Пачка чипсов и подсолнухи

Вообще-то, Намджуну нравятся тихие белокожие девушки – скромницы с пышными формами и легким свежим парфюмом, но прямо сейчас на его кровати развалился тощий, смуглый, бесстыжий и шумный Хосок, от которого тяжело и пряно пахнет смесью табака, специй и каких-то тропических цветов. Хосок, которому разбили сердце, и Намджун не имеет ни малейшего представления, как вытянуть его из бездны и не сигануть туда самому. - Не ешь в кровати, - привычно (господи, и когда он успел к этому привыкнуть?) ворчит он, забирая из костлявых пальцев пачку ненормально острых чипсов, - или сам убирать будешь. - Ну Намджун-а, - тут же не менее привычно начинает ныть Хосок, - я и так у тебя дома провожу время как в супружеском гнездышке, могу и уборочку замутить, ты только скажи. По-хорошему, сказать он может только пару ласковых, но скорее для проформы, чем в настоящем раздражении, потому что баловать Хосока стало его миссией и делом всей жизни, и на этом поприще он умудрился обогнать всех заботливых друзей вместе взятых. И нет, вовсе не из-за того (черного, как называет про себя) дня в середине лета, когда любитель чатов Хосок вдруг сам позвонил ему и неестественно спокойным, деревянным голосом попросил прийти. Намджун отлично помнит, как впервые увидел на дне чужих глаз черные дыры, как Хосок с нервным смешком, с кривой, так не свойственной ему улыбкой сказал: - Мин Юнги предложил остаться друзьями, и это самое оскорбительное, что мне говорили. А потом начинается ад, в который Намджун, на правах лучшего друга, попадает тоже. Он в прямом и переносном смысле держит тонкую руку, держит худое тело, трясущееся в очередной панической атаке долгой осенней ночью, заставляет считать вдохи, регулярно принимать пищу и ни в коем случае не делать ни одного из тех страшных шагов, о которых однажды рассказывает Хосок с пугающе пустым взглядом. Намджун знает все, пытается анализировать, но все равно ни черта не понимает, как и зачем Юнги разрушил то настоящее и теплое, что видел он сам прямо у себя перед носом. - Он тебя не достоин, - шепчет он в алые волосы доверчиво прижавшегося к нему Хосока, которого только что притащил из бара, и впервые слышит и чувствует его слезы, - Хоба, ты невероятный, а Мин Юнги идиот и все проебал. - Не называй меня так, - шмыгая носом, шепчет в ответ Хосок, - никогда так больше меня не называй. И Намджун не называет, вместо этого упрямо вытаскивая его из неврозов, из дома, из кошмаров (Хосок всегда зовет во сне Юнги и просыпается, задыхаясь), не отдавая осунувшегося, будто по кускам исчезающего Хосока черной безысходности. Он пихает ему ключи от своей квартиры («лучше ты пьяный придешь ко мне, чем опять разобьешь сердце ни в чем не виноватой девчонке»), готовит ему любимые блюда и покупает новые духи, настолько соблазнительно раскрывающиеся на загорелой коже, что он начинает жалеть об этом тут же. Старые озверевший Хосок однажды выбрасывает вместе со всем, что напоминает ему Юнги, и после тащит Намджуна в клуб. И там он видит другую сторону лучшего друга (все чаще напоминая самому себе об их статусе) и очень хочет развидеть тут же. Конечно, он знает, яркий, творческий, удивительный, всеми любимый Хосок действительно создан из множества граней, из противоречий, сотен лиц, гармонично уживающихся в нем сложной общиной, но он никогда не хотел видеть его заведенным, отчаянным и с распухшими губами. - Эта сучка назвала меня бессердечным мудаком и дала пощечину! Он хрипит Намджуну прямо в ухо, стараясь переорать музыку и провожая острыми прищуренными глазами пробирающуюся к выходу бледную девочку, подозрительно похожую на Юнги, с которой несколько минут увлеченно сосался на танцполе. (Намджун правда не собирался смотреть, он просто переживает, ведь танцующий Хосок привлекает еще больше внимания, чем статичный). - Так себе у меня в натурала получается, - он смеется, почти как раньше, закидывается очередным шотом и медленно облизывает сочные губы, - папочка ведь не бросит своего малыша сегодня ночью? Намджун сосредоточенно выдыхает, сжимая зубы и тоненькую талию повисшего на нем невменяемого Хосока, у которого флирт как навык