Тесно

Сегодня у Матвеева был развязан язык, и лезть к нему за словом в карман не требовалось. Самодовольная ухмылка не сходила с лица аланского коллеги с тех пор, как он ступил за порог съёмочного павильона. Её хотелось стянуть вместе с маской напускного высокомерия, умело скрывающей неуверенность в себе и своих способностях. Отбросить в сторону самолюбие и собственное «Я» — он действительно довольно-таки сильный экстрасенс. Улыбка Авгура словно прилипла и стала неотъемлемой частью образа самодостаточного мага. Константин, несомненно, фальшивил, уверяя в собственной правоте при прохождении последнего испытания. Его выдавали заискивающие одобрения взгляды. Признать, вниманием его не обделили, и всё равно каждый стремился вставить свои пять копеек. Саша осыпал его целым возом замечаний, выверенно придираясь к интересующим, в том числе Дмитрия, недостаткам проделанной работы. Прямолинейно и чётко. В его случае гордыня — полученный вместе с хрустальной рукой трофей, а не смертный грех. Он и не походит на обычного смертного: размыкающиеся уста демонстрируют наращённые клыки, придающие экстравагантности и, судя по исходящей энергетике, несравнимые с клыками природными, которые Матвеев увидеть, увы, не успел. Взор в ярких линзах направлен вдаль, сквозь оператора, а подбородок вздёрнут, мимика расслаблена. Весь внешний вид вопит о непринуждённости, даже некой отрешённости, что позволяет ему звучать ещё убедительнее. Холодный рассудок восхищает. Как бы шлейф этого восхищения за Димкой хвостиком не потянулся, думается ему, и он стремительно сосредотачивается на других. Один только Череватый давит широкую фирменную лыбу невпопад состоявшейся атмосфере и встревает с похвалой. — За кладбище — мне всё понравилось. Не знаю, чё так осуждают, слушайте, — ох это «чё» и украинский акцент. — Мне кажется, наоборот круто, что он пошёл на кладбище, — тот, о ком речь идёт, лишь довольно улыбается в ответ. — Удивил. Зашёл по всем правилам, это ж тоже круто, — цены бы ему не было, Влад, если бы со старшими не огрызался. Подключается Райдос и, вторя Череватому, рассуждает о кладбище, мёртвых душах и далее по списку. Её речь завершается советом: — И ещё я хочу сказать, чтоб ты никогда не оправдывался за то, что ты делаешь! — сверкает винирами. Так очевидно, а Косте всё равно нужно ни сколько оправдаться, сколько убедить в своей правоте. «Я Д’Артаньян, все пидорасы». Дима потерял счёт времени: бестолково стоять истуканом, намертво вцепившись в лист с заслуженно сниженной оценкой, надоедало. Объективы камер нацелены на звёзд этой недели, но, вместо предпочётшей промолчать Надежды, за кадром говорит, и говорит с неприкрытой настойчивостью, старший из братьев. Помимо него в словесной перепалке участвует скрежет белоснежной эмали и, особенно слышный, клыков. Громогласное заявление мага о большом добродушии, которым якобы пользуются, озадачило каждого из присутствующих. Единственных Вику и Влада с его Толиком-демоном, казалось, ничего не смутило. Среди чужого скрипа зубов Дмитрий различает свой, когда мужчины снисходят на тему ощущения биополей друг друга. Видно, что Олег давно хотел заступиться за родную кровушку, и вот маг сам втянул его в горячий спор, упомянув в обращении к Саше: — Моё биополе чувствует обиду. Обиду от тебя, возможно, даже от Олега, — было бы на что или на кого обижаться. Шевченко держит уголки губ приподнятыми: то ли сгладить повернувшуюся остриём ситуацию пытается, то ли молодые-зелёные разборки её забавят. — Подожди, в смысле? В чём обида? Никаких обид нет у меня, — хладнокровно возражает, ровно держа спину, а по болтающимся рукам заметно, что нервничает. Наблюдать за происходящим становилось всё интереснее. Но скорее бы каждый из них заткнулся, Марат огласил результаты, режиссёр крикнул: «Снято!», и их отпустили домой, — в отель, точнее — то мнутся в шеренге, как забывшие форму школьники перед физруком. Витающий вокруг Гецати ком тьмы — язык не поворачивался назвать это нечто аурой, оно было чернее свежих пигментированных татуировок — раздавался в объёмах ежесекундно, точно вслед репликам Шепсов. Его последовавший едкий ответ вовсе выводит из себя. — Олег, — растягивает