За стеклом

      «Если существует на свете живое воплощение дуализма, то это оно», — думает Дима Дубин, глядя сквозь прозрачное стекло допросной комнаты. Вообще в данный момент он должен находиться совершенно в другом месте — писать очередной скучный рапорт по заданию генерал-полковника Прокопенко. Но у Фёдора Ивановича сегодня слишком много других забот, чтобы следить за шустрым стажёром. Так что под протекцией Зайцевой и Цветкова Дубин проскальзывает к допросной и смотрит, слушает, соображает. Многое ему кажется нелогичным. С какой стати, например, в допросную пускают посторонних, не полицейских? С какой стати полицейский, который там всё-таки есть, сидит на месте арестанта? Впрочем, на второй вопрос ответ уже найден. Ещё бы. Дело, о котором все говорят в полицейском управлении в последнее время. Говорят тихо по углам и за обеденными столиками. Говорят шёпотом, чтобы не услышал грозный Фёдор Иванович, который строго-настрого запретил любое упоминание о том, что произошло.       Дело громкое.       «Неудивительно, — продолжает размышлять Дима, — неудивительно, что Фёдор Иванович такой растерянный в последнее время. Хотя нет, наверное, не так. Чтобы он-то и растерялся? Нет, конечно, нет. Тут другое…»       — Почему они молчат? — знакомый голос прерывает ход мыслей, и Дубин невольно оборачивается. Маленькая брюнетка Зайцева стоит между ним и Цветковым, скрестив руки на груди, сощурившись, жуёт жвачку. Цветков тянет ладонь, и подруга молча кладет в нее белую пластинку. Вторую такую же протягивает Дубину. Вкус мяты приятно освежает язык, и стажёр благодарно кивает. После выпитой утром кружки кофе в горле до сих пор остаётся привкус горечи.       — Он хочет вспомнить, — задумчиво поясняет Цветков и качает головой. — Судя по всему, получается пока не очень.       — Думаешь, он не виноват?       — Гром? — Цветков бросает мимолётный взгляд в сторону Зайцевой и возвращается к тому, что видит за стеклом. — Не виноват. Точно не виноват. Он же до мозга костей мент. Хоть что с ним делай — от своего не отступится. Нет, не мог он этого сделать.       — Думаешь? — повторяет Зайцева, и Диме Дубину не нравится, как звучит этот вопрос. Очень не нравится. Не хватает ему той убеждённости, какая есть у друга. Не нравится, по-видимому, это и самому Цветкову.       — А ты что, в нём сомневаешься? — спрашивает он почти с вызовом.       — В нём — нет. Но вот если, как ты говоришь, он мент до мозга костей… Мозги-то ему как раз и отшибло. Может…       — Не может! — перебивает Цветков. — Не может. Ты что, это же наш Гром! Майор Игорь Гром — лучший следователь Санкт-Петербурга…       — По версии его самого, — ехидно поджимает губы Зайцева. — Ты забыл о его методах? Он и со здоровой головой иногда бывает, — девушка многозначительно стучит по лбу согнутым указательным пальцем. — Где гарантии, что с больной не станет опасен?       — Это ничего не доказывает!       — Погодите, погодите, — Дима решает, что пора прервать перепалку, и указывает ребятам на стекло: — Слушайте.       Все синхронно поворачивают головы к допросной.       Игорь Гром сидит за столом, опираясь на него локтями, запустив пальцы в жёсткую каштановую шевелюру. Вид у него неважный: нечёсаные волосы, заросший щетиной подбородок, под глазами глубокие синие круги. На правом виске виден чёткий след багрово-красной ссадины с большим, почти почерневшим кровоподтёком. Ужасная мысль приходит Диме в голову, но, глядя на эту ссадину, он думает, что Игорь ещё легко отделался, если всего лишь потерял память. Хорошо, что его только приложили по голове и отключили на какое-то время.       Хорошо, что вообще не убили.       — Ну как? Вспомнил?       Игорь запускает пальцы глубже в волосы, массирует затылок, зажмуривает глаза и стискивает зубы. Потом поднимает голову и отчаявшимся взглядом смотрит на того, кто сидит напротив. На самого себя, но зеленоглазого и в светлом облаке русых лихих кудрей.       — Нет. Не могу. Прости, брат. Ничего не помню…       «Всё-таки удивительно, — думает Дима, пока Цветков и Зайцева продолжают втихую препираться — виновен Гром или нет, — почему Фёдор Иванович допустил брата Игоря к допросу? Ещё вот так напрямую, не как посетителя, а как полноценного сотрудника». Он ведь даже не полицейский: пожарный, лесной десантник. Какой из него следователь? Неужели ему настолько доверяют? Но как бы ни доверял Фёдор Иванович своим знакомым, нельзя же вот так просто допускать их до расследования? Или можно?       Максиму, как видно, можно всё. Или почти всё.       Двойник Грома задумчиво чешет лоб, затылок, снова лоб. В отличие от брата-близнеца, в нём не заметно того испуганного отчаяния. Он сосредоточен, но весел. Во всяком случае, насколько это возможно в подобной ситуации. Он найдет выход. Что-нибудь придумает и найдет. Игорю очень хотелось бы в это верить.       — Давай ещё раз, — Макс подаётся вперёд, кладет руки на стол и глядит прямо на брата из-под светлых полуопущенных ресниц. — С чего все началось? Ты вошёл в тот подъезд, так?       — Так.       — Хорошо, это ты помнишь. Главное, не торопись и сосредоточься. Значит, ты вошёл. Дальше?       — Дальше поднялся на третий этаж.       — На лифте?       — Нет, пешком. Это пятиэтажный дом — лифта в нём нет.       — Отлично. Наблюдательность в норме. Дальше?       — Потом вошёл в квартиру.       — Стоп. Сразу?       — Да.       — Никуда больше не сворачивал?       — Я что, дурак, по-твоему?       — Дурак, что один туда попёрся, — Макс хмурит брови, делая строгое лицо. — У тебя шишак в полголовы, амнезия и обвинение в покушении на убийство. И это ты ещё легко отделался. Хочешь, чтобы тебе помогли? Вспоминай всё, что можешь, до мельчайших подробностей. От этого зависит твоя свобода.       «И моё спокойствие, Игорь. Понимаешь? И моё спокойствие».       Игорь криво улыбается. Разумеется, он всё понимает. Говорят, близнецы особо остро чувствуют переживания друг друга. Но для того, чтобы понять, почему Макс вдруг сорвался и примчался за семьсот километров из далёкой Карелии, не нужно быть телепатом. Игорь не знает о том, каким образом Максим уговорил Прокопенко устроить им встречу с братом. Каким образом вообще вырвался, выбив окно в своем непростом графике. Не знает и не стремится узнать. Макс всё равно не расскажет. Игорь только благодарен и сам бы с радостью рассказал всё, что помнит.       Рассказал бы, если бы помнил.       — Я вошёл в квартиру. Помню, музыка ещё играла громко у соседей, и я подумал: хорошо — не будет слышно шагов.       — Погоди, — Макс складывает руки в замок под подбородком. — Дверь была открыта или закрыта, когда ты входил?       — Открыта, — Игорь отвечает ещё до того, как брат успевает закончить вопрос. — Открыта — я точно помню. Это меня и удивило.       — Значит, открыта… Ну, хорошо, а потом?       — Потом я вошёл и увидел, — Игорь хмурит густые брови.       — Что увидел?       — Увидел…       Игорь морщит лоб, трёт переносицу, жмурит глаза. После ставит локти на стол и сдавливает ладонями виски. Пустота накрывает чёрным палантином, размывает предметы, лица в блёклые тени. Макс молчит, не торопит, ждёт, только внимательнее глядит в лицо светло-зелёными глазами.       — Я увидел… Там кто-то был. Человек. Лицо… Не помню лицо.       Проходит ещё минута в мучительных попытках вернуть утраченные воспоминания. Время останавливается вместе с движением воздуха. Замирают за стеклом Дубин, Зайцева и Цветков, непрерывно наблюдавшие за братьями.       Наконец, Игорь поднимает голову:       — Не помню, Макс. Хоть убей, не помню… Не могу.       И устало закрывает лицо ладонями.       