Наши лживые воспоминания

Дорога петляет из стороны в сторону. Она выглядит запутанно, но Папайрус помнит её наизусть. Это дорога домой. Нет. Это дорога к нему домой. Путь идёт через гаражи? Нет, точно нет. Его обещали провести через гаражи, но этого так и не произошло. — По-моему, там что-то вроде деревни, — проговаривает парень, с отросшими волосами, сдувая их с лица, — я видел там домики, но никогда не был там, — вспотевшая рука держит руку брата, но никто из них не спешит отпускать. Это были не его воспоминания. Он отрёкся от них. Ещё давно. Кажется тогда, когда они впервые поцеловались. Эти обрывки фраз, знакомые образы и узнаваемые силуэты домов принадлежат не ему, не Папайрусу, Сансу. Рослый парень проходит дальше и видит очередную девятиэтажку. Белый фасад, с оранжевыми плитами не затейливой формы поверх. А рядом, детская площадка, столь же яркая и несуразная, когда-то, сейчас же, выцветшая и обшарпанная краска идеально вписывалась в атмосферу всего этого дерьмо-города. Рядом были трубы, растущие из земли словно грибы. Они были ограждены забором, чтобы дети не дай бог не поранились. Всё это навевало ностальгию, от неё неприятно тянуло в груди. Папайрус отказался от этого чувства. — Санс, а что это за трубы? — говорит паренёк лет пятнадцати. — Это? Это наверное.. — Вентиляция для гаражей, — Проговаривает Папайрус усмехаясь, проходя мимо режущей глаз картины детской площадки по соседству с этими трубами. Парень пытается вспомнить почему продолжает идти дальше между дряхлыми пятиэтажками, вперёд, туда, где он хотел бы оказаться меньше всего. — П-Папайрус.. Гха-кх, — голос на том конце резко затихает, а звонок отключается. Папайрус ускоряет шаг. Как ускорял его раньше, когда не успевал за чужим темпом. Глаза подростка-Папайруса скользят по чужому щетинистому лицу другого мужчины. Разница в двенадцать лет, как-никак. Грубые черты лица, круги под глазами, появившиеся из-за недосыпа. Откровенно говоря, Санс, всегда был бездельником. Он многое знал, без проблем мог бы найти стоящую работу, но этот придурок бросил универ после одного месяца обучения. Раньше, брат мог быть примером, глаза Папайруса так светились, когда это патлатое недоразумение пришло с его первой ленты, паренёк даже не до конца понимал что это значит, но звучало круто. Сейчас же, мысли о том, что этот идиот просто никчёмен всё чаще посещают шестнадцатилетний разум. Но, когда он внезапно хватает хрупкую от впринципе тощего телосложения, руку Папайруса, в свою израненную, покрытую шрамами в перемешку с мелкими порезами, по размерам лапу, тянет за собой, пока снег попадает в глаза уже переросшего брата парня, забегает на ледяную горку и всё так же держать за руки предлагает скатится с неё стоя на ногах, вся ненависть и неприязнь вытесняется другими чувствами. Адреналин разгоняет кровь, горка высока, как и ставки, Папайрус смотрит на дурацкую улыбку брата и тоже начинает улыбаться. Спустя пару секунд они оба валяются в сугробе, звонко смеясь друг над другом. Папайрус пинает камень на своём пути. Он ненавидит эти воспоминания. Его воротит от одного упоминания о «былых временах». Но помнит всё. Всё что ощущал тогда. Это были не его чувства. Это были чувства Санса. Рослый парень, лет двадцати, с бритыми висками, в строгом сером пальто, пытающийся всем своим видом показать, что перерос то время, идёт мимо того самого дряхлого домика, который, по словам.. который раньше был маленьким куском деревни. — Кажется здесь уже никто не живёт, — говорит Санс, резко останавливаясь и начиная всматриваться в неряшливый дачный участок. Повсюду раскиданы ветки деревьев, всё заросло травой, типичный дачный туалет сильно накренился, как и всё в этом месте. Папайрусу семнадцать, он всё так же держит Санса за руку. По-привычке, проносится в голове. Коренастый чешет отросшую щетину, которую брил, кажется так недавно, но она