— Now, how many men have you kissed? — Very few. — But you offered me a kiss... Why? — Such a foolish reason I'm afraid. I just... wanted to kiss you? © TV Girl — Lovers Rock
Коля был слишком невинным для этого дома. Невинным настолько, что не хотелось порочить его душу и тело тем, чем привыкли порочить его тут. Он всегда был в глазах Женьки всего лишь студентиком, который шутки ради заглянул сюда на вечерний огонёк. Шутка, однако, затянулась. Теперь Колька-студентик был постоянным клиентом Жени. Все они так... Сначала приходят «посмотреть, попробовать из любопытства», потом становятся почтенными гостями, которых узнаёшь по шагам за несколько метров до дома Анна Марковны, ещё позже — по крикам, стонам, вздохам... А из комнат всё чаще выходят искалеченные до полуобморочного состояния подруги. Женька не щадила никого, потому что совершенно не отличалась той беспечностью, которой полагалось обладать всем проституткам. Женька решила по-своему расправляться с каждым новоприбывшим гостем: заражать всех до одного. Ведь если Бог всё-таки есть, то не просто так он даровал организму сомнительный подарок? Женька знала, что сифилис не заслужила никоим образом. Значит, он должен помогать. И применение ему нашлось. Мстить очень хотелось. Мстить, чтобы эти похабные гады знали, каково жить так, как здесь, в грязной нищей яме. Мстить, чтобы только ступившие на порог мужчины не подозревали, насколько мучительно им придётся умирать. Мстить, чтобы гости не размножались и не успевали стать жестокими постоянными клиентами, а это ведь было неизбежно, если везло утащить за собой в комнату не больную Женьку, а абсолютно здоровую и светлую Маньку Беленькую. Но, может, Коля таким не станет?***
Коля, казалось уже, рыдал горько, безудержно, но с явным оттенком истинной боли, не как глупый кадетик, а настоящий мужчина. Манька, вжавшись в стенку, смотрела на него из дальнего, самого мрачного угла комнаты, как дикий зверь, и боялась сделать хоть шаг ему навстречу. Ей никогда не приходилось наблюдать, как плачут еë клиенты. Она видела только слëзы своих подруг после подобного рода приëмов. А сейчас перед ней обливался слезами Колька. Гладышев Колька. Такой впечатлительный мальчик... Еë впечатлительный мальчик. — Как же так, Женька?.. — спросил он сдавленно, подняв на неë взгляд. Ответа, разумеется, не последовало. Он и не ждал его. Это была попытка... обвинить в молчании? Если и так, то несмелая. Для Женьки — точно. Всхлипывания утихли. Колька уронил голову в ладони, стиснул зубы и удержал в груди рыдания. Лишь его плечи вздрагивали, подавляя толчки в груди. — Почему ты плачешь? — вдруг спросила Женька, всë ещë не выползая из мрачного угла ни на сантиметр. Коля шмыгнул носом и взглянул на неë. Щенячьи у него были глаза. Верные, чистые и наивные. Проклятый кадетик. Чëртов кадетик. — Ты жалеешь себя или меня, миленький? — Женька вышла из темноты и легко, как пушинка, опустилась на стульчик возле туалетного столика. В данную секунду ей хотелось быть бальзамом на душу для своего Кольки, быть кем-то вроде исчеляющего ангела. Не заслуживал он своих слëз. Он был не таким, как все те... монстры. — Женька... Женька, я... не знаю... Женька, мы вдвоëм не заслуживаем... таких проклятий... Женька... Женька! — Его плечи задрожали пуще прежнего. Женька чувствовала, что Кольку куда больше гложет страх за себя любимого. Кольке было можно. Кольке всë сходило с рук. — Ты меня не жалей, Колечка. Я свыклась уже. Свыклась, как свыкается дворовая собака с блохами, с бешенством... Сифилис — не приговор. Ведь живу же, всë ещë живу потихонечку, помаленечку... Женька сама не верила своим словам. С еë языка эти фразы соскакивали сами, как не соскакивали раньше ни при ком. Ей хотелось увидеть спокойного Колю, обыденно трусливого перед женским телом. Сделать вид, что гадкого разговора не было и в помине? Тоже. Хотелось загладить свою вину. Не нужно было. Но что