Лепестки глицинии

На землю веером легли несколько лепестков глицинии. Деревья тонкой вереницей вырастают по краям узенькой тропинки. Непроницаемая тишина вуалью опустилась на весь лес. Выстланное клубами серых туч, небо извивалось над верхушками огромных сосен. В безмолвии, шаги Хашира стали подобны раскатам грома. Где-то вдали показались знакомые ему ворота, за ними — мягкое свечение в тусклых окнах, и такое же тусклое предвкушение долгожданной мягкой постели. Герб в форме глицинии служил прекрасным путеводным знаком многим охотникам. Гию не был из них исключением. Его ладонь уже было опустилась на стальную ручку, как ворота распахнулись прямо перед ним. Аккуратная пожилая леди придерживала деревянные двери, добродушным взглядом проходясь по Томиоке. Её седые волосы были собраны в пучок на макушке, а пару прядей выбились прямо у лица, мило обрамляя лицо немолодой госпожи. — Здравствуйте, хозяйка дома Глицинии. — Тихо молвит Хашира, и получив немое приглашение, проходит внутрь. Татами тихо поскрипывают под ногами, жидкий свет восходящей луны ложится на чёрные волосы, и чуть отблёскивает в глубоких глазах цвета морского дна. Его половинчатое хаори усеяно дорожной пылью, и он, пусть на мгновение в сердце что-то защемило, отдаёт его леди дома на стирку, получая взамен белые спальные одеяния. А затем два взгляда пересекаются — один пламенный, а второй холодный, словно вода зимой в горной речке. — Не думал, что ты всё же придёшь, Гию. — Глаза у Ренгоку красивые, и вправду, самое настоящее пламя. По краям радужки они жёлтые, а ближе к зрачку переливаются красно-оранжевым и алым. Улыбка на его вечно не унывающем лице цветёт, подобно глицинии в конце марта. Томиока усаживается перед ним, такой усталый и вымотанный. — Дом глицинии оказался мне по пути. — Я этому безмерно рад! Любые жеманства уже давно набили оскомину. Чопорность им обоим была чужда, как зиме — полевые цветы. Мозолистые руки Кёджуро ложатся на щеки, мягко и нежно поглаживая их, затем обводят скулы и забираются в непослушные волосы, одним ловким движением распуская низкий хвост. Иссиня-чёрные волосы прядями соскальзывают на плечи, маняще блестя в невесомой полутьме помещения. Заниматься подобным в доме глицинии — глупо и рискованно. С другой стороны, старушка никогда не тревожила гостей своего дома ночью. Так, может, и сейчас даст возможность двум Хашира побыть наедине? Такой шанс выпадает так редко, что Гию хочется сгореть в жаре чужих рук, что Кёджуро жаждет утонуть в бездонных глубинах чужого холодного взгляда, в самом нутре которого, он прекрасно знает, плещется ласка и нежность. Ренгоку уже давно на это показное равнодушие не ведётся, оно никогда не бывает правдивым. В груди становится так горячо, словно туда насыпали горсть горящих углей, и они все горят, горят, и погаснут они лишь завтра на рассвете, когда им двоим снова нужно будет разойтись по разные стороны света. Теплые пальцы касаются шеи, скользят по ключицам и забираются под воротник светлого одеяния. Гию выдыхает, и вздох его уносится в сумрак светлой ночи. Ренгоку придерживает его рукой за спину, и аккуратно укладывает спиной на низкий футон, нависая сверху. От него пахнет костром, жжёными ивовыми ветками и мускатом. Смесь этих ароматов пьянит до одури, любые духи, сколь бы дорогими и сладкими они не были, и в один ряд не смели стоять с этим. Кёджуро как светлячок в бесконечной, непроглядной тьме, и Гию больше не страшится того, что следует за этим светлячком, как за единственно верным путеводителем. Не страшится больше того, что тот внезапно исчезнет раз и навсегда, нет, он всегда возвращается, сколь бы долгой не была разлука. Томиока всегда держится к нему ближе, и, кажется, другие Хашира это прекрасно видят. Не глупые. Теперь-то Гию не оторван от коллектива как раньше, его годы безмолвного одиночества канули в лету, а все благодаря его личному светлячку, за которым он бездумно следует. И мысли его мгновенно теряются где-то на задворках сознания, стоит алым губам Кёджуро лишь легонько мазнуть по шее. По телу пробегаются мурашки, и Томиока сжимает пальцы на чужих плечах. Руки его касаются пояса Пламенного Хашира, развязывают, а затем ложатся на подтянутый живот, оглаживая бока. Шрамы, синяки и ссадины — они разноцветным полотном покрывают спину, грудь и руки. Кое-где, заметил Гию, есть даже маленькие, еле заметные, розовые ожоги. Они оба внимательно следят за тем, чтобы случайно не задевать подобные места, чтобы случайно не причинить боль. Ренгоку наклонился ниже, аккуратно касаясь бледных губ. Так целуются обычно подростки — легкое касание и сразу назад, назад, потому что стыдно и непривычно. Томиока позволяет себя согревать, отдаваясь без оглядки в бушующий огонь, а Кёджуро тонет, тонет в бездне этих холодных глаз, и чувствует, как его пожар становится маленьким костром, как тлеют маленькие угольки в его груди. Белые простыни под ними сминаются, а Ренгоку все жмётся ближе, ведёт маленькую вереницу смазанных поцелуев от шеи до ключиц, ощущая, как чужая кожа сушит губы. Гию обхватывает руками его шею, прижимаясь щекой к виску. Хашира заваливается на бок, притягивая к себе Томиоку, и укладывает подбородок ему на плечо. Всегда бы такая благость, а всегда не получится, потому что работа, потому что демоны и вечные задания, не дающие расслабиться и на пару часов. Хашира должны быть всегда готовы. Но сейчас им обоим все равно, даже если под утро их найдут вместе. Томиока роется в собственной памяти, перебирает давно выцветшие образы из прошлого, подобно коллекционеру всякого старого тряпья, пытаясь отыскать что-то, что приносило бы ему такое же удовольствие и успокоение. Далёкий и до боли близкий образ мальчика с персиковыми волосами предстает перед ним, и тут же исчезает. Сабито и Ренгоку чем-то схожи — мелькает на подкорках его сознания странная мысль. Гию неспешно прикрывает глаза, чувствуя, как сон медленно окутывает его своими мягкими путами. О Томиоке говорили другие, что кровь его — горный лёд, а кожа покрыта осколками битого стекла, словно змеиной чешуёй. О нём говорили, что его никогда никто не полюбит, и Шинобу всегда красноречиво поддевала, напоминая о извечном одиночестве, которое следовало за ним по пятам с самого детства. Но сейчас его нежно целует Ренгоку, наслаждается холодком светлой кожи, оглаживает руками его лопатки, прижимая ближе, и жмурится от наслаждения.