снова его преследует. Он уже хочет пойти дальше, как вдруг слышит. — Санс, смотри, там кто-то есть, — Папс отпускает руку брата и указывает на место где была видна фигура старушки в розовой жилетке, завязанном на голове платке и белой длинной юбке. — И правда, — Произносит Санс, рассматривая силуэт вдали. Папайрус останавливается и смотрит на недавно построенную многоэтажку, на том самом месте, где был дом той старухи. Это было странно видеть. В голове не укладывалось. Долго в ступоре парень не простоял, мотивировал тот хриплый голос, отхаркивающий кровь, который он слышал в телефоне. Восемнадцатилетний Папайрус спиной опирается о спину брата и вздыхает, опуская бутылку спиртного на пол. — Санс, — настенный ковёр, красных оттенков навивает уюта. Дряхлый диван восьмидесятых годов, непонятно как держащий два взрослых тела, стеклянные окна, заклеенные скотчем, запах старины — его запах — это всё о чём может сейчас думать легко пьянеющий мозг Папайруса, — Почему ты.. такой? — Руки спонтанно водят по воздуху, внимание заостряется на трещинах в потолке, которые, даже при таком тусклом, тёплом, давящим на глаза освещении было прекрасно видно. Санс тихо усмехается опирается о брата чуть сильнее, тянется в карман за сигаретой, достаёт пачку вместе с зажигалкой и зажав никотиновую палочку между зубов с характерным щелчком зажигает её. Сквозь полудрёму, до младшего доносится знакомый запах. Четыре двойки красные. Он узнает его из тысячи. Такой родной, близкий ему запах, что всегда шлейфом идёт за Сансом. Для многих запах перегара был омерзителен. Он ассоциировался с жалкими пьянчужками, но не для Папайруса. Этот тонкий запах алкоголя, совмещённый с сигаретным ароматом кружил голову и, то ли от выпитого, то ли от состояния полусна, хотелось сделать что-то.. запредельное. Следующее, что помнит рослый, это плотно прижатые губы брата к его собственным. Ощущение его щетины на своих губах и то как она трётся ей о них. Он помнит как оттягивал отросшие волосы, так, как нравилось Сансу, пытаясь отстранить чужое лицо от своего. На следующее утро Папайрус ушёл из дома. Виднеется очередная уродливая пятиэтажка, зайдя за угол, можно увидеть знакомые массивные железные двери, обклеенные объявлениями и обрывками бумаги, что перестали таковыми являться. Подъезд встречает обшарпанной и потрескавшейся краской, уродливыми росписями, тэгами и предложениями о работе, обрамляющими стены. Папайрус поднимается на один лестничный пролёт вверх и видит почтовые ящики, здесь в этом углу, Санс потянул его на себя, чтобы рослый прижал его к стене и опять поцеловал. Мерзость. Но, откуда это воспоминание? Папайрус же сразу ушёл?.. Ушёл же? Всё здесь, каждая частичка пропитана Сансом. Опять это тянущее чувство в груди. Его словно рвёт на части. Дверь в квартиру не имеет глазка и выкрашена в цвет подъездных стен, её не меняли с самой постройки дома. Кнопка звонка прогибается под нажатием пальца и из-за бетонной стены и железной преграды слышны лишь тихие отголоски разъедающей мозг трели, что сильно действует на нервы тем кто живёт внутри. Там слышится копошение, тихие маты, лязг металла и то, как механизм, проворачиваемый ключом, тяжко скрипя, словно задыхаясь, отворяет дверь. Папайрус затихает и кажется перестаёт дышать. Перед ним стоит его брат. Растянутая красная футболка, открывающая плечо, чёрные шорты немного прикрывающие икры, выбитый зуб, заменённый золотым имплантом, недавно побритый ёжик волос, всё та же твёрдая щетина, усталое лицо, обрамляемое морщинами и.. шокированный взгляд. — Ты.. Ты какого чёрта здесь забыл?! — Выкрикивает Санс, становясь в оборонительную позу, от него всё так же веет алкоголем и теми самыми сигаретами, — ты же обещал, что больше не вернёшься! Сердце Папайруса начинает биться чаще, а дыхание сбивается, когда он всё же решает сделать вдох. Молча парень проходит в чужую