Курс на рай

Коля ушел прямо посреди репы. Сбился на полуслове, помолчал, словно прислушиваясь к чему-то в тишине — странной и некрасивой после резко оборвавшейся хрустальной ноты — и чуть рассеянно сказал: — Пацаны, я на минуту. Под удивлёнными взглядами проследовал в угол, лег ничком на продавленный, в принципе не складывающийся диван и… Ушел. А они остались — толпиться перед диваном и переглядываться в полном ступоре. — Скорую? — нерешительно предложил Даня. Он зачем-то прихватил с собой палочки, теребил и перекатывал между пальцами. Саша, впрочем, не имел морального права его винить — сам обнимал гитару, машинально, как любимую кошку, наглаживая по обечайке. Один Паша не взял ничего, разве что рука то и дело тянулась прочесать бороду. Паша обрывал движение на середине, а через секунду рука тянулась по новой. Паша косился на нее сердито, и оттого казалось, будто рука ведёт самостоятельное, отдельное от тела существование. Саша бы не удивился. — И что мы им скажем? — рассудил он. — Что у нас друг устал и вздремнуть лег? Они дружно посмотрели на Колю: Коля спал. Сопел полуутопленным в вытертой обивке носом, на одном видимом глазу подрагивали короткие ресницы, угол рта кривился не то скорбно, не то обиженно. Коля спал, но здесь, с ними, Коли больше не было. И там, где он теперь был, ему явно не нравилось. — А чего он… — как-то по-детски слезливо протянул Даня. — Нормально ж репали… Саша с Пашей обменялись быстрыми взглядами. Нормально-то нормально, только… — Он зависал, — безжалостно возразил Паша. — Ты сам видел. Все видели. Саша кивнул: да, зависал, а потом, не замечая потерянных мгновений, орал на них, что ловят ворон, опять сбились с ритма, опять не то, опять не так, недостаточно, не-не-не… А они, вместо того чтобы объяснить, молчали. Да и что они могли ему объяснить? — Зависал, и что? — гнул свою линию Даня, пытаясь, кажется, убедить не столько их, сколько самого себя. — Устал, мы все устали. — Устали, — согласился Паша тоном мягким и одновременно жестким, даже жестоким. — Только мы тут, а он… — Идемте тогда за ним! — Даня, показалось Саше на секунду, готов был разреветься, дитятко великовозрастное, но укрепился. — Чего стоять, языками чесать. Саша молча снял ремень с плеча, аккуратно положил гитару в угол. В чехол прятать не стал — заверяя себя и мироздание, что это ненадолго, минут на пятнадцать, в крайнем случае на час. Они вернутся, и полрепы будет впереди, к чему лишние телодвижения. Приблизившись к дивану, изобразил приглашающий жест — только после вас. Даня, фыркнув, полез первым. — Палки-то оставь, — перехватил его Паша. — Воткнутся кому-нибудь… куда-нибудь. «Надеюсь, тебе в жопу» — Даня этого не озвучил, только зыркнул исподлобья, и Паша великодушно сделал вид, что громкой мысли не услышал. Саша втихаря хихикнул. Они перекатили Колю на спину и улеглись вокруг грудой щенят — огромных таких двуногих щенят: хорошо, что диван был давно продавлен, и хорошо, что это была не фотосессия. Можно было беззлобно препираться, кто кому чем куда утыкается и кто кому что отдавил, не заботясь, чтобы куча-мала еще и выглядела эстетично. Непривычным казалось только, что Коля, который в обычной ситуации бухтел бы больше всех их троих, вместе взятых, сейчас молчал. Саша все переживал, что они его расплющат, а он даже возразить не сможет. Укладывались долго, а когда, наконец, всем, включая — гипотетически — Колю, стало если не удобно, то хотя бы терпимо, до Саши дошло, что неплохо бы кому-то остаться и мониторить ситуацию, так сказать, извне. Чтобы, если что… ну, Саша не знал, что именно, но было бы приятно сохранять некую иллюзию контроля. Он высказал свои соображения куда-то Коле в кадык, и вся с таким трудом сложившаяся конструкция, дружно выматерившись, начала расползаться, потому что нужный им кто-то (то бишь Паша) умудрился втиснуться едва не под Колю и уже начал с ним и диваном процесс взаимной диффузии. Пока Паша ходил за табуреточкой, Саша с Даней перелегли по-новому. Теперь это оказалось куда проще: они незатейливо облепили Колю с обоих боков, закинув на него ноги, причем Даниной ноги хватило и на Колю, и на Сашу, и, должно быть, еще на кого-нибудь хватило бы, если бы таковой имелся в наличии. Выкинув из головы мысли о Саше-втором, Саша снова уткнулся носом в Колино колючее от щетины горло и принялся старательно засыпать. Обычно это не составляло большого труда — на вопрос «Ты высыпаешься?» Саша привычно отвечал: «Откуда?» — и любая горизонтальная поверхность вырубала его на раз-два. Но сейчас ему было слишком светло, душно и нервно, к тому же мешал Даня: тот, тоже мандражирующий, вместо того чтобы расслабиться и посчитать овечек, докучал Паше, требуя то принести водички, то настучать колыбельную на том-томах. И заткнулся лишь тогда, когда Паша пригрозил доставить водичку прицельным броском в лоб вместе со стаканом, а колыбельную настучать не на том-томах, а на кое-чьём не в меру наглом бубне. Даня и вырубился первым — как по щелчку, толком не успев закрыть глаза. Глазные яблоки почти сразу начали бегать под не опустившимися до конца веками — зрелище до того стремное, что Саша уже собрался пожертвовать окутавшей его, наконец, сонной истомой и что-то предпринять. Роговица ведь пересохнет, а это вредно и больно. Но заботливый Паша успел первым, и смотреть, как кому-то закрывают глаза, оказалось… тоже до фига стремно. Саша еще успел подумать, что если и с ним будет так же, то он этого, слава богу, не увидит. Потому что нельзя глазами, которые тебе закрывают, смотреть, как тебе закрывают глаза, ведь глаза изнутри не смогут, как глаза снаружи, а черноглазая глазунья обязательно сглазит глазурь, и тогда… тогда… тог… *** Сашу наполовину занесло песком. В воздухе стоял терпкий запах соли, по низкому небу бешено, несмотря на полное безветрие, неслись черные тучи. Саша лежал на спине перевернутой черепахой и двигал ногами, пытаясь сообразить, сильно ли его засыпало. Засыпало несильно. Через какое-то время Саша сумел сесть, а затем и встать. Наклонившись, стряхнул со штанин крупный красноватый песок — тот осыпался легко, не оставляя следов. На Саше были широкие темные брюки и свободная блуза, на ногах — кеды, в общем и целом, его обычный сценический костюм. А вот голова оказалась лысой, что Сашу слегка огорчило: эту прическу он недолюбливал. Проведя ладонью по голой, сразу сделавшейся неприятно уязвимой макушке, Саша огляделся. Он не слишком помнил, кто он (Саша, сценический костюм… Значило ли это, что в его жизни существовала некая сцена?) и как тут очутился, но чувствовал, что чего-то — или кого-то — не