гласные и, блин, время. Выдерживает паузу. — Это моё сугубо личное ощущение, — занавес. Голубоглазый замирает с лицом лица. Точка кипения. Много ли он ощущал, когда чуть не провалил задание, спасшись собранием консилиума? В котором, между прочим, вёл младший, а этот лишь поддакивал. Матвеев ему ещё и девятку влепил! Медиум как-никак, поразительная работа, да за рамки допустимого выходить не стоит, место своё знать, иначе в следующий раз проблем на свой зад не оберётся и средний балл его значительно понизится. Сильнейший, прежде всего, обязан обладать выдержкой, иначе способности его бесполезны — магия не терпит негатива и быстро тлеет, силы растрачиваются. Дмитрий высовывается из-за плеча женщины рядом, склонив голову набок, и всматривается в ледяные океаны Шепса, явно недовольного чужим мнением. Безусловно, он немаленький как по годам, так и физически, способен за себя постоять; умён, чтобы грамотно парировать; альфа, одним словом. Но стоит раздосадованный, растерянный, и что-то в черепной коробке щёлкает, появляется невыносимое желание вступиться за по-настоящему мощного медиума и по совместительству хорошего знакомого. От нетерпения кончики пальцев трепещут, будто разряд по ним пустили. Разряд гнева. Они находятся по разные стороны друг от друга, и успокоить Олега можно разве что выпустив феромоны. «Мы тут не одни», — мелькает красным на задворках затуманенного сознания. И вряд ли бы тому сие понравилось, скорее ввело в заблуждение — парни не настолько близки. Такая красивая в голубой блузе Марьяна шевелит губками, хочет что-то сказать, однако чернокнижник её опережает. — Так… — на языке вертится сквернословщина; молодой человек уступает манерам. — Можно вопрос? — тянет руку и, получив зелёный свет, больше не сдерживается, объявляя шах пешке, возомнившей себя королём. — То есть ты не считаешь, что Олег работал неэкологично, — дополняет для пояснения, то вдруг ступит: — с душой? — желание порвать и словесно унизить за Шепса — то есть Шепсов, конечно, которым нагрубили — бурлит в крови, и Дима жестикулирует активнее, выплёскивая накопившееся за время молчания. Наверняка его сейчас пишут крупным планом. — Или это ты так считаешь? — заканчивает с нажимом. Он еле успевает договорить, как провидец выплёвывает, не распрямляя нахмуренные густые брови: — Ты чё мне вопросы задаёшь, я не понимаю? Мне уже вопрос задали, я на него ответил, — тараторит и часто-часто моргает. Когда желваки играют, ухоженная бородка дрожит так же, как кадык юноши под татуировкой при разговоре. Хо-хо, у кого-то сдают нервишки! Матвеева пуще прежнего раззадоривает резко сменившийся настрой собеседника, и он впервые за вечер искренне расплывается в улыбке на грани смеха. Голос ломается на следующей фразе. — Ну ты так непонятно ответил, получается, Кость! — трясёт чернокнижник свободной рукой в его направлении, будто посылая всё раздражение. Он правда может, более того — уверен, что Гецати это чувствует, отчего венка на его лбу опасно вздувается. Как бы не лопнул. Ну, на соперника меньше, с другой стороны. На заднем фоне шумят и перекликаются, оппоненты не обращают на них внимания, только Башарову удаётся окликнуть Димку, и то не сразу. Не успевши переключиться на диалог с другим человеком, тот с глазами по пять копеек беззаботно обращается к ведущему: — Чего ты? — «ты» звучит до сих пор непривычно, разница в возрасте ого-го. — Я просто понял: чем сложнее конструкция предложения, тем тяжелее разобраться в сути, — слащаво ухмыляется и снова звереет во взгляде: суженный зрачок перестаёт быть заметен на фоне белков. Бесы под рёбрами танго пляшут и управляют им, заставляя вести себя истерично и вторгнуться в эпицентр событий, упиваться заинтересованностью со стороны. — Я не специально, я реально не специально, — типо оправдание с рукой на сердце. Его перебивают и просят говорить простым языком. У парня сил нет закатить глаза. Остаётся надеяться, что его «непростой» язык понял тот, ради кого он вообще им воспользовался, хотя мог молчать в тряпочку. На самом деле, иначе запах с обострившимися нотками угрозы услышали бы все. Это было необходимостью, а не вторичной потребностью. Инстинктом, чтобы сохранить