пьяный бог.

Когда твой срок жизни отмерян вечностью, привыкаешь ко всему. Привыкаешь к тому, что в тебя не верят. Привыкаешь к прогрессу, который летит скорее, чем ураган. Привыкаешь даже к похмелью– плате за попытки забыться и не думать о том страшном, к чему нельзя привыкнуть. Люди. Они уходят. Привыкнуть к этому нельзя. Тысяча лет, две, три... Сколько бы лет ни проходило, смерть, которую сам он всегда легко и изящно обманывал, оставляя с носом, не становилась рутиной. Каждый раз, когда смерть настигала кого-то, на его сердце выбаливал очередной шрам. Глубокий, незаживающий, ноющий. Он громко смеётся. Он прижимает к животу старую гитару (лиру пропил с полтысячи лет назад). За окном поздняя весна. За окном сгущаются сумерки. Его неумолимо тошнит, но он силой вливает в себя очередной бокал вина. Забыться. Залить эту дрянь. Мог бы– продал бы своё бессмертие. Пусть даже и за бесценок. Только покупателя нет. С десяток веков назад он пил от любви к жизни. Он не отдал бы своего бессмертия и за самую высокую цену. Сейчас его терзает боль, которую не могло унять ничего. Люди. Люди... Самые страшные чудище и самые совершенные создания в одно время. Люди заставляют его страдать. Люди слишком хороши (он завидует им– их жизнь коротка и оттого ценна). Люди слишком отвратительны (десять веков назад от рук людей погиб весь его мир– все те, кого он любил). От бессмертия черствеют? Как бы не так! Бессмертие подобно стакану. Если лить в пустой стакан по капле вина, однажды он польётся вон. Если лить боль в сердце, она польется вон. Его хватило на три тысячи лет. Дальше боль вытекала вон, отравляя всё его существо. Приятное лёгкое головокружение превратилось в тяжелое, но такое желанное пустое забытье, за которым следовала расплата. Похмелье, с которым приходили воспоминания, он запивал вином. Он проснулся в чужом доме прямо на полу. Голова нещадно болит. Отвратительно тошнит. Интересно, какой сегодня век? Он подходит к чужому балкону, открывает его. Заря только занимается. Он садится прямо на пол, подживая ноги, и глядит, как звёздное полотно тёмно-синее неба уже рвёт кроваво-алая заря. Он ёжится от холода. На нём одни только рваные джинсы. Интересно, где его рубашка? Его начинает потряхивать. То ли от того, что тело требует ещё вина, то ли от того, что сознание подкидывает одно воспоминание за другим. Или, всё же, от холода. Дверь балкона снова отворяется. На болкон выходит кто-то из его собутыльников. Высокий, смугляй, с иссиня-черными волосами. Молча смотрит на него и хриплым голосом заговаривает: —Давно тут? Он качает головой. Вошедший отчаянно напоминает ему кого-то. Он торопливо жмурится, чтобы рассеять морок, и вполголоса отвечает: —Не слишком. Задумался просто. Он тяжело вздохнул, поднялся на ноги и встал рядом с собутыльником, всё так же глядя на кровавое солнце. Таким же солнце было в тот день, когда Селестия решила наказать непокорных. В тот день, после которого он из весёлого гуляки стал пропойцей. —Ты веришь в Барбатоса?– вопрос срывается с его губ неожиданно для него самого. Синие глаза тупо пялятся невидящим взглядом куда-то вперёд. Его собутыльник, прикурив, чуть скалится. Из его губ вырывается едкий сигаретрый дым. —С чего такие вопросы? Если Барбатос и существует, хотя, на мой взгляд, архонты– сказка для бабушек, чтобы драть с них мору... Словом, если Барбатос есть, он конченый лентяй, раз не хочет ничего сделать. Херовый он бог, раз не хочет ничего делать с тем, что люди до сих пор смертные, болеют и не могут жить без воровства и насилия. Он невольно улыбается. В глазах собираются слёзы. Он плохой бог. Ему нет дела до его людей. Он устал. Архонт свободы превратился в живущего по чужим квартирам и пропивающего всё до последней рубашки слабака, бегущего от своего прошлого и не желающего даже слышать о настоящем и будущем. —Да просто подумалось у тебя спросить. Забудь. Он собрался было уходить обратно в дом, чтобы поискать ещё вина, чтобы залечить похмелье, но вдруг остановился и добавил: —Представь, как глупо было бы, если бы Барбатос просто запил бы и забыл о том, что он бог. Собутыльник коротко смеётся. А он, бог, забывший, как творить чудеса, уходит с балкона вновь лечить похмелье выпивкой, чтобы забыть о том, что он бог.