хватает, и осознание мешало, покалывало, будто песок в кедах. Саша опять сел на задницу и хорошенько вытряхнул обувь — не помогло. Тогда он еще раз огляделся и направился к темнеющей на горизонте полосе. Пейзаж наводил откровенную тоску: песок, сплошной песок, хоть бы один кустик, травинка или колючка. Песчаная равнина, песчаная яма, песчаная дюна — вот и все разнообразие. Ноль живности: ни змей, ни грызунов, ни насекомых. Саша не страдал агорафобией, но огромное пустое пространство давило, и вскоре он полностью сосредоточился на собственных кедах, считая шаги и мечтая прийти к чему-то, что не являлось бы очередной грядой красного песка. Хорошо хоть жарко не было. И холодно — тоже. Было… никак. Саша шел, и шел, и шел, пока не вышел на побережье: заветная темная полоса оказалась морем. Или, может быть, океаном. В любом случае выглядело море-океан неласково: черно-зеленая мутная вода злобно бросалась на плоский берег, отползала с досадой и бросалась вновь. Одинокий рыбак, склонившийся под напором отсутствующего ветра, отважно противостоял стихии — всякий раз казалось, что волна вот-вот заберет его с собой, однако вода отступала, а рыбак все торчал над поверхностью, как приземистое, корявое, но крепкое дерево. Даже шляпа его неизменно оставалась на месте. Отвлекать человека от дела не хотелось, но больше поблизости никого не наблюдалось, и Саша, пошатываясь и оступаясь в рыхлом песке, побрел к рыбаку, на ходу соображая, что собирается спрашивать «Кто я?» Едва ли незнакомый человек будет в курсе. «Зачем я здесь?» Те же яйца, только в профиль. «Что здесь происходит?» Но здесь не происходило ровным счётом ничего. Бежали тучи, поскрипывал песок под ногами, беззвучно ярились волны, рыбак стоял в воде и держал удочку. «Где я?» Да, это, пожалуй, ближе к делу. Подойти Саша не успел: рыба клюнула, и рыбак сделал подсечку. То, что произошло потом, Сашин мозг воспринимать поначалу отказался. Поэтому Саша достаточно спокойно наблюдал, как над водой появляется чешуйчатый валун выше человеческого роста, как валун разевает полную кривых зубов пасть и вращает желтыми выпученными глазами. Как мертвенно-розовые отростки, выстрелившие откуда-то из-под пасти, оплетают удилище, ломают его пополам, словно тростинку, и отбрасывают обломки в кипящую воду. Как эти же отростки хватают оцепеневшего рыбака, и верхняя половина человеческого тела одним махом исчезает в клыкастом черном провале… Тут у Саши потемнело в глазах, а когда туман рассеялся, он обнаружил, что сидит на песке, вытянув враз ослабевшие ноги, и чудовищная рыба довольно резво ползет к нему, помогая себе плавниками и теми самыми отростками. «Плохой какой-то сон, — подумал Саша растерянно. — Проснуться бы…» Точно. Они спали. Была репа, Коля уснул и ушел, и они с Даней уснули тоже, чтобы найти его и вернуть домой. А Сашу сейчас сожрет монструозная рыба. А Даня… Даня! Он потерял Даню! Ноги все так же не слушались, зато голос остался при нем, и Саша, зажмурившись, чтобы не видеть приближающееся чудовище, набрал побольше воздуха и, не жалея горла, заорал: — Данила-а-а-а! Его обдало потоком воздуха. Что-то неприятно хлюпнуло. И снова стало тихо, только кто-то тяжело, с хрипом дышал. Рыба? Но у нее ведь жабры… Жаберное дыхание сопровождается звуками? Или она двоякодышащая? Прошла секунда, вторая, пятая. Сашу никто не ел. Втянув голову в плечи, он осторожно глянул сквозь ресницы: дышала не рыба, дышал Даня. Сложившись почти пополам, он упирался локтями в колени и натужно хрипел открытым ртом. Чудовище темной грудой застыло в красном песке, мерзкими отростками едва не касаясь носков Сашиных кед. Из выкаченного мертвого глаза торчала забитая почти по комель… — Ты все-таки пронес их с собой? — неверяще спросил Саша. Окинул Даню более внимательным взглядом и поднял бровь: на Дане были балетные леггинсы. И татуировки. И — почему-то — зелёный ирокез. И, собственно, все. Вид не то чтобы непривычный, но для местности подходящий весьма сомнительно. — Пожалуй, не буду спрашивать, откуда ты их вытащил… — решил Саша. Даня посмотрел дикими глазами, и Саша моментально устыдился: — Э, спасибо. — В руках они были… — выдавил Даня. — Она… одна. Уродский песок… еле успел… Придурок… Какого черта ты не убегал? Саше оставалось только пожать плечами. — Ты не стой, — буркнул он виновато, — походи. Для сердца же вредно… Даня самым ужасным образом закатил глаза, но выпрямился и принялся прохаживаться туда-сюда, окончательно восстанавливая дыхание. — Что это за хрень? — спросил он таким тоном, будто Саша появился на пустынном берегу не на пять минут раньше него, а на все пять месяцев, и за эти месяцы успел разведать, где здесь самые вкусные пышки, который маршрут буксует в песке реже других, и какие твари водятся в местных водах. В общем, «что за хрень» Саша не знал. И все же некоторые мысли на сей счет у него имелись. — Рыба съест рыбака, — сказал он, невольно кидая взгляд на то место, где встретил свой жуткий конец злополучный любитель рыбалки. Там не было ничего… страшного. Ни крови, ни ошметков, только шляпа покачивалась на темной, будто по волшебству успокоившейся воде. Но к горлу все равно подкатило, и Саша с усилием отвел глаза. — Уже съела. Ничего не напоминает? — Коляс точно не такое имел в виду, когда это сочинял, — безапелляционно заявил Даня. — Фигня какая-то. — Вокруг нас сон, — напомнил Саша. — Превращение мыслей в зрительные образы, сгущение, смещение… Даня раздраженно тряхнул ирокезом. — А давай без Кастанеды. — Это Фрейд, — буркнул Саша. — И ты об этом знаешь. — Знаю, — легко согласился Даня. — Пошутить решил, а то ты пипец какой серьезный. — Я только что чуть не стал пипец какой мертвый, — парировал Саша. — И что-то я не уверен, что после такого проснулся бы целым и невредимым в твоих объятьях на своем диване. Надо уходить от воды, мало ли кто еще вылезет. — На общем диване, — вредным голосом вставил Даня, но упираться не стал. — Ща пойдем, только палку заберу, вдруг пригодится. Очень уверенно приблизившись к рыбьему трупу, он протянул руку, и цвет его лица в одну секунду, без намеков и предупреждений, сделался под стать ирокезу. Прикрыв ладонью рот, Даня заозирался с отчаянным видом человека, которому резко приспичило в кустики посреди ледника. Саша хотел поинтересоваться, при ком именно Даня стесняется блевать: при нем, себе или рыбьей туше — но гуманность и благодарность за спасение возобладали над ехидством. — Иди… куда-нибудь, — великодушно сказал он. — Только недалеко. Я заберу. В конце концов, потрошил же он однажды щуку. А она, между прочим, тоже была зубастая и