Последний ужин

Дзёно чувствует нетерпение, приближаясь к комнате для допросов — привычная улыбка не сходит с лица, когда тяжёлая дверь перед ним открывается. Он ощущает, как напрягается ожидающий внутри преступник: Йосано Акико — врач Детективного агентства, признанного международной террористической организацией. Ангел Смерти. И его сегодняшний повод наслаждаться своей работой. Скованная наручниками, она сидит за железным столом. Её пульс учащается, а ресницы вздрагивают. Она инстинктивно вжимается в спинку стула, словно может отстраниться от своей участи. Но сбежать уже не получится. Дзёно улыбается, запирая за собой дверь. В этот раз он взволнован немного больше, предвкушая нечто особенное. На этот раз он сможет многократно измучить того, кто уже дважды избежал наказания в его присутствии. Кто возвышался над смертью благодаря способности, но, определённо, её заслуживал. Сайгику чувствует, как она смотрит на него полным решимости бесстрашным взглядом, что веселит его ещё больше. — Здравствуйте, доктор. Он садится напротив, закидывая ногу на ногу, и чуть склоняет голову, вслушиваясь в её сердцебиение. — Вы не боитесь? На разделяющем их столе стоит ящик с медицинскими инструментами. — Это ведь ваше, верно? Ответа он не получает. — Лучше вам начать отвечать, доктор. Он с удовольствием считывает её раздражение, усталость и обречённость, что она тщетно пытается скрыть, говоря отстранённо и сдержанно: — Да, мои. Чего вы хотите? Провести вам операцию? Дзёно с улыбкой качает головой. — Думаю, в этот раз, доктор, операцию мы проведём на вас. Он открывает ящик, обнажая инструменты, изъятые из её кабинета — скальпели, хирургические ножницы, зажимы, иглы. Чувствует, как она хмурится, следя за его рукой. — Что вам нужно? — её голос напрягается, выдавая заметно возросшее волнение. — Информация? Даже если бы я что-то знала, я ничего бы вам не сказала, разве это не очевидно? В её голосе волнение, злость и всё больше обречённости. Дзёно кивает, вполне довольный таким набором. — Разумеется, доктор. Мы найдём ваших товарищей и без вашей помощи. Я здесь вовсе не за этим и не хотел ввести вас в заблуждение. Он кладёт перед собой скальпель и гладит лезвие, направляя в её сторону. — Я лишь хотел не упустить возможности позабавиться с вами до вашей казни, ничего более. Она широко распахивает глаза, сердце начинает яростнее колотиться в её груди. Яростно — ему нравится это качество. Он улыбается, кивая на скальпель перед собой. — Мне ведь не нужно напоминать, какие ещё инструменты были изъяты из вашего кабинета? Её губы вновь вздрагивают, он ощущает подступающее к её горлу отвращение, с удовольствием ожидая, когда она проявит его открыто, скажет вслух, но она молчит, брезгливо отворачиваясь. Он вздыхает немного разочарованно. — В чём дело, доктор? Вы расстроены отсутствием здесь мачете и бензопилы? Сдаётся мне, именно эти игрушки ваши любимые. — Хватит. Он вновь улыбается, слушая её частый пульс. — Вам не нравится правда? Он оставляет скальпель и встаёт, обходя стол, становясь возле неё. Наклоняется, кладя одну руку на столешницу, а другую на спинку стула, с удовольствием чувствуя её желание отстраниться как можно дальше и физическую невозможность сделать это. Склоняется к самому уху. — Вы ведь должны понимать, доктор. То, как вы мучаете раненых, доводя их до полусмерти самым жестоким образом — вы ведь тоже получаете удовлетворение? Он чувствует её дрожь, как она хмурится, отворачиваясь, как напрягаются мыщцы и подрагивают её веки, когда она глухо, но решительно произносит: — Не смейте… Он улыбается, обхватывая её пальцами за подбородок и поворачивая к себе лицом. — Вы считает иначе, доктор? Вы правда думаете, что таким образом заставляете ценить жизнь? Она решительно молчит, глубоко зажмурившись. Он чувствует в ней презрение и брезгливость и с наслаждением крепче сжимает за подбородок. — Не обманывайте себя, доктор. Вы ведь знаете, когда больше всего они ценили бы жизнь. Когда вы бы не пользовались своей способностью. Он