бы тогда? Колька мог заразиться, а это недопустимо. Женька подкралась к Коле и положила ему на голову свои холодные рук. Сыпь на них была ещë не так заметна, но если рассматривать на свету, становилась вполне весомым симптомом заболевания. Пальцы пустились нервно перебирать каждый волосок, точно пытаясь утихомирить, успокоить, заставить забыть всë-всë-всë. Не исключено, что первую встречу тоже. Крик. Женский, звонкий. Женька сразу поняла: кто-то из проституточек работает по соседству. Это не было криком удовольствия. Это было криком о помощи. «Пожалуйста! Я прошу вас...» На момент в воздухе замерла тишина. А потом железная грядушка кровати последние пару раз ритмично ударилась о стену, и вдруг раздался хлопок. Крик повторился. Досталось. Опять монстр. Самый настоящий, живой. Не щадящий ничего, кроме своих похотливых желаний. К ним успеваешь привыкнуть, но сердце по-прежнему щемило, когда из соседней комнаты доносились несчастные возгласы подруг. По коже пробежались мурашки. Колька таким не станет. Нет-нет-нет, это исключено! Колька не будет колотить дешевых проституток лишь потому, что они в самой настоящей яме. Он не будет глумиться над их положением, над их местом работы, над их способом заработка, над их необразованностью. Во-первых, потому что кроме Женьки он ни с кем не позволял себе раскрепоститься так, как раскрепощался с ней: не был излишне страстен, но в меру нежен. Только с Женькой. Она знала это. Она слышала от подруг рассказы про Кольку как анекдоты, которые, по задумке, должны были быть смешными. «Коленька-студентик приходил, Жень! А мужчина из него — как из шляпы сковородка!» А во-вторых, он просто не успеет стать таким.***
Колькины красные, пустые глаза сверлили взглядом пол. У него на коленях примостилась Женя, закинувшая руки ему на шею. Крики за стеной утихли. Всë было тихо. Время приëма истекало. — Коленька, милый... — Женька медленно сползла на пол и взяла в ладони лицо Коли. — Ты бы знал... ты бы знал, какой ты... другой. Ты бы знал, сколько всего мне пришлось повидать здесь, в самом настоящем плену. Ты бы знал, сколько сюда захаживает безжалостных рыл, которые поначалу кажутся очень-очень безобидными, а потом творят такие вещи с нами, проститутками, что твоей девственной кадетской душонке об этом лучше ничего не знать. Колька... Он слушал еë внимательно, но было забавно смотреть, как его выражение всë больше и больше становится вопросительным. Глупенький. Глупенький Колька. Ему всë прощалось, даже нелепая недогадливость. — Колька, ты пообещаешь мне, что если меня не станет, если сифилис унесëт мою и без того жалкую жизнь прямо на тот свет, ты не будешь обижать наших девчонок? — дрожащим голосом произнесла она. Глазки Женьки засверкали от набежавших слезинок. — Женька, да т-ты что... Ж-ж-женька, ты жить будешь! — сразу выпалил он, но настолько неуверено, что даже смешно делалось оттого, как он всеми силами пытается отпихнуть от себя вполне естественную вещь. — Женька, не будет такого... Глупости всë это, глу-по-сти... И всë-таки Коля делал акценты не на те фразы, на которые надо было их сделать. — Нет, Коль, представь, что меня уже нет. Нет — и баста, — остановила его Женя. Снова голос как назло дрогнул. — Поклянись. Пообещай мне, что выполнишь мою просьбу. Поклянись, я прошу тебя! Женька всë сильнее впивалась ногтями в щëки Кольки, ожидая лишь одно заветное слово — согласие. Он молчал. С его ресниц соскользнули новые струйки слëз, а рот искривился в горькой гримасе, какая иногда бывает, когда мы пытаемся неосознанно сдержать плач. Коля всë понимал. Женька всë понимала. Клятвы не будет. В конце концов, никто не стоит под венцом... И Женька никогда не простит себе этот поступок. Она впилась в его губы жадно, с особым наслаждением, с каким впивались в еë губы мужланы, снимавшие Женю на пару часиков. Коля только и успел всхлипнуть. Он замычал, зажмурился, но не осмелился поднять на Женю