огромная, килограммов на восемь, не меньше. Вот и тут почти то же самое, даже легче: никаких тебе костей и кишок, просто взять да дернуть посильнее… Саша и дернул — палочка действительно вышла без особого труда, правда, вместе с желтым глазом: то ли они у чудовища держались на соплях, то ли Даня (да и сам Саша тоже) не пожалел силушки богатырской. Никогда в жизни Саша не был так благодарен привычке приходить на репы полуголодным. — Все? — полюбопытствовал Даня. Саша обернулся и радушно помахал ему палочкой с насаженным на нее склизким кругляшом в кулак величиной. — Бля-я-я-я… — взвыл Даня, рывком отворачиваясь. — Чтоб тебя… Ну, зато не «буэээ»… Пока Даня жалобным матом изливал иллюзорному миру свое возмущение по поводу Сашиного вероломства, Саша сковырнул глаз о твердый плавник и тщательно оттер палочку песком. Было бы неплохо еще ополоснуть водичкой, но приближаться к морю-океану он опасался. — Держи, — сказал Саша. — Не бойся, я ее почистил. Даня, все ещё бледный, неприязненно оскалился, однако молча забрал палочку и… нет, не стал никуда ее засовывать. Просто сжал в кулаке. Саша смутно позавидовал: он бы тоже не отказался иметь что-то из реального мира. Так, для заземления. Одежда не в счёт. — Идем? Даня кивнул, но с места не сдвинулся. Повертел головой. — А… куда? Это был хороший вопрос, своевременный. С одной стороны расстилалось море-океан, со всех остальных до самого горизонта — совершенно одинаковый на первый взгляд песок. Впрочем, для начала Сашу бы вполне удовлетворило «куда угодно, лишь бы подальше от воды». Интересно, им здесь понадобится вода? Или пища? Саша очень надеялся, что нет. Он пожал плечами. — Точно не знаю, но… — Коля-я-яс! — вдруг со всей дури заорал Даня в черное небо. — Куда идти-и-и-и? Саша, аж присевший от неожиданности, сгоряча едва не обозвал его некрасивым словом, а потом вспомнил, что и сам недавно разыскивал Даню по примерно той же методе. И помогло ведь. Может, не такая уж и дурость… Несколько секунд они прислушивались и приглядывались, сами не зная, чего ждут — не то голоса Коли-демиурга с небес, не то появления указующего огненного перста. Когда ни того, ни другого не случилось, Саша, надо сказать, не особенно удивился. — Вдруг он не хочет, чтобы мы его нашли? — уныло спросил Даня. Саша фыркнул. — Мало ли чего он не хочет. Все равно найдем. И добавил с не типичной для себя кровожадностью: — Найдем и пизды дадим, чтобы больше так не пугал. Даня, посмотрев на него с сомнением, приставил ладонь козырьком ко лбу, хотя никакого солнца не было и в помине. — А если подсказки поискать? Как в квестах? Типа есть локация, и, пока мы чего-то не найдем, в другую локацию прохода не будет… Саша машинально порылся в карманах, где, конечно же, ничего не обнаружилось. Покосился на Даню, которому что-то прятать было элементарно негде. Перевел взгляд на дохлое чудовище… Даня рядом громко сглотнул. — Черта с два я стану ее потрошить. Лучше здесь помру, и пусть Коляс как хочет, так и выкручивается. «Станешь, — мрачно подумал Саша. — Как миленький». Правда, будь даже они покрепче нервами и желудками, вспороть рыбе брюхо не смогли бы при всем желании — по причине полного отсутствия чего-либо режущего. Не палочкой же ее кромсать и не зубами грызть. И все-таки Саша героически сгонял к трупу и, задержав дыхание, потому что несло от рыбы препогано, наскоро осмотрел разверстую пасть. Ничего интересного, кроме дикого количества разнокалиберных клыков, там не обнаружилось. — Слушай, — сказал Даня, когда Саша возвратился не солоно хлебавши. — А шляпа-то плавает, не тонет… Погоди, щас я ее… Идея лезть в море-океан Саше не понравилась от слова совсем. Однако по итогам короткой перепалки он оказался в проигрыше и, морщась от беспокойства, наблюдал, как Даня бултыхается в воде, вылавливая несчастную шляпу. Благо дрейфовала та недалеко от берега, роста Дане хватило и плыть никуда не пришлось. — Тут что-то есть! — крикнул Даня, триумфально потрясая добычей. — Вылезай быстрей! — не выдержал Саша. — Потом посмотришь! Даня с изяществом поддатой Афродиты выбрался на сушу и удивленно протянул: — Ничего такая водичка, не холодная. И… почему я сухой? У Саши в голове закрутилось что-то про качественные памперсы, но он усилием воли подавил эту мысль и лишь проворчал: — Просто скажи спасибо, что не будешь ближайшие пару часов рассекать в мокрых лосинах. Что там? Даня встряхнул шляпой, тоже, к слову, ни капли не промокшей, и продемонстрировал… довольно большую двояковыпуклую линзу. — Хм. — Саша повертел ее в руках, зачем-то понюхал, разве только на зуб не попробовал. — Это, конечно, занятно, но что нам с ней полагается делать? — Жечь муравьев? — предположил Даня и в ответ на вздернутую бровь развел руками: — Э… песня же. Звучало в некотором роде логично. И правда, песня — точнее сопровождающий песню текст и видео. Вот только с муравьями тут была напряженка… Как и с солнцем. Пока Саша ломал голову над вероятными скрытыми смыслами, Даня завладел линзой и принялся сосредоточенно в нее вглядываться, смутно напоминая крайне эксцентричную гадалку, намертво зависшую над хрустальным шаром. Дав ему минутку наиграться, Саша вкрадчиво спросил: — Что-то интересное показывают? Даня поднял затуманенные глаза. — Горы какие-то. Что? Забив на нелестные ассоциации, Саша тоже склонился над линзой. В ее мутноватых глубинах и впрямь различалось что-то, что при должной фантазии напоминало горные хребты. Тем более что пару минут назад ничего подобного в линзе не было. Наглядевшись до рези в глазах, Саша потер занывшую шею, поморгал и, чтобы дать зрению отдохнуть, посмотрел вдаль. Из горла вырвался радостный крик. Впереди темнела далекая, но явственная горная гряда. * — Почему нам попалось именно «рыба съест рыбака?» — ворчал Даня, усердно вымешивая босыми ногами песок. Линза отправилась на хранение Саше и своим весом неудобно оттягивала карман брюк. А шляпу, которая оказалась со шнурком, Даня приспособил себе за спину, обретя некое сходство с бравым ковбоем. Если не смотреть ниже пояса, конечно. — Почему не «рыба целует ладонь рыбака»? Песня одна и та же, нет, надо самый треш подсовывать… — Она, может, хотела поцеловать, — серьезно предположил Саша. — Только большая, неуклюжая, вот и получилось вместе с рукой… и со всем остальным. Перестаралась. — Ха-ха. — Даня прокрутил палочку и выбил в воздухе неслышную дробь. — Че там у нас еще стремного есть? К чему готовиться? Саша не ответил. И без того понятно было, что стремного у них… много, а значит, готовиться надо примерно к чему угодно. — Ты бы в какую строчку точно не хотел попасть? — поинтересовался