появился явно раньше здравого смысла, и забирает его домой, клятвенно обещая больше не вестись на сомнительные авантюры этого отчаянного безумца. Однако воля Намджуна всегда заканчивается там, где начинаются капризы Хосока. Поэтому они, вывалившись из такси под оглушающий хохот и «звуки Хосока», среди ночи прутся в круглосуточный 7/11 на углу, потому что «ЗОЖ это ложь, мне необходимы чипсы с чили сию минуту, Намджун-а!». И сейчас его кровать превращается в хранилище остатков позднего ужина, а не удосужившийся надеть после душа ничего, кроме откровенно ему больших шорт Намджуна, Хосок пытается спрятать шуршащую пачку среди подушек и улыбается слишком ослепительно впервые за долгие месяцы. Он для Намджуна – блестящие улыбки, смех, разговоры по душам, тайны только на двоих, горе и радость пополам, долгие прогулки, дурацкие фотографии и теперь еще и новый взгляд Хосока. Снизу вверх, темными расфокусированными глазами, когда в попытках забрать еду Намджун неловко путается в собственных ногах и почти падает на него, чудом удерживаясь на руках, чтобы не придавить собой хрупкое тело. - И что ты сделаешь, - почему-то шепчет Хосок, пристально глядя из-под блестящей челки, - если не отдам? Очевидно, единственное, что он должен без всякого промедления сделать, это сбежать из собственной квартиры, пока этот новый Хосок не превратится опять в нормального, привычного и относительно безопасного. Но когда рядом с ним у Намджуна работали логика и инстинкт самосохранения? - Ты нарвешься, Хосок-и, - не в силах сопротивляться ни сшибающему с ног магнетизму, ни себе самому, он мягко, но ощутимо зарывается в отросшие волосы на затылке и тянет в кулак, - в эту игру можно играть вдвоем. - Ты проиграешь. – Хосок шипит и показывает ему проколотый язык, и слабая воля Намджуна окончательно ломается. Он ныряет в вязкое душное марево с головой и единственной мыслью остается «Мин Юнги, ты придурок», потому что Намджун не знает, как можно было отказаться от такого Хосока в его руках. От Хосока, жарко гнущегося под ладонями, когда Намджун гладит все его татуировки и цепляет пальцами штанги в сосках и пупке. - Смотри на меня. – Выдыхает он в поцелуи закатывающему глаза Хосоку, и тот послушно смотрит, выбивая дух напрочь. Ему хочется нежно, долго и трепетно, хочется заласкать осторожно и вдумчиво, но Хосок головокружительно жадный, слетевший с тормозов и красивый такой падшей, одуряющей красотой, что нежно не получается. - Жестче, Намджуна-а, пожалуйста, - просит он сорванным голосом и закидывает ему на плечи забитые тонкие лодыжки, которые можно обхватить ладонями в кольцо, - мне нужно, не заставляй тебя умолять. И когда Намджун отказывал ему хоть в чем-то? Вопреки романтическим мелодрамам, которые обожает Хосок, они не засыпают вместе в жарких объятиях на рассвете. Намджун обтирает влажным полотенцем расцвеченное своими отметинами смуглое тело, поит его горячей водой, кутает в кокон из одеял и, дождавшись выровнявшегося дыхания, уходит курить на кухню, где и отрубается в итоге на крошечном жестком диване. Перед сном он успевает подумать, что будет слишком тупо и прозаично, если утром Хосок навсегда уйдет из его квартиры и жизни, но все равно ни о чем не жалеет. Но когда утром он просыпается не от птичьих трелей или даже будильника, а под аккомпанемент грохота, воющего пылесоса и несдержанных ругательств, грешным делом хочет выгнать проклятого жаворонка сам. Застыв на пороге спальни, он с интересом наблюдает, как полуголый Хосок сосредоточенно пытается вытащить из трубы пылесоса застрявшую пачку многострадальных чипсов. - Хочешь знать, в чем секрет энергии кота Бориса? – Орет Хосок, замечая его, а Намджун хочет одновременно его вышвырнуть и заткнуть едой или поцелуями. - Если ты даже сейчас такой бодрый, боюсь представить, чем тебя в принципе можно утомить. – Говорит он, выдергивая шнур из розетки и накидывая на голые плечи Хосока свою рубашку. Тот поднимает искрящиеся глаза, в которых впервые за долгое время снова сияет солнце, и у Намджуна вместо сердца распускаются подсолнухи. Хосок по-дурацки подмигивает, зачем-то швыряет в него подушку и широко улыбается. - Проверишь?