empty bones

Лаванда бросает руны — те с негромким, но режущим в образовавшемся вокруг главной гадалки подпольного сопротивления вакууме тишины звуком ударяются о гладкий плоский камень. Таких камней не существует в природе, — думает Сьюзан, и оттого происходящее все меньше кажется искусной мистификацией, нацеленной на восприимчивого зрителя даже ей — студенткой разве что в голос не смеявшейся над тем, что в Хогвартсе выдавали за предсказания (не в голос — тихим обжигающим шепотом Заку на ухо). Сьюзан помнит Лаванду смешливой кокеткой, произнести с именем которой в одном предложении слово «серьезность» было просто невозможно. В меру заносчивой и высокомерной — как и полагается излишне красивой девушке, чтобы не прослыть ветреной и легкомысленной. В Хогвартсе Лаванда рассматривала чаинки на дне изящной фарфоровой чашки и томно шептала расплывчатые предсказания не знающим, куда деться от смущения, парням. Взгляд из-под ресниц, приоткрытые губы, ненавязчивое прикосновение нежных пальцев к чужой руке. Лаванда больше не кокетничает. И не смеется переливчатым смехом: тот вылетает из ее порванного когтями оборотня горла вороньим карканьем. Она не смотрит больше томно из-под ресниц, всегда прямо — холодными глазами, похожими на замершее в осколках льдин северное море. Вместо тонкого фарфора в перемазанных птичьей кровью пальцах — грубо вылепленная глиняная миска, в которой плещется густая темная жидкость, что похожа то ли на расплавленный магловский мазут, то ли на нефть и пахнет терпко — полынью и животным мускусом. И когда Лаванда улыбается, вчерашние школьники противоположного пола больше не покрываются румянцем и не улыбаются в ответ. Отворачиваются и опускают в глаза в смущении, избегая смотреть на главную когда-то красавицу Хогвартса — у их смущения сегодня совсем иное послевкусие — полынь, мазут и животный мускус. Лаванда улыбается, и по ее левой щеке под кожей расползаются десятки змей — прошибает судорогой уродливый шрам. Как-то Сьюзан, во время одного из этих ритуалов, когда Лаванда бросала свои руны из костей, спросила с неловким смешком: они что, человеческие? Лаванда хмыкнула и не ответила. И начала читать руны. Кости, конечно, были птичьими. Ну или мелких животных — тех, что можно было оглушить заклинанием. Или поймать в одну из полнолунных ночей. Сьюзан была почти уверена, что второе. Расклад же, как и любой другой расклад Лаванды, не предвещал ничего хорошего. На следующую ночь в их лагерь принесли тело Салли-Энн Перкс — полукровки со Слизерина. Тогда же Сьюзан решила, что в праздник зимнего солнцестояния подарит Лаванде новые руны — из человеческих костей. Тогда же Сьюзан решила, что убьет. Она и убила. Двумя днями позднее. Не осмысленно, конечно: переломала кости двум молодым пожирателям обломками рухнувшего бетонного перекрытия. Из-под груды каменных плит торчала рука: Сьюзан отсекла ее заклинанием — она обещала Лаванде новые руны на зимнее солнцестояние. И согнулась в приступе рвоты. В следующий раз, — сказала она себе. Она сделает это в следующий раз. Заполненный патронами магазин пистолета встает на место с тихим, режущим слух в тишине, до краев, как гадальная миска, заполненной ожиданием слов гадалки, звуком. Лаванда поднимает взгляд от рун и смотрит прямо на Сьюзан, сидящую в отдалении от всех остальных. С магловским оружием опальных волшебников познакомили, как ни удивительно, не маглорожденные с Гриффиндора. Маглорожденные, конечно. Один маглорожденный точнее. Оружие в лагерь притащил Джастин. Целый ящик, заполненный пистолетами, револьверами и, кажется, даже парочкой автоматов. «Не спрашивай», — он хотел, наверное, улыбнуться ей по-доброму, как улыбаются любимой подруге, но вышло криво. Сьюзан вообще заметила, что теперь все улыбки стали кривыми — будто отражения в расплавленном зеркале или пошедшем рябью озере. Магловский пистолет лег в руку непривычной тяжестью, будто наровил притянуть руку к земле, заставить опустить оружие. Тогда же, глядя на то, как Джастин, худой и нескладный, уверенно вскидывает руку с пистолетом, как напрягаются не мышцы — переплетения стальных канатов под кожей, Сьюзан поняла, что такое осмысленное убийство. Она убила. Еще раз. И еще. Маленькие стальные шарики были быстрее невербальных заклинаний со вражеской стороны. И не уступали в смертоносности, если