он чисто для поддержания светской беседы. — Меня «пьяная драка» напрягает. Особенно в сочетании со «страх револьвера» и «дыра в полведра». В смысле, если толковать буквально… — В ту, где сентябрь кончей пахнет, — перебил Даня. Кажется, у него стремительно портилось настроение, и Саша на всякий случай спросил: — Ты вообще как? Идти нормально? Хочешь, давай мою рубашку порвем, попробуем сообразить тебе портянки. Даня шмыгнул носом. — Норм вроде. Этот песок, он как ненастоящий, крупный, а гладенький такой. До гор доберемся, там поглядим. — Если в горах придется убегать от гигантских, питающихся рудой коней, глядеть будет некогда, — счел нужным предостеречь Саша. — Нигде не сказано, что они гигантские и жрут руду, — лениво, словно бы через силу заспорил Даня. — Они ее лижут. Может, она соленая. Или у коней железо низкое. Саша, поперхнувшись, замолчал. Зато Даня неожиданно приободрился и, не иначе, вообразил себя странствующим акыном. Тем более что пейзаж, будто устыдившись своего однообразия, впал в другую крайность, и материала для ассоциаций появилось в избытке. Под истошное «А хотелось двадцать!» они шагали мимо колоссальных цифр, кривых, но узнаваемых, которые монументальными столбами росли из песка, время от времени развеиваясь красной пылью и всякий раз упрямо вырастая заново. Под протяжное «Камень точит ручьи» прыгали через неширокие бойкие ручейки, то и дело затягивающиеся каменной коркой. Корка эта почти сразу шла трещинами, пропуская светлые струйки, затем нарастала обратно, и все повторялось по кругу. Под сдавленное «Кони лижут руду» по широкой дуге обходили вполне обычных с виду лошадок, вороных, небольшеньких. Лошадки мирно чем-то хрустели, фыркая, цокая копытами и отгоняя хвостами невидимых мух — разве что паслись они на совершенно голой каменистой круче и под углом, который заставил бы любого горного козла подавиться собственной бородой от зависти. Только когда лошадки остались хорошо позади, Саша сообразил, что песок давно сменился твердой породой, и бедный Даня, должно быть, сбил все ноги. Странно только, что до сих пор не пожаловался. — Не, — мотнул тот головой в ответ на Сашины тревоги. — Гляди. Кивнув на ближайший, жутко острый с виду камень, Даня с силой опустил на него босую пятку. Саша рефлекторно скривился, а Даня, не изменившись в лице, продемонстрировал изрядно запыленную, но совершенно целую подошву. — О, так ты у нас неуязвимым заделался? — подколол Саша. Пошутил, конечно, однако Даня — кто бы сомневался — заинтересовался очень даже всерьез. К счастью, прыгать с края трехметровой расщелины Саша его отговорил. Ронять себе на руку камень Даня отказался сам — руки он старался беречь, пусть и в чужом фантасмагорическом сне. В качестве компромисса Даня несильно пнул коленкой склон, воплями едва не спровоцировал камнепад, на чем свет стоит обругал кривую сновиденческую логику и демонстративно прихрамывал аж до самого… — Дом, — удивленно сказал Саша, когда они одолели очередной перевал. — И дети во дворе… * — А нам туда точно надо? — прошипел Даня. Они залегли у деревянной покосившейся изгороди, где были незаметны примерно в той же степени, что тигр, решивший притаиться за травинкой. — Че они там вообще делают? — Хоронят птицу. — Саша, вытянув шею, прищурился. — Не голубя и не синицу. — Ясное дело, что не голубя, — поддакнул Даня. — В такую ямищу страуса утрамбовать можно… Стремно, бля. Доставай навигатор, может, нам вообще туда не нужно… С легкой заминкой сообразив, что Даня имеет в виду, Саша полез в карман, и оба уставились в линзу. После чего переглянулись и синхронно вздохнули. Обступивших изрядную яму детей они обошли по такой же дуге, что и лошадок — благо что дети, как и лошадки, не обратили на незваных гостей ни малейшего внимания. Но Саша все равно ощутил облегчение, когда за спиной захлопнулась дверь, отсекая их от подозрительного детсада. Внутри домика была комната. Типичная деревенская комната, довольно тесная, а больше Саша про нее ничего сказать не мог. Как часто бывает во сне, он твердо знал, что вот это — печь, то — лавка, там — стол, а на столе горит свеча, но конкретные признаки терялись и ускользали, целиком поглощенные понятием. А еще за лишенным занавесок окном резко наступила ночь — свечное пламя отбрасывало на голые стены причудливые дрожащие тени. — Душновато тут, — резюмировал Даня, озираясь. — И темновато. И горелым пованивает. Хорошо, что не тошнит… — А должно? — невнимательно спросил Саша, сражаясь с легкой дереализацией. Он подошел к столу, привалился к нему бедром — прислушался к ощущениям: помогло? Пожалуй, не очень… — Пахнет печкой, тошнит от свечки, — продекламировал Даня, дирижируя себе палочкой. Нет, Сашу не тошнило. Хотя запах в самом деле стоял не слишком приятный, пусть Саша не уверен был, что пахнет именно горелым. Проветрить, что ли? Он хотел подойти к окну, но тут в углу что-то замычало, и Саша застыл на полушаге. — Печка, — сказал Даня громким шепотом. — На печке. Там кто-то есть. Ужастики смотрели оба, а потому, наученные чужим печальным опытом, любопытствовать не стали, наоборот, отошли максимально далеко к противоположной стене. — Мать лежит на печи, — вспомнил Саша, тяжело опускаясь на лавку. Несмотря на долгую пешую прогулку, усталости он не чувствовал, как и голода, жажды или желания наведаться в сортир. Спасибо господу богу (ну, или демиургу Коле) за малые милости его… Просто хотелось для разнообразия принять сидячее положение. — Чья мать? — дрогнувшим голосом осведомился Даня. Саша покачал головой. — Предлагаю не проверять. Даня забегал взад-вперед, тщательно сторонясь печки. — Слушай, может, ну его нафиг, а? Переждем где-нибудь недалеко, а утром вернемся. У Саши появилось смутное подозрение, что категории дня и ночи тут весьма условны, и не исключено, что конкретно в локации «ужастиковый деревенский дом» утро не наступает никогда. Но попробовать, наверное, стоило. Если, конечно, дверь внезапно не окажется запертой. Или — того хуже — не исчезнет напрочь. Он неохотно встал. Даня первым поспешил к двери, без труда ее распахнул и, сдавленно матюгнувшись, попятился. Саша, уже предчувствуя нехорошее, выглянул из-за его плеча. Во-первых, как он и предполагал, снаружи было светло. И эта резкая, лишенная всяких промежуточных состояний граница между наружным светом и внутренней темнотой взбивала мозги похлеще пасущихся едва ли не вниз головой лошадей. Во-вторых, перед самым порогом красовалась яма. Продолговатая, характерного вида яма, наверняка стандартные два на один на полтора. А в-третьих, по ту сторону ямы выстроились давешние