отпускает её и выпрямляется, отступая на шаг, складывая руки на груди. — Мы не так уж и отличаемся. Но, признаюсь, меня восхищает ваше рвение, я бы с удовольствием поработал с вами. Но приговор уже вынесен, — он вздыхает с долей искреннего сожаления — ему жаль, что он не может исполнить его самостоятельно. — Встаньте. У нас осталось не так много времени. Акико сидит неподвижно, чуть подрагивая и плотно сжимая губы. Ему приходится вкрадчиво повторить: — Встаньте, доктор, вы ведь меня слышали. Он ощущает её стойкость — непоколебимую силу воли, так прекрасно диссонирующую с невозможностью что-либо сделать. Она наконец встаёт, звякает цепь наручников. Он улыбается, одобрительно кивая, и тут же приближается, чтобы завести ладонь ей за спину, беря за шею, и в следующую секунду прижимает её лицом к железному столу, слыша сдавленный вскрик. Лежащий на столе скальпель вздрагивает, оказываясь всего в паре сантиметров от её глаза. — Что вы… — её голос прерывается, когда он сильнее вдавливает её в стол, крепко держа за шею, и становится сзади, кладя другую руку на подрагивающую спину. — Что я себе позволяю? Вы это хотите спросить? — Дзёно с усмешкой скользит пальцами вдоль позвоночника, сминая грубую ткань её тюремной робы. — Неужели вы ещё не поняли, в каком положении оказались? Её тело дёргается под его ладонью, и она сдавленно хрипит, прижатая щекой к столу: — Ты больной! Если по-твоему это правосудие… Дзёно усмехается. — Вы больше не можете ставить диагнозы. И о себе я знаю достаточно. Я здесь, чтобы узнать кое-что о вас. Стоя позади и удерживая её голову прижатой к столу, другой рукой он обхватывает её за талию, чтобы крепче прижать к себе. — Как много вы выдержите, прежде чем начнёте умолять о казни? Скользнув ниже, он пропускает ладонь между её ног, и она дёргается, издавая протестующие вскрики. Реакции её тела будоражат его — смесь отвращения, отчаяния и злобы. Он нависает над ней, наклоняясь к самому уху, задевая его губами. — Не сдерживайтесь, доктор, мне очень нравятся ваши крики. — Ты… — она шипит, подрагивая, и он с удовольствием чувствует, как её лицо, должно быть, искажают ужас и отвращение. — Ты больной… как такой как ты… может вообще работать в полиции и считаться человеком? — Если бы вы знали, как часто я это слышу, вы бы не стали тратить на это время, — он сдержанно усмехается. — Рекомендую вам сказать что-то поинтереснее, прежде чем я отрежу ваш язык. Её сердце бьётся как у загнанного животного, напряжение сковывает все её мыщцы, и Дзёно довольно улыбается, всем телом прижимая её к столу и грубее сдавливая между ног. Шепчет на ухо: — У вас прекрасное тело, доктор. Он ощущает нарастающее физическое возбуждение и прижимается к ней так, чтобы она тоже чувствовала. С удовлетворением выдыхает, скользя губами по мочке уха: — Я бы с удовольствием разделал его и приготовил. Акико вскрикивает и морщится, бессильно вздрагивая. Её движения ограничены, даже если бы она могла оттолкнуть его и вырваться — ей не сбежать из этой комнаты, и Дзёно чувствует, как дрожат её веки, как её взгляд хаотично перемещается со скальпеля на открытый ящик с инструментами, как бешено, должно быть, скачут её мысли в такт разбежавшемуся сердцу. — О чём вы думаете, доктор? Прижимая всем телом, он отпускает её шею, чтобы взять со стола скальпель и приблизить к её лицу. — Вы представляете, что бы сделали со мной, если бы могли вырваться, верно? Вы бы с радостью использовали все эти вещи? — он усмехается. — Чем же мы отличаемся, в таком случае? Другая его рука всё ещё крепко держит её между ног, заставляя Йосано испытывать непрекращаемое отвращение, всё возрастающее с его собственным возбуждением, которое она не может не ощущать, когда он сильно прижимается к ней сзади. — Ну же, доктор. Вы уже жалеете о том, что Тачихара не убил вас? Он прислоняется плотнее, предвкушая ещё больше отчаяния и негодования, но Акико вдруг замирает, широко распахивая глаза — скальпель в его руке почти касается кожи на её щеке. Её сердце, вздрогнув, немного