попадали в голову или грудь, Аваде Кедавре, которую нельзя было произнести невербально. Сьюзан же было достаточно нажать на спусковой крючок. И утрясти вопросы с собственной совестью. Ко дню зимнего солнцестояния она подарила Лаванде новые руны. А Джастин вырезал из дерева шкатулку для них. — Сьюзан, — говорит ей Лаванда через разделяющие их метры, — избегай красного. И помни, что прошлого не вернуть. Смешок застревает в горле. Десятки пар глаз теперь смотрят на нее. Сьюзан смотрит в осколок помутневшего зеркала, вытащенный из кармана бомбера — магловского и красного. Отражение криво улыбается покусанными губами, краснеющими на от природы бледной коже. Сьюзан чуть наклоняет зеркало, слишком маленькое, чтобы отразить сразу все ее лицо: отросшая челка падает на глаза, красно-ржавая, как пелена, окрашивая весь окружающий мир в красный. Зеркало в ее руках вообще-то непростое. Парное. Дважды парное — потрясающее колдовство — три сквозных зеркала. Сьюзан знает, что свое зеркало Джастин то ли разбил, то ли выбросил, а скорее — и то, и другое. «Избегай прошлого», — сказала ей только что Лаванда. Сьюзан прячет осколок прошлого обратно в карман. — Глупо, — говорит Лаванда ей в спину, когда Сьюзан поднимается на ноги и идет к границе защитных чар. Глупо, — думает Сьюзан, — верить в предзнаменования. Вон, Трелони на каждом уроке Предсказаний стращала Гарри Поттера скорой ужасной и мучительной смертью. И что? Но Гарри Поттер все же умер. Сьюзан не знает, насколько это было мучительно для него, но ужасно — для них всех — точно. Глупо, — думает Сьюзан, но глаза то ли дело натыкаются на красное — подтеки смолы, дорожками слез расчерчивающие бусую кору. Опавшие листья, сминаемые под тяжелой поступью армейских сапог: уже не желтые маленькие частички сентябрьского солнца — сгустки запекшейся крови, краснеющие на темной земле. Ноябрь — красное на черном — лезет холодными мокрыми пальцами Сьюзан за шиворот. Глупо, — думает Сьюзан, но предсказания Лаванды всегда сбываются. И в отличие от гаданий Трелони не имеют отсрочки в пару лет. Глупо, Лаванда, конечно, это было глупо, — думает Сьюзан и улыбается патрулю егерей, прочесывающих заброшенные магловские окраины, как если бы они были ее добрыми друзьями. Улыбка выходит кривой. Сьюзан уже тянется за пистолетом, но в последнюю минуту отдергивает руку: как только она попытается выстрелить, то тотчас превратится в глазах этой швали, не знающей ее в лицо, в опасную диверсантку, террористку и экстремистку — а с такими характеристиками ее доставят прямиком к ближнему кругу пожирателей. Нет, их много, а она не такая меткая, как Джастин, чтобы уложить их всех и уйти самой до того, как кто-нибудь передаст сигнал о чрезвычайной ситуации: Сьюзан чувствует неприятную скованность в руках и тяжесть в груди — так действует портативный артефакт, ограничивающий использование боевой магии палочками, не внесенными в специальный реестр. И аппарацию. А эти егери не такие уж простые. — Кто такая, — главный из патруля морщится, окидывая ее нарочито магловский внешний вид. — Какой статус крови? За маглу она могла бы сойти издалека, но в каждом патруле, знает Сьюзан, обязательно есть человек, который может определить на близком расстоянии, волшебник перед ним или нет. Можно, конечно, попытаться сойти за иностранку, но где тогда ее разрешение для нахождения на территории Магической Британии? — Скарлетт Флинн, — Сьюзан смеется не над ними, Сьюзан смеется над предсказаниями, которые сбываются. — Флинт? Серьезно? — переспрашивает патрульный со скепсисом. — Не Флинт, а Флинн, — говорит Сьюзан как бы устало, — ирландка. Патрульный скалится и бросает через плечо: — Кто-нибудь тут вообще хоть что-то знает про ирландские магические кланы? Нет? Тогда придется проводить даму в пункт досмотра. Только вежливо, а то окажется еще бунтующей дочкой какого-нибудь главы, потом проблем не оберешься. Вежливо — это Петрификус и Инканцеро в грудь. Вежливый удар по лицу сквозь наложенный Конфундус почти не чувствуется. По смазанному сознанию растекается ирония: при проверке палочек не всплывет ничего, отступающего от должностных инструкций патрульных. А лицо она могла и сама себе разбить. Сьюзан, обездвиженная, падает на асфальт. В паре метров от нее над входом в бар мигает светящаяся красная вывеска: back in time.