дети — маленькие, одетые в траур, смутно друг на друга похожие, с черными провалами глаз на размытых, скорбных, слегка синюшных лицах. — Пиздец! Даня захлопнул дверь (грохнул от души, но звука почти не было) и кинулся к окну — чтобы тут же с приглушенным воплем шарахнуться обратно. Саша пригляделся к черному стеклу. А, точно, зверь в окне. Ну Коля, ну мамкин демиург, все по тексту! Хоть бы дьявола в животе или за спиной не образовалось… Даня снова заметался по комнате, продолжая тихо, выразительно материться. — Ладно… — бормотал он под нос, — надо искать… Давай искать, где тут… У стены ближе к окну приткнулся сундук — Саша затруднялся сказать, стоял ли он там раньше или материализовался только что. Даня тоже его заметил, упал перед ним на колени и откинул крышку. Замер. В полумраке разлилось мерцающее нежное сияние, но что лежало внутри, Саша не видел — Даня все загораживал спиной. — Что там? — позвал он, встревоженный долгим молчанием. Даня, не поднимаясь с колен, медленно развернулся к нему и протянул руку. Глаза у Дани были комически огромные, а на ладони лежало сердце. Золотое. Анатомически правильное, золотое сердце, роняющее на пол крупные блестящие капли. Долгую секунду они с Даней тупо его разглядывали, а потом сердце — прямо на их глазах — дрогнуло и начало ритмично сокращаться. — Сусальным златом красят девичьи сердца, — упавшим голосом прокомментировал Даня. Очень осторожно вернул сердце в сундук, опустил крышку и, бестолково встряхнув перепачканной в золотой жиже рукой, уполз под стол. Повисла тишина. Ее нарушали только тихие всхлипы из-под стола, мычащие стоны со стороны печи, приглушенный стенками сундука хоровой ритмичный стук вразнобой, да по стеклу время от времени кто-то будто легонько чиркал чем-то острым. М-да, такая себе тишина. Саша возвратился на лавку, сделал, сосредоточившись на дрожащем свечном огоньке, несколько глубоких вдохов и выдохов и на этом счел себя достаточно успокоившимся, чтобы попытаться приоритизировать проблемы. То, что таилось извне дома, попыток штурма пока не предпринимало и осуществляло скорее психологический прессинг. Как, впрочем, и то, что обреталось внутри. А значит, следовало в первую очередь побеспокоиться о собственных, медленно, но верно едущих крышах. — Дань, — ласково позвал Саша. — Иди сюда, давай посидим. Он думал, что придется поуговаривать, но Даня, словно только и дожидавшийся приглашения, выбрался из-под стола, едва не своротив его в процессе, сел рядом и, пряча лицо, привалился к Сашиному боку. Его все еще потряхивало. Саша взял его за руку, краем блузы стер с длинных пальцев остатки золота, отвязал и бросил на стол мешающую шляпу, туда же отправил палочку, чтобы та случайно не проделала в ком-нибудь лишнюю дырку. Преодолевая слабое сопротивление, уложил Даню головой себе на колени и принялся почесывать голую кожу за ухом. Даня, поерзав, обхватил Сашу за пояс, вздохнул, пристраивая на лавке ноги — порой эта почти двухметровая орясина умела быть на удивление компактной. Когда Даня перестал дрожать и засопел, как большая собака, Саша прислонился затылком к неровной стене и сказал, глядя на свечу: — Все хорошо, ты молодец, ты чудовище завалил, не побоялся… Ты смелый, мы со всем справимся, все нормально. — Не нормально, — пробурчал Даня ему в бедро. — Это пока, — пообещал Саша. — Но скоро будет нормально. А Колю мы отпиздим, да? Найдем, вытащим и отпиздим. — Двое на одного нечестно, — заметил Даня с явным сожалением — А кто сказал, что нас будет двое? — лицемерно удивился Саша. — Втроем отпиздим, Пашу тоже позовем. Даня затрясся — на сей раз от смеха — и в этот момент под столом что-то заскреблось. Мужественно проигнорировав немедленную Данину попытку вплавиться носом ему куда-то в сердцевину бедренной кости, Саша притопнул ступней, и из-под стола гордо вышагнула большая рыжая курица. Наклонив увенчанную гребешком голову, она оценивающе поглядела на Сашу бусинками глаз и, очевидно, не сочтя его стоящим внимания, отправилась бродить по полу, то и дело склевывая невидимые крошки. Или зерна. Или червяков… Думать о невидимых червяках было неприятно, и вместо этого Саша немного поспорил с оживившимся Даней на предмет того, является ли курица отсылкой к «КоКоКо», сбежала с похорон загадочной птицы или просто пряталась где-то в доме. Так или иначе, с ее появлением сделалось легче. Ни стук запертых в сундуке сердец, ни утробные стоны на печке, ни маячащий за черным стеклом зверь никуда не делись (насчет ямы и детишек Саша сомневался), но атмосфера ощутимо разрядилась. Посмеиваясь над каким-то Даниным приколом, Саша, насколько получилось, запрокинул голову и краем глаза заметил на стене прямо над собой что-то новенькое. То ли маленькую картину, то ли… — Подожди, — сказал он, заинтригованный. — Ну-ка… Рывком приподнявшись (Даня ойкнул), Саша ловко подцепил кончиками пальцев деревянную рамку и сдернул со стены. — Смотри, — подергал Даню за жесткую зеленую прядь. — Елеуса. Прямо как у нас в клипе. — У нас была Одигитрия. — Даня на секунду приподнял голову и спрятался обратно. Он был тяжелый, и у Саши стали затекать ноги. — А должна была быть Елеуса. — Саша поставил образ на стол, кое-как подперев шляпой. — Вот она здесь и есть. С иконой, озаренной теплым огоньком свечи, стало почти уютно. Младенец Иисус с безграничной любовью взирал на Богородицу, прильнув к ее лицу маленькой щекой, и в сочетании с продолжавшей вышагивать по полу курицей обстановка навевала Саше смутные ассоциации с тем самым хлевом — местом по-своему умиротворяющим и безопасным. Он бы, может, даже задремал (если бы смог уснуть во сне), но тут в дверь отчетливо, деловито постучали. — Криповой малышне надоело торчать в пороге? — явно бодрясь, предположил Даня. — Дети так не стучат, — усомнился Саша. — Пойду посмотрю. — Нет. — Даня резко выпрямился и скривился, пережидая головокружение. — Я сам. Ну, сам значит сам. С некоторой тревогой Саша наблюдал, как Даня решительным шагом идет к двери и осторожно ее приоткрывает, как довольно долго смотрит, потом оборачивается — озадаченный, но спокойный. — Санёк, будь другом, кинь шляпу. Недоуменно моргнув, Саша сдвинул икону в сторонку и на манер фрисби запустил Дане требуемое. Что он там делал со шляпой, Саша не видел: створка была открыта совсем немного, к тому же Даня наполовину втиснулся в образовавшуюся щель, избегая, тем не менее, переступать порог. Несколько секунд спустя дверь хлопнула, и Даня вернулся к лавке — без шляпы, зато со странным выражением на физиономии и большим, отчаянно красным даже в полутьме яблоком. — Кто приходил? — полюбопытствовал