комфортную обстановку, — если таковой её вообще можно назвать — в первую очередь, для Шепса. Иронично, что сейчас Матвеев рушил её собственноручно. Предстоявший разговор ожидаемо заходит о разнице в оценке Константину и Олегу. Чернокнижник мысленно тяжело вздыхает и принимается объяснять: так-то и так-то, работа второго впечатлила его сильнее. И ни на йоту не врёт. Наблюдая за медиумом на испытании, сердце колотилось как бешеное. В моменты замешательства сосредоточенное лицо выглядело ещё притягательнее, а столь близкий, родственный — буквально, ведь общался он через дух погибшей — контакт с семьёй девочки пробивал на скупую слезу. По левое плечо слышен шелест конверта, маскирующий тихое шмыганье носом. Пазл складывается моментально. Таким наглым образом его обнюхать ещё не пытались. Дима натягивает воротник рубашки выше и подавляет остатки эмоций, чтобы не фонили, успокаиваясь, оглядывается. Восемь пар глаз устремлены на него и смотрят подозрительно, словно ищут за что зацепиться. Нет, ни один мускул его не выдаст. Вика подливает масла в огонь. — Дим, а почему ты занизил до девяти? Ведь в начале ты сказал, что любая работа медиума, который в принципе может это, — словарный запас иссяк, походу, — передавать, она у тебя оценивается как высший балл, — это шутка? Неужели ему нужно повторяться? Так много вопросов, а отвечать обязан он. Брюнет вертит во вспотевших ладонях лист с каллиграфично выведенной девяткой, задумавшись: лучше бы десять поставил или не встревал, то раздули из мухи слона. Сашку так не цапали. Когда его младший брат встречается с Матвеевым взглядами и опускает скрещённые руки, внимая, в груди ёкает, и тот нехотя открывает рот, повествуя с интонацией, присущей воспитателю в детском саду: монотонной, но с расстановкой и паузами, чтобы дети поняли. «Методика Олега меня впечатлила больше», — в качестве реакции брови вскидывают и хорохорятся. Впечатлила так, что в штанах намокло. Об этом чернокнижник умалчивает. Довольно-таки развёрнутое обоснование Райдос не устроило, и она ринулась в наступление. — Почему вот именно Косте ты поставил девять… Олег вмешивается: — Он только что ответил на этот вопрос. — …А Олегу десять, — грозно зырит на названного. Матвеев болтает и болтает, с трудом формулирует предложения, приводя одни и те же аргументы. Упоминает прикосновения души к родственникам через тело Олега, а сам желает, чтобы и к нему он прикоснулся, спрятал за крепкой спиной и защитил ото всех. Безлестно называет работу медиума высшим пилотажем. Сильнее впивается ногтями в несчастный чёрный конверт, готовясь проткнуть насквозь. Виктория снова заикается о Косте. Глаз дёргается, предвещая нервный тик. Сквозь пелену злобы раздаётся басистое: — Чё за влияние на его мнение? Он рассказывает свои ощущения личные. Ты щас на него воздействуешь. Провокаторша! — игриво обзывает её Шепс. В противоречие его безобидной усмешке затыкается чуть пугливо и ведьма, и Дима не осмеливается что-либо сказать. Райдос напоследок оглядывается на него, ведёт бровью, видимо, уловив боязливый Димин запах, на что тот дёргается от неё в сторону, и лучезарно улыбается ведущему. Тот готов был оглашать результаты выпуска, да Марьяна восклицает: — А миссис Смит? — их прикол с Гецати, который некстати откровенно пялится на чернокнижника. По коже пробегает табун холодных мурашек, вспотевшая ладонь крепче обхватывает отполированную трость, скользя, а ступни немеют, будто пол их засасывает как трясина. Так и есть, трясина его засосала. Парень до сих пор не может отделаться от неприятного ощущения после замечаний соперников и винит себя за то, что увязался в конфликт. А потом вспоминает ради кого увязался. Вертит головой — на него Олег уже глядит. Матвеев смущённо отводит взгляд и снова возвращает его на объект воздыханий. Смотрит-смотрит-смотрит, пока внутри расходится тепло, испепеляя волнение. Он абсолютно точно погряз в трясине. Романова с Константином незамысловато флиртуют, второй глазами пожирает то её, то Димку, который держится на ногах только благодаря тросточке, и… Урчит? Этот звук заставляет юношу задержать дыхание и прислушаться к успокаивающему шёпоту извне. Магнитом тянет к Шепсу. Как