квартиру, оттолкнув её хозяина, оставляя его откровенно охреневать от происходящего вокруг безумия. — Эй! Придурок, я с тобой говорю, — Санс проходит за братом, заметно оживляясь. — Зачем ты мне звонил? — Серьёзным тоном спрашивает Папайрус, строго, холодно смотря на брата скрестив руки на груди. — О чём ты блять говоришь? — Низкорослый отчаянно сводит брови по-привычке приглаживает волосы, забывая, что в глаза ему ничего не лезет, — мы договорились, что ты больше не будешь меня донимать. В квартире пахнет стариной, она (квартира) досталась Сансу от родителей, старый сервант, вечно пахнущий чем-то вроде орехов буфет, старый абажур в зале, старые резные шкафы. Старый Санс. — Это ты меня вновь донимаешь! Я уже сто раз говорил, что отказался от тебя, что больше никогда не хочу тебя видеть, а ты вновь и вновь меня преследуешь, — Папайрус тянется в карман за телефоном, чтобы показать Сансу его звонок, который вырвал младшего с работы. Он листает историю пропущенных, но ничего не находит, — подожди.. я.. я не понимаю.. — Но тут Папайруса пробирает дрожь, вдруг, звонка и не было вовсе. Изо рта вырывается напряжённый выдох и тихий смешок, — Санс, но это ведь ты звонил мне! — Папайрус хмурится и, кажется, с некой надеждой смотрит на брата, на лице которого виднеется непонимание, а после.. равнодушие? Как же так.. это ведь он, тот самый безнадёжно влюблённый кретин! Так почему же сейчас, он со вздохом открывает дверь и проходит на ветхий, советский балкон, садясь туда и спиной опираясь о холодную бетонную стену. Папайрус принимает немое приглашение и от нервов путаясь в собственных ногах проходит в местную «курилку». Он садится рядом с братом и смотрит на него. — Подумать только, ты опять здесь, — Санс горько усмехается, проводя рукой по ёжику своих волос, — Сколько бы я не просил тебя не приходить, ты всегда здесь, — низкорослый лезет в карман и достаёт сигарету с зажигалкой, опять этот характерный щелчок, сигарета зажимается между губами, а голова поворачивается к Папайрусу. Затяжка. Санс рукой убирает сигарету из губ, второй притягивает Папса за подбородок и целует его, выдыхая в его рот сигаретный дым. Рослый не закашливается, лишь пытается схватив брата за волосы прижать плотнее к себе, так как нравится ему. Ему — Папайрусу. Он вдруг закашливается, понимает — брат сменил сигареты. Не было никакого знакомого запаха. Сознание начинает прояснятся. И звонка не было. В голове всплывают моменты того вечера. Это Папайрус тогда прижимался к брату. И он ушёл не сразу, лишь тогда, когда его выгнали. И тогда в подъезде.. Папайрус целует Санса, грубо толкается языком в его рот, прижимает к подъездной стене, тянет за волосы, заставляя открыть шею, чтобы оставить засосы, поверх уже ставших обыденностью фиолетовых пятен. Из чужого рта вырывается глухой стон. Санс пытается вырваться, отталкивает младшего, но после тянет назад, на себя. В душе, он понимал, что долго их отношения не протянут. Папайрус закрывает лицо дрожащими руками, когда Санс отодвигается от него. Рослый нервно выдыхает. Это, очевидно, не первый раз, когда Папс вот так заваливается в дом старшего. Губы дрожат, а в углах глаз начинают скапливаться слёзы. Это не Папайрус отрёкся от воспоминаний, а Санс. Все эти клочки, обрывки памяти, никогда не были омерзительны, они были важны, а потому и всплывали в голове настолько часто. Зубы сжимаются и скрипят. Рваные вздохи вырываются из груди, но всё затихает, когда он, Санс, опирает свою голову о плечо Папайруса. Так.. понимающе чтоли? — Не приходи сюда больше, — нарушает тишину Санс, — обещай мне, Папайрус. — О-обещаю, — голос дрожит, а парень и сам понимает, что это один из его самых очевидных обманов. Папайрус ненавидел эти чувства и Санса вместе с ними, так же сильно, как хотел вновь прильнуть к чужим губам, даже обманув себя, лишь бы опять почувствовать это будоражащее чувство.