Саша. Даня сел рядом и потер яблоко о затянутое в леггинсы бедро. — Типа Наташенька. — Какая? — не понял Саша. — Мокрая нагая, — в рифму ответил Даня. — Вот, яблоко принесла. — В обмен на шляпу, что ли? — все не мог врубиться Саша. Даня продолжал усердно полировать яблочный бочок о ткань. — Прям шляпу она не просила, она вообще ничего не говорила. Просто сунула яблоко, и мне показалось, что надо ей что-то отдать взамен. А мелкоты с могилой там уже нет. Саша представил мокрую голую Наташеньку, которая спешит в рай, «мертвенькими ручками болтая», и поет «Ба-да-да-да бум-бум-бум-бум-бум». Потом мысленно примерил на нее старую рыбацкую шляпу и кашлянул. Ну окей. — Это наш следующий артефакт-путеводитель? — загадал он, настраиваясь на деловой лад. — Что с ним делать? Катать по блюдечку? — Здесь нет блюдечка, — с железобетонной логикой заметил Даня и вонзил в яблоко зубы. То, что обильно потекло по его подбородку, на яблочный сок не походило ни на йоту. — Вкусно? — спросил Саша своим самым елейным тоном. — Сладкое? Он, вероятно, только что пережил микроинфаркт, но героически удержал лицо. Даня, который с видом дегустатора редких и не слишком аппетитных сыров созерцал потолок, дернул страшным окровавленным ртом. — Ваще никак. Ни вкуса, ни запаха. — Хорошо, — в том же приторном тоне согласился Саша. — А это всё… оно из тебя или из яблока? Даня, опустив глаза, воззрился на сбегающие уже к животу темные струйки, но, вместо того чтобы истерить, с усилием сглотнул прожеванное и уверенно сказал: — Из яблока. Ага, подумал Саша, яблоки и кровь. Не сад, конечно, и все же параллели очевидны. Вроде как яблони кровью отцвели, вот и плоды завязались соответствующие. Интересно, у них группы с резус-факторами разные или одна на всех? И если одна, то какая именно? — Все, — выдохнул Даня, сбивая Сашу с любопытных, однако малополезных мыслей, — не могу больше. Реально как картон жру, хуже ковидлы. Яблока оставалась примерно половина. Даня держал его в руке, и текло из него, как из ведра. Хорошо хоть не фонтанчиком, будто из пробитой артерии. Сашу затошнило, и свечка тут была явно ни при чем. — Дай сюда. Он забрал у Дани несчастный фрукт и с мученической гримасой принялся дожевывать, нещадно заливая рубашку. Ничего, на черном не сильно видно, да и кто будет смотреть… Ощущения и правда были не ахти. Мягкий, вязкий, влажный картон, еще и теплый вдобавок — Саша настрого запретил себе придумывать другие объяснения помимо того, что Даня успел нагреть его ладонью. А когда от яблока остался тонкий остов, свеча погасла, и комнату залил тусклый, но несомненно дневной свет. Первой из дома выбежала кудахчущая рыжая курица. Следом вышел Даня с палочкой за ухом — он щурился с отвычки и размазывал по татуировкам на торсе красное. Последним порог переступил слегка позеленевший Саша. Не было детей, не было ямы, не было гор. Сразу за покосившейся изгородью волновался под тяжелыми черными тучами кричаще-алый, весь в буйном цвету, яблоневый сад. * Попытки вытереть лицо Саша забросил очень скоро: и руки, и рукава промокли так, что больше пачкали, чем отчищали. Одежда потяжелела и противно липла к телу, в кедах хлюпало. В какой-то момент у Саши появилось непреодолимое желание избавиться хотя бы от блузы, но он подозревал, что следующим порывом станет вылезти из собственной кожи, а это уже перебор. Вездесущий красный цвет пеленой стоял перед глазами, брови с ресницами задубели, резкий запах и поселившийся на языке металлический вкус отзывались непреходящей тошнотой. Пытаясь отвлечься, Саша поначалу пробовал разговаривать с Даней, но призрачный ветер швырнул ему в лицо целую пригоршню лепестков, те моментально растеклись, наполняя рот теплым и соленым, и Сашу не вывернуло в ту же секунду лишь потому, что не было чем. Половина яблока не в счет. Боже, взамен этого адского трипа он согласился бы сожрать хоть корзину таких яблок! Подумаешь, выглядит стремно и консистенция противная… Зато без вкуса и запаха… Даня, к Сашиному слабому удивлению, держался куда лучше. То ли после приключений в гостеприимном домике дзен познал, то ли что… Увы, облегчить в качестве ответной услуги Сашины страдания Даня не мог: обнимашки и задушевные разговоры в их теперешнем положении скорее навредили бы — но все равно пытался. К примеру, шагал первым, принимая изрядную часть летящих под небольшим углом лепестков на себя. Мотал растрепавшимся, размокшим, сделавшимся невнятно коричневым ирокезом, то и дело сплевывал красным на красное, но пер, как танк. Кровью цветет яблонный сад… Саша мечтал: еще сто метров, еще двести, и чертов сад закончится, они найдут Колю, и Саша его обнимет. Крепко-крепко обнимет, потрется об него пропитанными кровью шмотками как следует, а потом все-таки снимет блузу и запихает Коле в глотку, пусть тоже свои сны на вкус попробует… — Там типа просвет, — невнятно, сквозь сжатые зубы сказал Даня по ощущениям лет через сто пятьдесят. Саши к этому времени больше не было, была свинья-копилка, которую набили мокрыми железными монетками так плотно, что те норовили вылезти обратно через слишком узкую щель, и заставили бесконечно месить копытцами буро-алую мешанину. Но он все равно обрадовался. Как они вышли из проклятого сада, Сашино сознание не зафиксировало. Просто сменился кадр на экране: вот они, точно сбежавшие из третьесортного слэшера, плетутся по щиколотку в кровище под алым цветочным пологом, а вот сидят на мелководье, отражающем темное от туч небо, и Даня, прихватив Сашу за загривок, свободной рукой с усердием мамы-кошки намывает ему лицо. — Я… сам, — с трудом выговорил Саша между двумя щедрыми пригоршнями довольно холодной воды. Даня, удовлетворенно угукнув, отпустил. Избавиться от всей дряни без мыла и мочалки нечего было и думать, но Саша сумел с горем пополам оттереть лицо и руки да еще прополоскал, забив на потенциальный вред сырой воды, рот. Вряд ли иллюзорные микробы одарят его реальным поносом… То, что это река, а не море-океан, Саша уже успел разглядеть. Небольшая река — не то чтобы совсем переплюйка, но в разы меньше Невы или, скажем, Томи. Из-за неизменных туч вода казалась стоячей и почти черной, зато в ладони была прозрачной, чистой, даже болотом не пахла. — Я Коляса нашел, — совершенно обыденным тоном сообщил Даня, огорченно разглядывая замызганную палочку. — Он там, на берегу, ниже. Саша, встрепенувшись, завертел головой, однако никого и ничего, кроме нависших над водой деревьев, не увидел. — Из-за деревьев не видать просто, — добавил Даня флегматично. — И чего мы сидим! — возмутился Саша. — Он же опять куда-то денется, стоит