только его феромоны обволакивают омегу, дыхание приходит в норму. Вика позади, заметив химию ребят, радостно кружит. Дима наблюдает за изменениями в турнирной таблице, но, на самом деле, изменений этих не замечает, потому что насыщенный аромат пеленою их застилает. Дальше всё как в тумане. Камеры выключены. Вроде. Не проронив ни слова, Олег непринуждённо разминается, словно перед долгим забегом, размахивает руками и лишь изредка цепляется глазами за неловко маячившего Матвеева. Тот почти осмелился к нему подойти, сразу же себя одёргивая, как совсем рядом, нарушая идиллию, воздух рассекает грубое: — Ты чё? — Гецати, кто же ещё. Чернокнижник тотчас сжимается в маленький комочек, реально испугавшись. — Чё? — мерзким фальцетом тупо вырывается прежде, чем он успевает подумать. Не показывай своей слабости, спрячь-спрячь-спрячь! Младший Шепс встревоженно оборачивается на них, теперь уже расправляя плечи. До безобразия ясно, что прилюдно применять физическую силу на другом альфе он не станет. А выйдет ли угомонить разъярённого мужчину словами? Бросает в дрожь. Тем не менее, Дмитрий гордо выпрямляет осанку и охватывает двумя ладонями трость — единственный предмет, походящий на самозащиту в данный момент. — Ты чё такой? Ты чё? — с каждым вопрос тон всё двусмысленнее. Маг напротив по-бараньи бодается. «Как настоящее животное»… Лапищами не лезет, не мацает — Матвеев бы и не позволил. В выпирающие позвонки больно упирается рельеф старинных стен. Как бы комично не смотрелось со стороны, младший приподнимается на носочки в стремлении поравняться макушками. Выгибает лебединую шею, на которой татуировки ходуном ходят из-за содрогающихся мышц. Попытку эту пресекают, напирая лбом сильнее и возвращая вниз. Посреди двух тел втискивается медиум, протягивая: «Э-э-э». Гецати, якобы выходя из образа злого и свирепого, отодвигает черноволосого подальше и улыбчиво, с ямочками на щетинистых щеках обращается к Олегу: — Мы шутим, господи, — выдавливает смех. Димке не смешно вовсе, он себя униженным у всех на глазах, забившимся в угол щенком чувствует, хотя знает себе цену. Точно так же знает, что смог бы уложить Костю в драке — годы в спортзале не прошли даром. Пришлось бы приложить максимум усилий, конечно. Тот был не менее подкачан, крепко сложен, разница в росте тоже свою роль играла, и природа происхождения, в конце концов, имела место быть. Главным преимуществом перед соперником являлась сила духа. И отчаяние. — Несмешно, — подытожил Матвеев и отпрянул. — А? — Ты, бля, как общаешься вообще? Ты чё? — Ты чё, охерел? — Что значит, что значи… — язык заплетается, мысли путаются. — Ты чё, по серьёзке щас? — Ну, я тебе серьёзно, конечно. — Ну пойдём-пойдём. Пойдём поговорим, — только этого и ждал. Парень опрометчиво кивает в знак согласия. Короткая беседа больше походила на гопнические разборки у подъезда, нежели на светскую болтовню двух экстрасенсов. Кем Константин себя возомнил, чтобы над ним так подтрунивать? Поводов для дружбы он не давал. Шепс широко раззинул рот, сжимая кулаки; лица на нём не было; появился глубокий залом меж бровей. Картина, что омега успел увидеть перед уходом в соседнюю комнату — курительную, не сулила ничего хорошего. Намерения Гецати становятся окончательно ясны, когда массивная дверь захлопывается за ними. Он опять придавливает Диму, — мощной энергетикой или тяжёлой тушей — теперь уже к этой же двери, нависая исполином. — Ты, щенок, что там, — мотает головой вперёд, к выходу в гот зал, и чернокнижнику мерещатся фантомные рога. Сдерживает нервный смешок, — устроил? В Олеге мамку увидел, вздумал под юбчонку спрятаться? А мальчишка-то старших слушается, в ус не дует. Ни ноздрёй не повёл на твой запах, — хрипло шепчет куда-то в висок и хватает за шиворот, сокращая без того мизерное расстояние между ними. Матвеев рывками глотает воздух, округлив уста буквой «о», и выдыхает через заложенный узкий нос. Силится что-нибудь едкое ответить. Вмиг заложенность пробивает удушающий всплеск феромонов: это случилось непроизвольно, Костя просто не дюж сохранять самообладание больше. Собравшись, юноша кусает тонкую кожицу губ и трясёт отросшей чёлкой туда-сюда, отгоняя морок. За