. Уже чуть тише добавляет: — Не ощущаю, что готов пока туда возвращаться.       Возвращаться навсегда он, может, и не готов, но тоскует явно. Да и есть вещи, которые разделить со своей ученицей он попросту не может — особенно сейчас, когда она маленькая. Сяо Нян-нян хорошо это понимает и знает; видеть такого искренне помрачневшего учителя ей совсем уж неприятно.       — Скоро праздник Осени, — вкрадчиво начинает девочка, болтая ногами свешанными с кровати. — Можем просто погостить у них на пару дней, нет?       — Ты хочешь там отпраздновать? — почти воодушевлённо спрашивает тот.       Сяо Нян-нян вообще не хочет с ними встречаться, если честно. Они будут отбирать у неё её учителя, и явно тратить его время попросту! Но… Если она не притворится, что это её чистосердечное желание, то этот упёртый мужчина в жизни сам туда не вернётся.       — Очень, учитель!       Страдальческий вздох великого мученика, обречённого на пожизненное рабство, раскатывается по стенам, и пораздумав, Тасянь-цзюнь медленно дописывает что-то в письмо. Маленькая ученица терпеливо ждёт, когда тот мысленно проскочит все имеющиеся стадии принятия.       — Ладно, — спустя пятиминутной паузы выдаёт тот. — Твоя взяла.       …И всё же, учитель Сяо Нян-нян — придурок.

*

      Путь до горы Наньпин — да подери дьявол эту глупую псину и не менее глупого кота, решившего жить невесть где — занимает у учителя и ученицы просто нескончаемое количество времени. И ведь непонятно кто из них жалуется сильнее: переругавшийся со всеми попутчиками Тасянь-цзюнь, из-за которого большую половину дороги они шли пешком, или сяо Нян-нян, что умудрилась перекусать всех бедных людей, решившихся помочь этим двум. Так или иначе, к пункту назначения они доходят злыми и раздражёнными.       — Напомни, а почему мы не могли полететь на мече, как все нормальные, блять, люди? — высказывается девочка, утирая со лба капли пота.       Тасянь-цзюнь принюхивается: из приоткрытых окон пахнет запахом хорошо знакомого османтусового торта, и доносится скрежет металла — должно быть, Ваньнин снова рукодельничает. Это бывшего Императора чуть успокаивает.       — Потому что, во-первых, мы не нормальные, — меча у меня нет, хватит давить на больное, ведьма. — А во-вторых, кончай ругаться. Не дай блядские небожители Ваньнин услышит как ты разговариваешь… Будет пиздец.       Сяо Нян-нян красноречиво вскидывает бровь, вынуждая его почти физически ощутить всю метафорическую волну яда, которой его сейчас благополучно окатили. Тасянь-цзюнь гордится тем, как она всё больше и больше развивается в важном искусстве бытия ходячим кошмаром.       — Ну… — бормочет сяо Нян-нян, останавливаясь у порога. — Ни хайтана, ни зонта.       — На хуй, — соглашается он.       Дверь им открывают так молниеносно быстро, что Тасянь-цзюнь невольно подвисает с рукой в воздухе.       Чу Ваньнин на пороге слегка раскрасневшийся, с перевязанными в пучке волосами, и чарующе мягким блеском в красивых янтарных глазах. Тасянь-цзюнь борется с хорошо знакомым желанием вдавить его в ближайшую стену и зацеловать до звонких стонов с распухших губ, но вовремя опоминается, опуская взгляд на ученицу. Та, подозрительно тихая, безмолвно пялит на Чу Ваньнина расширившимися тёмными глазищами.       — Ваньнин, — приветствует он. — Мы пришли.       Уголки названого дёргаются в подобии улыбки.       — Тасянь-цзюнь.       И всё бы ничего, но за его спиной практически сразу появляется он. Мо Цзунши. Сначала оглядывает бывшего Императора несколько привычным взглядом — что-то между соперничеством и безудержной снисходительностью — и смягчается, завидев девочку.       — А ты должно быть маленькая ученица, верно?       Он горделиво кивает, укладывая руки на её плечи:       — Это сяо Нян-нян.       Чу Ваньнин, наконец, перестаёт глазеть исключительно на него, и теперь озадаченно изучает его ученицу.       — Здравствуй.       — Твои родители назвали тебя маленькой Императрицей? — посмеивается Мо Жань, слегка приподнимая брови. — Это мило.       Учитель и ученица переглядываются, и не сговариваясь, синхронно недоумевают:       — Родители?       — Назвали?       Внезапно в воздухе повисает странная тишина.       Тасянь-цзюнь судорожно пытается понять как за год странствий ни разу не спросил её имя? Стоит ли это сделать сейчас? А как, чтобы не ударить лицом в грязь перед пристально наблюдающими за ними посторонними?       Он бросает на неё беспомощный взгляд. Та отвечает таким же.       И его озаряет.       Кто бы дал этой босячке имя?       — Кхм, ну… — спутанно начинает он.       Сяо Нян-нян дёргает его за рукав, и резко подскакивая на цыпочки, выпаливает:       — А учитель был прав: его учитель самый горячий мужчина в мире!       …Ситуацию это вообще не исправляет.       Лицо Чу Ваньнина загорается алым, и брови в разлёт встречаются на переносице, служа хорошим показателем его степени гнева. Бесполезная собака за его спиной надувает щёки, пытаясь спрятать смех, и Тасянь-цзюнь настороженно задвигает ребёнка к себе за спину, замечая хорошо знакомые позолоченные искры.       — Ой, — осознав масштаб трагедии, опоминается Мо Цзунши, — золотце, это всего лишь ребёнок.       — Кто сказал, что лоза не для её учителя? — холодно улыбается Чу Ваньнин.       Сяо Нян-нян беспомощно кряхтит, обхватывая живот учителя своими короткими ручками, и выглядывая из-за его спины, испуганно тараторит:       — Э-это эта ученица бессовестная! Честно! Учитель не виноват!       Чу Ваньнин неловко замирает.       Тасянь-цзюнь не знает чего он жаждет больше: умилиться этой странной попытке защитить его от Тяньвэнь или просто назвать сяо Нян-нян дурочкой.       Но в одном он уверен: их ожидает самый ужасный праздник Осени за всю его жизнь.