нам отвернуться! — Не денется, — сказал Даня с непонятной уверенностью. — Мы пришли, все, конец квеста, я знаю. Теперь осталось Коляса отсюда вытащить. Только он… это, не очень реагирует. — Сейчас отреагирует, — кровожадно пообещал Саша, выбираясь на сухое. После купания в речке — в отличие от море-океана — с одежды текло в три розовых ручья, и это было отвратительно, но снимать ее и выжимать Саша не видел смысла. Все ненастоящее. Скоро они будут дома. * Коля действительно сидел на берегу — живой иллюстрацией из эстетского хоррора: сгорбленное белое тело в россыпи красных искр среди пепельно-серых камней под черным небом у черной воды. — Коль, — негромко позвал Саша, слегка ошарашенный картинным, выверенным, как кадр из клипа, зрелищем. — Ты что творишь, а? Коля неторопливо, словно в замедленной съемке, повернул голову. А может, ему просто мешал ворох красных бус, наверченный на шею так, что и шеи-то не было видно. Толстые, слабо светящиеся изнутри низки спадали Коле на плечи, грудь и ниже, тянулись к реке и уходили в воду, лениво колыхаясь на черной зеркальной глади. Да что там, он и сидел, по сути, в изрядной куче тех же бус. А еще, вдруг понял Саша, Коля был моложе, чем в реальности. Не сильно, не времен их великого переселения народов, но года на три-четыре точно. Отчего-то крайне впечатленный этим озарением, Саша обернулся на стоящего чуть позади Даню. И да, тот тоже не выглядел на свой настоящий возраст — хотя кровь с лица смыл на отвали, так что вряд ли кто-то заметил бы разницу, даже имей этот кто-то желание достаточно долго и внимательно смотреть. Причем Даня не изменился только что, он был таким с самого начала. Как Саша умудрился не заметить? Машинально проведя рукой по бритому затылку, он пожалел, что нет зеркала — проверить самого себя — и выбросил из головы. Какая, в общем-то, разница. Коля вроде бы посмотрел на них, правда, не факт, что увидел: ни радости, ни узнавания, ни каких-либо других эмоций на его строгом, даже суровом, будто у ветхозаветного пророка, лице не проступило. Чуть помедлив, он снова отвернулся, опустил голову и замер, едва заметно шевеля губами. — Коля, — попробовал Саша еще раз. — Что ты там делаешь? Молишься? Он уже позабыл, какие кары грозился обрушить на Колю при встрече, как на него сердился и как мечтал надавать ему тумаков. Все, чего Саше хотелось сейчас — чтобы Коля скорее очнулся от своего жутковатого транса и снял с себя побрякушки, от вида которых у Саши мороз по коже шел. Ну, и вернул их всех в реальный мир, разумеется. — Кается, наверное, — подал голос доселе молчавший Даня. — На пасху вымою тело, красных бус стекло и бла-бла-бла. Нам же не надо его целовать? А то меня жена не поймет, если я буду с голыми мужиками целоваться. — Ты со «Спящей Красавицей» перепутал, — огрызнулся Саша. Но про поцелуи в песне и впрямь упоминалось, чем черт не шутит, так что Саша, брезгливо переступая расползающиеся во все стороны плети бус, подошел ближе, наклонился и чмокнул Колю в лысую макушку. Вздрогнул: кожа под губами была холодная и жесткая, как к мертвецу приложился. — Подъем! — начиная всерьез нервничать, Саша потряс Колю за плечо, расслабленное и тоже холодное. — Сейчас не пасха! Я не знаю, чем ты там опять заморочился, но давай ты дома покаешься? Сходишь в церковь или, не знаю, к психотерапевту. Вериги на Алиэкспресс закажешь, если уж так приспичило. Четки тебе купим нормальные, а не это… Черт! Пока Саша распинался, а Даня слушал, развесив уши, красные бусы втихаря оплели Сашину ногу, забрались по ней вверх, точно виноград по садовой решетке, нашли запястье и… присосались? Кривясь от отвращения, Саша отпрыгнул прочь, одновременно с силой дергая прицепившуюся дрянь. Плеть, упав на землю, змеей — разве что без шипения — уползла обратно в общую кучу, а Саша уставился на маленький круглый, тут же обильно налившийся кровью след. — Господи… — прошептал он, поднимая полный ужаса взгляд. А ведь на Коле этих бус много. И красные они, выходит, потому что… потому что… — Надо снять с него бусы! — выпалил Саша, тыча раненым запястьем Дане в лицо. — Они из него кровь сосут! Даня заморгал слипшимися ресницами: — Что? — Бусы красные, потому что в них Колина кровь! — Саша едва сдерживался, чтобы не сорваться совсем уж на крик. — Видишь, они отходят от него в реку и… Короче, Коля создал мир и подпитывает его собой, в буквальном смысле собой. Он — генератор, а бусы — провода, если мы их отсоединим… Саша замолчал, потому что это неплохо звучало в теории, а вот на практике могли возникнуть сложности. Например, в том плане, что даже одна припиявившаяся бусина оставила довольно глубокий след, а Коля, на минуточку, сидел в них чуть ли не по уши. И хотя оторвалась пакость безболезненно, Саша и представить боялся, во что превратится Коля, попробуй они содрать с него все разом. Не говоря уж о том, что бусы умели двигаться. И что-то подсказывало Саше, что вмешательство извне им не понравится. Во всяком случае, красная куча начала активное шевеление, на глазах сооружая вокруг Коли что-то типа барьера. — Да от него бы одна сухая шкурка осталась, — недоверчиво сказал Даня. Саша развел руками. — Мы все-таки во сне. Если… — Саша? Данила? Саша подавился недосказанной фразой. Коля все так же сидел, понурясь и тихонько раскачиваясь взад-вперед — одинокий демиург, запутавшийся в собственных сетях. — Ты слышал? — спросил Саша с надеждой. — Он что-то говорил? Даня кивнул. — Нас звал, только очень тихо. Коляс, мы здесь. Коля молчал. Саша задержал дыхание, прислушиваясь. — Саша… Колин голос, всегда такой поставленный, интонированный и отчетливый, теперь походил на шелестящий скрежет, будто в Коле в самом деле не осталось ни капли жидкости. Если бы Саша не видел, как шевелятся губы, то даже не понял бы, кто говорит. — Я здесь, — повторил он за Даней. — Данила… — Пошло оно все! — Даня, отмерев, сунул палочку за ухо и размашистым шагом двинулся в самую гущу хищных бусин. Саша попытался его перехватить, но Даня выдернул руку. — Ты оглох? Он меня зовет. — А ты уверен, что это он? Саша вдруг вспомнил, что во снах, особенно кошмарных, частенько мелькает тема двойников. И то, что они ни с чем подобным раньше не сталкивались, вовсе не означает, что такого не может случиться сейчас. — Уверен. — Даня ногой распихивал алые плети, норовящие спутать ему щиколотки. — А тебе должно быть стыдно, ты его дольше моего знаешь… Саша насупился: вот только продолжительностью и степенью знакомства с Колей они еще не мерялись. — Коляс, двигай жопу, — приказал тем временем Даня. Хлопнувшись рядом с Колей в бурлящий поблескивающий