Максим откидывается на спинку стула и долго думает. Во рту у Дубина жвачка давно уже потеряла вкус, но он этого не замечает. То, что происходит за стеклом, интересует его гораздо больше. Дима не задаёт себе философских вопросов. В своём напарнике он уверен так же, как в самом себе, а пожалуй, что и больше. Он и сам не знает, почему. Может, чутьё такое. Уверен же Цветков, а они с Громом не то что не друзья, даже не особо близкие коллеги. Может быть, зря Игорь от всех так морозится? Друзей не заводит, коллегам грубит, в одиночку ходит на задания. Брат у него — прямая противоположность. Только-только появился в управлении и сразу всех очаровал. А суровый Фёдор Иванович вообще относится к нему как к сыну. Похоже, вот и ответ на вопрос, почему Шустову разрешили присутствовать здесь.       — Макс, слушай, — голос Игоря тих и серьёзен. — Если из-за меня… В общем… Если я действительно кого-нибудь…       — Ты что?       Игорь поднимает глаза на брата.       — Может быть… Всё так и было. Как они говорят. Я ведь себя знаю. И если вдруг я действительно виноват, — он горько вздыхает: — Закон для всех одинаков. Пусть всё будет по закону.       — Эй, эй, эй, — Шустов хватает брата за запястье, тянет руку к себе. — Слушай меня. Мы найдём преступника. Понял? Даже если ради этого понадобится перевернуть весь Питер вверх тормашками. Никуда он не денется. И за то, что ты сидишь сейчас здесь, отвечать будет перед судом.       — Но что, если виновный я?! — Гром сердито вырывает руку из пальцев брата. — Не обманывай себя, Макс, я не герой. И уж точно не идеал. Если всё окажется ошибкой, что же, я буду только рад. Если нет — приму как есть, но я не хочу, чтобы ты жил ложными иллюзиями.       — Хватит! — Макс отрицательно качает головой и вдруг на долю секунды замолкает. Что-то изнутри колет острой иглой, и капля ядовитого страха, горячего, как кровь, обжигает грудь. Ему бы засмеяться, отшутиться по привычке, но видимо идея, озвученная братом, уже назревала где-то глубоко, и только давилась усилием воли. Потому что о таком было бы слишком больно думать.       — Нет, — тихо бормочет Макс, затем уже твёрже, сильнее: — Нет. Не смей так говорить! Ты не мог.       — Почему ты так в этом уверен?       «Зачем ты так со мной, Игорь? За что?»       «Потому что я хочу знать. Прости, брат, я должен знать».       — Потому что я так не хочу! И не верю, ясно тебе? Я слишком хорошо тебя знаю. И хватит об этом. Прекрати немедленно, слышишь?       Игорь на секунду закрывает глаза. Наконец, напряжённые плечи опускаются, кровь приливает к бледным щекам, расслабляются мышцы скуластого лица.       На выдохе:       — Спасибо, Макс. Спасибо.

* * *

      Через несколько минут, уже у выхода из главуправления, Дима Дубин нагнал кудрявого пожарного. Тот шёл широкими шагами (натурально — Гром) и по-солдатски обернулся через левое плечо, услышав за собой торопливый оклик:       — Максим Константинович!       Дима, задыхаясь, остановился. Бежать пришлось сквозь лабиринт столов, коллег и недовольных потерпевших, так что к концу пути он изрядно устал. Пожарный смотрел сверху вниз хитрыми светлыми глазами:       — С кем имею честь?       — Дубин. Дима Дубин, — стажёр поправил очки и протянул руку: — Вы узнали что-то? Что говорил Игорь? Он что-нибудь вспомнил?       — Дима Дубин? Да, точно, брат рассказывал. Ты новенький?       — Почти год работаю.       — Отлично, — пожарный усмехнулся и глубоко вздохнул: — Прости, Дим, ничем не могу тебя порадовать. Ситуация тяжёлая, а улики подстроены так, что положению Игоря не позавидуешь. Если, конечно, не найдётся реальный преступник.       — Вы думаете всё подстроено?       — Можно на ты. Уверен.       — И что вы… Ты… Собираешься делать?       Макс внимательно посмотрел на стажёра:       — Я собираюсь вытащить своего брата из-за решётки. И ты мне в этом поможешь.