замедляется, и она глухо, едва слышно выдыхает: — Мне жаль… — её влажные ресницы с мягким шелестом опускаются. — Жаль, что Тачихаре приходится работать с таким как ты. Дзёно считывает искреннее сожаление в её голосе и на миг хмурится от этих слов, но ему некогда отвлекаться. Он ощущает кое-что ещё. Помимо презрения и отвращения к происходящему в ней так же бьётся непоколебимая воля выстоять, пережить любой ужас. Даже если придётся отдать ему тело, она не намерена отдавать душу. Что пробуждает ещё большее желание её сломить. — Что ж… Я передам ваши сожаления. Он немного отстраняется, педантично убирая скальпель в ящик и беря инструмент побольше, другой рукой скользя обратно на её талию, и тянет на себя, вынуждая выпрямиться. С удовольствием отмечает момент, в который она вздрагивает, замечая хирургические ножницы в его руке. Она вскрикивает, но он больше не позволяет ей ничего сказать — берёт за подбородок, не давая отвернуться или сомкнуть челюсти. Спокойно шепчет на ухо: — Не дёргайтесь, доктор, вам же будет больнее. Лезвия ножниц быстро проскальзывают ей в рот, царапая губы, и, найдя объект отсечения, смыкаются с хищным лязгом. Вскрик боли озаряет комнату, пока Сайгику осторожно вынимает их и кладёт на стол, с удовольствием слушая хрипы, и осторожно погружает пальцы в окровавленный рот. Кровь булькает и стекает по подбородку, пока он аккуратно извлекает отрезанный язык, который ничего больше не держит у неё во рту, и с удовлетворением сжимает его в ладони. — Благодарю вас, доктор. Он опускает её дрожащее тело на стул. Она бессильно мычит, и он отчётливо чувствует, как в уголках её губ смешиваются кровь и слёзы. Он садится напротив, кладя ногу на ногу. Перекатывает в ладони столь желанный трофей, не заботясь о том, сколько крови остаётся на его перчатках. — Думаю, теперь наша беседа пойдёт лучше, вы не считаете? Он кивает на раскрытый ящик с инструментами. — Вы ведь не думаете, что мы закончили? О пощаде молить вы уже не сможете, но ведь вы бы и не стали, ведь так? Дзёно ощущает боль и отчаяние в её теле, что вызывает новый прилив возбуждения. Он поднимается, обходя стол, вновь возвышаясь над ней, слыша всхлипы ужаса и негодования. Его посещает особенное желание, и он не волен себе отказать. Он подносит её отрезанный язык к своим губам, желая попробовать его на вкус. — Как вы считаете, доктор? Это интимно? Он берёт его в рот, и Акико жмурится, смотря сквозь слёзы и всхлипывая от боли и отвращения. Но этого мало. Дзёно наклоняется к её лицу и, держа за подбородок, прижимается к её окровавленному рту, проталкивая внутрь её же плоть, чтобы сразу отстраниться и зажать её губы ладонью. Она мычит и дёргается, но он крепко держит её, другой рукой беря из ящика крупные щипцы и с улыбкой занося их над её лицом. — Ваше сопротивление, доктор, доставит вам больше боли, а мне — больше удовольствия. Так что, прошу вас, не останавливайтесь. Он прислоняет металл инструмента к её щеке, наслаждаясь её отчаянием. Пока есть время — сколько раз он успеет довести её тело до состояния, когда сработает её способность? Сколько она выдержит, не начав умолять? Нет, она не будет этого делать, что ещё больше его будоражит. Он надеется, что успеет попробовать всё, услышать все возможные вскрики ужаса и ощутить все из доступных ему удовольствий, даровав ей отчаяние такой силы, после которого скорая казнь станет желанным избавлением, а не наказанием. Он представляет, как в ближайшие часы её тело, не способное больше сопротивляться, будет лежать на железном столе, залитом её кровью, пока его руки с хирургической точностью будут вскрывать её брюшную полость, чтобы добраться до сердцевины, до горячего пульсирующего нутра, в котором он оставит часть своей ДНК в благодарность за наслаждение, что она доставила. Некоторые части он заберёт с собой, чтобы продлить послевкусие, чтобы впитать без остатка всю её боль, всё отчаяние, всё отвращение, когда после, в день казни, она узнает, из чего будет приготовлен её последний ужин.