глухой деревянной дверью не слышно ни топота шагов, ни даже голосов. Надежда умирает последней? Он напрягается всем корпусом и пихает Гецати в грудь, ниже, выше, промахивается… Удачно высвобождает руку с тростью (всё-таки пригодилась) и замахивается ею на противника в ту секунду, когда их вдвоём относит влево. Младший еле успевает вцепиться в толстый бок, чтобы удержать равновесие. Крупные пальцы кружат вокруг собственной талии, хочется их скинуть, однако в ответ его обвивают стальной хваткой и тянут на себя. — Кость, я не понял, чё за лажа? — рычит Олег, выше закатывая рукава кожаной рубашки. Вспоминается песня «Кожаный убийца» бойсбэнда девяностых, и Матвеев бы поржал, не будь в столь неудобном положении. — Мне у тебя спросить интересно. Мы с Димой уединились для диалога тет-а-тет, ты-то куда лезешь? Шепс саркастически вздыхает и скалится, показывая удлинившиеся клыки. Живот скручивает, тянет вовсе не из-за того, что его яростно окольцевали — чернокнижник трепыхается, перенасыщенный столкновением флюидов двух альф. Подташнивает. Гецати, безусловно, вместе с ним переживает это состояние, поэтому подставляет шею, дабы тот ткнулся и расслабился. Действует с точностью наоборот. Местечко у пахучей железы становится влажным, под глазами у юноши размазывается грим, являя свету тёмные круги. Держался до последнего. По затылку скребут ногтями, перебирая чёрные как смоль пряди. — Ты поэтому его сейчас теснишь и за руки-ноги дёргаешь, как куклу тряпичную? — прозвучало обнадёживающе-оскорбительно, но, к сожалению, правдиво. — Без тебя разберёмся. Свалил, — в грудной клетке у Константина клокочет. Слышно, что хочет рыкнуть тоже. Тормозит в целях пуще прежнего не напугать трясущегося под собой мальчишку. Тяфкаются они недолго. Догадайтесь, кто в выигрыше? Дима думать не хочет, без того голова пухнет, нарыдался знатно. Очнулся он, когда холодные бесстрастные объятия сменились обжигающими родными. Дверь с размаху закрылась — аланский провидец покинул помещение без настроения. Пахло невероятно вкусно, вблизи знакомый аромат казался неземным, щекоча слизистую. Не терпелось опробовать его на языке. Не то чтобы Димка был одним из тех, кого так легко соблазнить и увести за собой на поводке, но Шепсу определённо удалось это сделать. Верно альфа подметил в своём сезоне: в приворотах он не нуждался, чтобы свести кого-либо с ума. — Тише, — немногословно, зато утешало лучше собственнических прикосновений и пустой болтовни. Ни в одном жесте Олег не повторил Гецати. Трепал по копне волос, скорее массировал, будто втирал свой запах в подкорку мозга. Размашисто водил кончиками пальцев по спине вверх-вниз: от поясницы до острых лопаток, пуская ток по оголённым нервишкам, пересчитывал тридцать с лишним — помимо эзотерики Дима увлекается медициной, Дима знает их количество — позвонков, останавливаясь на каждом. Они не позволяли себе нарушить интимную тишину, стояли без единого звука, прислушиваясь к гулу лёгких и пульсу друг друга. Из окна лился лунный свет, добавляя атмосфере штрих загадочности. Под потолком шаталась люстра с тусклыми лампочками, погружая такое красивое лицо напротив то в тень, то обрамляя жёлтым свечением. Всё вокруг остановилось, как бы то банально не звучало. Их не волновала ни толпа людей в соседней комнате, ни стрелка часов, близящаяся к полуночи, ни даже удушающие частички гнева ушедшего альфы. Олег заставил забыть о любом, помимо него. Жался теснее, укрыв распалённым телом. Матвеев поддавался нежностям до той поры, пока ослабевшие колени не подкосились. Плюхнулся на стул позади, чужая пара рук подсобила. — Спасибо, — тихонько прошептал он, словно опасаясь, что его услышат другие, уже привычно глазея на возвышающийся силуэт исподлобья. Медиум замер и неторопливо склонился над Димой, как обычно делал на испытаниях ради интриги, провёл носом от скулы до уха, глубоко вдыхая дурманящий аромат, и так же хрипло ответил: — Обращайся, — и в следующий миг, не прерывая зрительный контакт, трепетно накрыл столь желанные манящие уста своими. Первое, что остро ощутил Дима — кривой шрам у чужого рта, казалось бы, незаметный визуально. Шершавые губы скользят по нижней, охватывая её промеж