руку — сразу видно, примерный мальчишка. Вместо этого он заëрзал на месте, замотал головой в попытке скинуть со своих губ ненасытную пиявку. Но Женька не была из мягкотелых проституток: она, вцепившись пальцами в затылок Коли, не оставляла ему шансов вырваться. Медленно поднявшись и сгорбившись над его слабым тельцем, Женька продолжала тщательно проводить языком по Колиным дëснам, по стиснутым зубам, не пускавшим дальше. В какой-то момент (Женька и сама не заметила, когда он наступил, но казалось, что через предательски долгое время) Колька полностью обмяк под властвующей фигурой: его челюсти разжались, впуская язык навстречу своему, прижатые к груди руки опустились на кровать, а из глаз новым бурным потоком полились тëплые слëзы. Женька чувствовала их на своих щеках. Дыхание стало чаще: Колькин плач горячо возбуждал в душе абсолютно разные чувства, но одно-единственное, самое пылающее, дразнило мысли и заставляло целовать Колю ещë интенсивнее, ещë глубже — месть. В памяти внезапным эхом пронëсся крик проституточки из-за стены. Это был знак, что всë происходит так, как и должно. Женька буквально отпрыгнула от Кольки, как будто только что набросился на неë он. На еë лице читался нескрываемый ужас от осознания произошедшего. Колька теперь точно такой же мешок хвори, как добрая половина заточëнных в этом публичном доме девчонок. Вполне вероятно, что Коля будет точно так же, как и Женя, под огоньком спички показывать своей матери или бабушке горло, изъязвлëнное белыми пятнами, и пытаться неумело соврать, откуда же ему достался сифилис. — Ступай с Богом. Иди. Беги, Колька. Не возвращайся сюда больше. Не заражай наших девочек, — процедила Женя сквозь зубы. — А с тобой... если Бог есть, встретимся ещë там... — Женя потупила глаза в пол, но потом, резко подняв голову, выпалила: — В Раю. Еë мутило, голова кружилась, а в глазах одно за другим всплывали чëрные пятна. Сердце бешено билось в груди и сигнализировало: «Ты предала Кольку!» Глядя на него, можно было бы подумать, что ему только что вонзили нож в спину. Вонзили, расковыряв нутро и вогнав лезвие по самую рукоятку. Его губы были плотно сжаты, то ли смакуя последний Женькин поцелуй, то ли пытаясь слизать, стереть его, будто бы это могло помочь. Щëки розовели, хотя абсолютно всë тело окрасилось в бледно-жëлтый оттенок. Глаза распахнулись и очумело смотрели на ту самую девчонку, которая оказалась олицетворением истинной принципиальности. Женька выскочила из комнаты, цепляясь за стены и еле успев ухватиться за дверной косяк, чтобы бессильно не упасть на пол. Единственное, что заставляло держаться на ногах и мерно восстанавливать дыхание — она верна. Не Кольке, а себе. — Женька! — прозвучало сбоку. Это была Манька Беленькая. Она подлетела к Жене, опустилась на пол и, не заглядывая за злополучную дверь, прислонилась губами к еë лбу. Да, пожалуй, то, что сейчас нужно было Женьке — Манькино объятие. Они у неë всегда были особенно ласковыми. Ласковее, чем Колины. — Жень... Женя... Что случилось? Опять клиент? Ты не переживай, не переживай, все мы это испытывали... Ничего же? Живëм потихонечку, помаленечку... — шептала Маня, всë прижимая и прижимая подругу к себе, точно раненного птенчика. Единственная ошибка, которую сейчас могла допустить Манька — это потянуться к губам Жени, а такое ей было разрешено. До недавнего времени. Отныне это было под строгим запретом. Но разве Маня об этом знала? — Нет! Манька, не надо. Ты права. Потихонечку, помаленечку.... мы всех их ещë переживëм. Женя, шатаясь, поднялась, и смерила еë взглядом, полным чего-то трепетного, чего не было, когда она смотрела на ошарашенного Кольку. Чего-то тëплого и заботливого. Жаль, что Манька не уловила этой запрятанной внутри загадочной ноты. Впрочем, и Колька наверняка еë тоже не уловил, однако именно его губы были одарены самым мерзким, чем только могли быть. Женька была верна. Не Кольке, а себе.