водоворот, он жестом бывалого змеелова сгреб ближайшую плеть и накинул себе на шею. Бусы, сообразив, что жертву у них никто не отбирает, радостно вцепились в новую добычу. Барьер всколыхнулся и разом прибавил в высоте, превращаясь в небольшое торнадо, в котором уже почти нельзя было различить отдельные бусины. Что ж, растерянно подумал Саша, наверное, именно такие ситуации мама имела в виду, когда выговаривала бедовому сыну: мол, если все пойдут с крыши прыгать, ты тоже прыгнешь? А он что… Он прыгал. Не с многоэтажек, конечно, но с гаражей — за милую душу. А потом подумал: по крайней мере это, кажется, не больно. И совсем уж напоследок: если Паша останется с тремя хладными трупами на диване, он нас убьет… С этой в высшей степени логичной мыслью Саша сделал глубокий вдох и шагнул вперед. *** Саша подхватился и тут же упал, сраженный резкой дурнотой и тяжелой ладонью, за плечо пришпилившей его обратно к… дивану? Родной диван! Они вернулись! — Никто никуда не вскакивает, — веско прогремел где-то над Сашиным бренным телом сердитый Пашин голос. — Особенно Данила. Вы почти сутки валяетесь, мне здесь коллективного падежа не надо, у нас в аптечке нашатыря нет. Почти сутки? Ничего себе вышли за хлебушком… Саша, пожалуй, не поверил бы, но, во-первых, никакого резона врать у Паши не было, а во-вторых, у него затекло все, что можно и нельзя, включая зубы и внутренности; плюс организм активно соглашался: да-да, хозяин, эти самые сутки и провалялись, ни воды не видевши, ни еды, ни света белого, ни душа, ни унитаза. Голова пульсировала тупой болью, в горле поселился неугомонный еж, во рту царила слегка сбрызнутая кровью пустыня Сахара. Паршиво-то как… Хуже похмелья. Ожидая, что отвыкшие глаза резанет светом, Саша боязливо разомкнул веки, однако в помещении стоял приятный полумрак: Паша, золото, а не человек, предусмотрительно организовал блэкаут. С трудом сфокусировав взгляд, Саша различил Даню — тот близоруко моргал с уморительно огорошенным видом. А вот на Колю посмотреть не получилось: слишком близко они лежали, надо было подвинуться. Саша поерзал, пытаясь провернуть этот сложный маневр, и не отправился в короткий бесславный полет до пола лишь потому, что сзади его успели подпереть коленом. — Куда-то торопишься? — недобро поинтересовался Паша, по-прежнему оставаясь невидимым. — А ты не торопись, все, кто мог, вас уже потеряли. Я за эти сутки врал больше, чем за последние тридцать лет. Жена теперь думает, что я с вами в загул ушел. А у меня, между прочим, ребенок маленький. Я с вами, извергами, таким макаром его после детской кроватки в следующий раз только на выпускном увижу. Саша хотел сказать, что ему искренне жаль — вместо слов из горла вырвался жалкий хрип. Паша, судя по звуку шагов, куда-то отошел, а когда вернулся, в Сашины губы ткнулась трубочка, и пролившаяся на язык тепловатая вода показалась райским нектаром пополам с амброзией. Выпить, сколько хотелось, ему, конечно, не позволили, но и того, что удалось проглотить, хватило, чтобы Саша почувствовал себя самую малость лучше. Терпеливо выждав, пока Паша обиходит остальных страждущих, он снова прислушался к себе и очень медленно, буквально по сантиметру в секунду, сел прямо. В процессе перед глазами раз или два темнело, зато обошлось без обмороков, и теперь Саша мог целиком оценить положение дел, вернее тел. Даня, который восстанавливался не так быстро, поджимал губы, явно сучась, но хотя бы не вслух. Коля с полностью отсутствующим видом пялился в потолок. На обивке возле его шеи чернели пятна. — Откуда кровь? — проскрипел Саша со второй попытки. — У тебя из носа, — отозвался Паша. — И у Данилы тоже шла. Я, когда увидел, чуть не поседел. Саша поднял на него глаза. Седины в черной бороде не заметил — может, из-за темноты, кто знает — и все же выглядел Паша откровенно плохо. Еще бы, небось за сутки не прилег ни разу. Саша снова хотел извиниться — хотя делать это должен был, по идее, в первую очередь Коля — но Даня успел раньше. Нет, не попросить прощения, куда там — влезть с претензиями: — Паш, а ты, пока мы спали, водичкой нас напоить никак не мог, не? У меня ща язык отсохнет… — Вот и славно, вот и хорошо, — вызверился Паша. — Я вам что, реанимация? Как вас, спящих, поить прикажешь, чтобы не захлебнулись? Изо рта в рот? А ссали бы вы под себя? Может, надо было тебе заодно мочевой катетер с желудочным зондом организовать? Даня молчал в тряпочку, явственно мечтая мимикрировать под диванный узор, и Саша его понимал: зверел Паша примерно с той же частотой, с какой комета Галлея проходит мимо Земли. Возможно, чуть реже. А еще Саша не сомневался, что, если бы прижало по-настоящему, Паша и изо рта в рот бы поил, и постановку капельниц с катетерами экстренно освоил. Он такой. — Не сердись, — пробормотал Саша примирительно. — Даньке плохо, вот он и выеживается. — Знаю я. — Паша взъерошил бороду и наклонил голову. — Коль, а ты чего молчишь? Живой вообще? Моргни два раза. Коля, не меняя выражения лица, дважды опустил ресницы, и коллективным сознанием было единогласно решено его не трогать. До поры до времени, ясное дело. Теперь, когда самое страшное осталось позади, идея устроить Коле темную опять показалась Саше весьма соблазнительной. Как в старом добром Новокузнецке — часа на полтора и желательно ногами. Потом каждый занялся своим делом. Паша засобирался домой, к семье. Даня, уже сумевший приподняться на локтях, выпросил телефон и, страдальчески вздыхая, шустро тыкал в экран — должно быть, объяснялся с супругой. Хоть бы отмазки с Пашей сверили, что ли… Саша ерзал на краешке дивана, прикидывая, когда, наконец, сумеет заново освоить прямохождение и первым добраться до санузла. Что до Коли, тот по-прежнему искал на потолке смысл жизни, ничем другим, судя по всему, в ближайшее время заниматься не планируя. — Давайте пиццу закажем, — мечтательно сказал Даня в пространство. — С анчоусами. Паша, не отрываясь от сборов, сложил фигу и ткнул в сторону дивана. Подумав, добавил вторую. — Супчик себе закажете. С рисом и сухариками. Саня, проследи, а то нажрется абы чего на пустой желудок… — Так точно, — отсалютовал Саша и, повторно оценив самочувствие, осторожно встал. Сделал шаг, другой. Ура, победа! Душой и телом устремясь к заветной двери, он чувствовал, как спину сверлит завистливый Данин взгляд. — Ща обоссусь, — сказал Даня мстительно. Саша аж притормозил, правда, лишь на секунду, чисто чтобы рыкнуть: — Не смей на мой диван! — На общий диван! — ликующе прокричал Даня, но Саша уже не слушал. Он взял твердый курс на рай, и ничто не могло сбить его с выбранного пути.