и оставляя влажный след. Острые зубки на пробу кусают: слабо и осторожно. Тешутся, проверяя выдержку Матвеева. Результатом служит сдавленный стон, вырванный глубоко из горла и пойманный жадным ртом. Напоследок Олег невесомо обводит кончиком языка отпечатавшийся от зубов след и наконец высвобождает из страстного плена, сбавляя обороты. Теперь едва ощутимо тычется в расслабленные уголки губ. Находившиеся по бокам ранее ладони он резво кладёт на исхудавшие плечи и не позволяет двинуться с места, придавливая к стулу. Старший не привык целоваться с открытыми глазами, — комично ведь — поэтому, в отличие от партнёра, жмурится до дрожащих ресниц, тень от которых падает на щёки из-за приглушённого освещения. Шепс, заметив, настороженно отстраняется. — Всё окей? — издевается? О лучшем можно только мечтать. Ну, своеобразный вопрос о разрешении продолжить всяко лучше, чем принять, возможно, мимолётную слабость за согласие. Заботливый змей-искуситель. Чернокнижник загнанно кивает как болванчик, щенячьим взглядом умоляя вновь приласкать, и в подтверждение своей уверенности обвивает торс парня, комкая ткань одежды. Припухшие поблёскивающие губы побуждают новое, безумное желание скорее в них впиться, и Олег не сдерживается в своём порыве. Греховный аттракцион возобновляет свою работу. Серый огонёк глаз пылал: он горел точно одержимый. В этот раз и Шепс опустил тяжёлые веки, полностью отдавшись урагану чувств и жажды. Не раздумывая раздвинул Димины дрожащие губы, и тот запоздало ответил, окончательно обмякши в стальной хватке. Получилось не просто влажно — чертовски мокро. С любым другим скрутило бы от отвращения, только не с ним. Клыки вновь и вновь клацали в соблазняющей близости от юркого язычка, неловко хозяйничавшего внутри. Это определённо не первый поцелуй Матвеева, но он не решается вести, сломившись под напором младшего. Олег оттягивает теперь верхнюю губу, посасывая, и слепо ощущает, как уста омеги алеют вслед за щеками. Он ещё ничего не сделал, а Димка уже поплыл. Останавливается, чтобы дать отдышаться. — Давно не сосался? — самарская, бля, интеллигенция. Прямолинейности ему не занимать. Парень цокает типа: «Всю романтику испортил» и не скрывает: — Так искусно — наверное, никогда. Натуре Шепса-младшего это, несомненно, льстит: медленно опускает руки ниже, ниже и ниже, намеренно задевая звенящую цепочку и потянув на себя, чуть придушивая. Безобидно. Чернокнижник даёт знать, что ему подобное не по душе и брыкается, отчего звенья острее впиваются в татуированную шею, продолжая душить с без того тугим воротником рубашки на последней пуговице. Руки плавно перемещаются на лацканы пиджака и распахивают их, припуская с плеч под одобрительный всхлип. Элемент одежды с него стаскивают аккуратно, не мнут и не отбрасывают, разрешив высунуться из рукавов. Ногтями цепляют затвердевшие соски через тонкий материал, упиваясь положительной реакцией. Не успевает Матвеев опомниться, как Олег оказывается снизу, опустившись на колени. По-хозяйски раздвигает бёдра, втискиваясь посреди, и с хлопком устраивает ладони на них. Каким бы подсушенным не был Дима, ляжки, обтянутые синтетикой, сотрясаются от шлепка. Шепс медлит, дразнит перед самым вкусным, поднимает было руку к лицу юноши, но её сразу ловят. Дима вжимает ладонь между собственных бёдер и стонет, стонет тихо, вибрирующе, так восхитительно, что Олегу сразу хочется присвоить и этот звук, и расслабленность, и тепло, и млеющего от его прикосновения чернокнижника до кучи. — Поторопись, пожалуйста, — неожиданно требовательно произносит Матвеев, вспомнив про незапертую дверь и мечущуюся съёмочную команду за ней. Младший с радостью повинуется. — Я сам. Не трожь, — скидывает узкую ладонь с паха. Он вертится как уж на сковородке, ища места между тонких ног, и придвигается ближе. Смотрит снизу вверх, Дима смотрит сверху вниз, и почему-то эти несколько секунд бездействия сближают их больше, чем всё, что произойдёт дальше. Они безвозвратно доверены друг другу, срока гарантии нет. Шепс прячет обезумевшие глаза цвета разволнованного бурей океана и мелко подрагивающими пальцами сминает жилистые бёдра, змеёй подбирается к пряжке ремня и бряцает ею. Нетерпеливо расстёгивает ширинку, — если бы та заела, он бы завопил от безнадёги — едва не выдрав собачку. Хотя, по избитому сценарию, мурчать должен Матвеев, мурчит от предвкушения Олег, услышав усилившийся аромат здесь, у сокровенного и возбуждённого. Свободно болтающиеся штаны дают размах действиям. Медиум выправляет из них струящуюся под лунным сиянием блузу и задирает её, прислонившись горячими ладонями к такому же горячему, заметному прессу. Очерчивает кубики поочерёдно, оставляет за собой полосы, за которые завтра будет совестно. И как же не хочется, чтобы завтра наступало. Хочется здесь, сейчас, в моменте, с Димой и его красивым рисунком на правом боку — розой, сладко пахнущей, как и он сам, над тазобедренной косточкой, выступающей через боксеры. Эту часть тела он тоже не обделяет, примыкая к ней уже ртом и ненасытно покусывая. Омега вздрагивает, что-то неразборчиво промычав. Однотонная ткань мокнет, липнет к и так вспотевшей коже. Мокнет, к слову, не только от слюны. Матвеев не двигается, не позволяя смазке стыдно хлюпать — льёт как из ведра. Вдоволь наигравшись с истерзанной косточкой, — обглодал бы, будь возможность — Шепс отпрянул, опрокинув голову назад и запуская пятерню в укладку, поправляя. Выглядел он точно древнегреческий Бог, и Дима про себя обещает оказаться на коленях перед ним позже. Тот считывает эту мысль (а говорил, что не телепат; или мимика старшего его выдаёт…) и ухмыляется. Грязно, решительно, словно крутящиеся в уме шестерёнки остановились и дали сигнал, что делать дальше. Олег кладёт ему на ладонь свою, гладит ледяные костяшки, и Матвеев осознает, что стиснул кулаки на резинке трусов уже до судороги. — Разрешишь? Чернокнижника охватывает паника. В нескольких сотнях метров от них толпа людей. Стоит ли? Не поздно отказаться? Член болезненно изнывает. Так хочется… — Дим, Дима, хороший, меня не возбуждает принуждение. Мне прекратить? — учтиво спрашивает Шепс, готовый вылезти из-под него, одеть и никогда больше не повторить содеянное. — Не, — оживился названный, — ты верно подметил… — тушуется, — не было давно, — на подробности его не хватает. Олег ловит запястье Димки, одаривает поцелуем проступающие фиолетовые сосуды и наклоняется, прижимаясь щекой к члену через ткань нижнего белья. Спускает одним слитным рывком на пару с брюками, оставив те свисать у щиколоток, и Матвеев наконец-то получает свободу там, где сейчас она была до смерти необходима. Без реакции сие не остаётся, сверху доносится скоронравный скулёж. Орган горячий, твёрдый, увитый венами… Тонкий, как и его обладатель. Во рту скапливается слюна. Дима сдавленно мычит и пытается свести ноги, упирается коленями ему в плечи — Шепс не видит, но уверен: они розовеют от постоянного трения и, наверняка, выглядят та-ак соблазнительно. Он успокаивающе шикает, — а сам волнуется не меньшее — присасывается, как последний дурак-романтик, ко внутренней стороне бедра, и наконец припадает губами к истекающей головке, осторожно берёт в рот и чуть не кончает, когда впервые слышит гортанный, искренний стон. Парень откидывается на стенку, ударяясь башкой, но любые ощущения, кроме ласкающего рта, приглушаются. Он где-то в вакууме, в космосе, реальность искажается, и не позволяет её окончательно покинуть только умелый жаркий минет. Не зная, куда деть руки, Дима нежно чешет за ухом мягкое место, надавливая аккуратно, будто ласкает зверя. Впрочем, так оно и есть. Не без своеволия Шепс широко размыкает губы, медленно мажет языком по головке, собирая выступающую смазку, слегка солоноватую, и лыбится, мельком осматривая выражение лица омеги, чтобы после вновь прожечь глазами его член, словно ещё пара минут — и откусит. Берёт глубже, пропуская в глотку, шумно дышит через нос. Стоит задуматься, что он в этом профессионал — что-то идёт не так, и Олег давится, капельками слёз осыпая Димин лобок. Становится не на шутку жутко: вот-вот повредит достоинство клыками или хуже того — правда откусит. Рвотный рефлекс, благо, не срабатывает, и Шепс медленно насаживается до середины, с причмокиванием отстраняясь. Матвеев шокировано дышит, но от приятной неги не отказывается и тормозить уже не готов. Не торопит, позволяя Олегу самому выбрать темп. — Аккуратнее. Я, — с придыханием, — никуда не денусь. Вплетает пальцы в лохматую макушку и пропускает пряди сквозь них. Несмело опускает на плечо обутую в туфлю ногу — без цели властвовать, пригвоздить или подстегнуть. По позвоночнику у Олега озноб, по пенису у Димы — вязкий предэякулят, и младший его инстинктивно счищает языком. Одобрительно тянут за волосы, побуждая скорее продолжить. Мозолистая рука скользит по всей длине, сжимая ладонью там, где это давление так желанно. Шепс движется по заданной им же траектории: головка — ствол — яйца. Он поднимает взгляд и видит воплощение мечты: растрёпанный, стоящий на краю оргазма Дмитрий, чёрт его дери (о, ещё будет), Матвеев. Весь в его распоряжении. Съезжает с неудобного стула прямиком в его лапища, и Олег с превеликим рвением самостоятельно притягивает его плотнее. Раззадоренный юноша бесстыдно оттягивает за шевелюру назад. «Сейчас кончит», — думает медиум, самодовольно тешась, но в ту же секунду его возвращают на место, резко поддавшись навстречу, заставляя заглотить до конца и получая то, к чему стремились — ошеломительную вибрацию по органу. Матвеев распластался с закатившимися глазами, закусив губу, красный от кончиков ушей и до самой шеи, будто скоро отключится. Такого Матвеева хотелось завалить и кусать, целовать, откровенно лапать везде, где только хочется. Но здесь отвратительно грязный пол, пыльно, нет настроя и… Уединения. Олег выкручивается из расслабленных пальцев, удержавших его за волосы, скидывает с себя чужую лодыжку и чуть ли не вскакивает на ноги, — так стремительно это было — перехватывая член у основания. — Потерпишь ради меня? Гарантирую вознаграждение. Незабываемый оргазм и бешеный прилив сил к следующему испытанию, — почему-то хотелось верить. — П-пиздун, — сбивчиво дерзит Дима. — Ты наоборот меня их лишишь, — понижает тон, — дьявол. Пожалуйста, — куда-то в потолок, — я сейчас… В ответ давят на головку до боли, размазывают огромное количество смазки по стволу широкими движениями. Чернокнижник тихо ахает. А потом начинают рвано и быстро двигаться, пачкая тёмную рубашку; Матвеев загнанно дышит, подкидывает бёдра, но, когда его начинает пробирать мелкая предоргазменная дрожь, движение резко прекращается. Он кричит, мечется взмокшим задом по стульчику и когтями водит по затылку. Глядит с обидой и непониманием, и Шепс делает ещё несколько утешительных взмахов рукой. Стон разочарования свистит из горла. Олег возобновляет движения, медленно обводя головку против часовой стрелки. Дима сгибается чуть ли не на пополам, толкаясь вперёд, проезжается членом по выбритой влажной скуле, потом обратно. На очередном толчке замирает, чувствуя приближение пика. Старается оттолкнуть чужую физиономию, чтобы Олеже не пришлось утираться собственной одёжкой; на это раздаётся ожидаемый немой возглас: запястья перехватывают и перемещают вновь на голову, там и удерживая. Матвеев заканчивает на чужие губы со вскриком, который альфа заносит в фонотеку лучших звуков в своей жизни. Вырвавшись из цепкой хватки, подрагивающей рукой Дима стёр с его подбородка слюну, машинально убрал со лба налипшую чёлку и посмотрел абсолютно ошалело, всё ещё хрипло и сбивчиво дыша, но Олег ясно уловил его беспредельное удовлетворение и будоражущую усталость от сильной эмоционально-физической встряски. Тем не менее он, поддавшись хотению, скользит мокрыми от спермы пальцами около опухшего колечка мышщ, рывками выталкивающего природную смазку. Тёк Матвеев как сучка, не оспоришь. И всё это — заслуга Олега. Чернокнижника перекашивает, и он из последних сил нехотя отбрасывает навязчивую ладонь и хрипит, как в бреду: — Нет-нет-нет, — совладав с собой, — чего по расширенным зрачкам, заметным даже в почти темноте, не скажешь — добавляет: — не надо. Слишком. Слишком много, — и лихорадочно смеётся. Шепс заботливо натягивает трусы на дрожащие бёдра и отрешённо утирает щёку, проталкивая испачканные фаланги в рот. Смакует, до сих пор ахуевший от ахуенного Димы. Играют в гляделки, проигрывает Матвеев. Проигрывает и тело, и душу. Навсегда ли? И никто, по удачному стечению обстоятельств, не услышит приближающиеся шаги. Фенита ля комедия.