* * *
(Отец любил Рейниру.) (Он просто любил Рейниру.)* * *
— Кого ты любишь? — спросил он темноту. У темноты были зелёные глаза и загорелая кожа, мягкие руки благородной леди и грубый голос деревенской бабёнки. Темнота обнимала его, когда становилось невмоготу, темнота шептала о древних богах, которых только напоить кровью — и они исполнят любое желание. Как будто на свете есть боги, способные вернуть ему семью. Как будто на свете есть боги, готовые покарать Рейниру. Как будто на свете есть боги. Темнота пугалась, темнота просила его не говорить таких страшных слов, не навлекать на себя беду. Он только смеялся, потому что — какую беду? Рейнира убила его брата, беспомощного калеку. Она бросила на потеху наёмникам его мать и сестру, и сестра умерла, не вынеся позора. Её дети — их дети — Джейхейрис, Джейхейра и малыш Мейлор — были мертвы. Дейрон, отважный и нежный, сгорел заживо. Какая ещё беда могла с ним случиться? Трудно бояться тому, кому нечего терять. Было время, когда он любил свою сестру. Его первая любовь, такая наивная, ещё не облечённая плотской похотью, состоящая только из восторга простых прикосновений, счастья разговоров и невинной мечты о чём-то неуловимом. Он запретил бы себе эти чувства, как только сестра стала женой Эйгона — но тот сам явился среди ночи и приволок Эймонда в свою супружескую спальню. — Вы же хотите друг друга? Так берите, пока дают, — сказал он, как всегда грубо. Они не знали сами, хотят или нет. Они любили друг друга, как рыцарь и прекрасная дама. Рыцари не "сношают" прекрасных дам. Не "трахают" их. Не делают им детей в постели старшего брата, под его дружеские подначки и ценные советы. Действительно ценные — без них, наверное, ничего бы не вышло, а так получились замечательные близнецы. — Надо же, с первой попытки, — сказал Эйгон. — Небось, огорчаешься, мелкий? — Чему? — Что больше не надо пытаться, конечно. Он не огорчался. Он был рад — рад, что больше не придётся позориться под чутким братним руководством. Что Хелли родит наследника. Что у мамы будут внуки. Где-то среди этой радости он сам не заметил, как умерла его детская любовь, оставив только заботу, почтительное уважение и тревогу за сестру. Всё ещё самую красивую и добрую на свете, но уже не рождающую в груди того сладкого замирания, как раньше. — Мой принц просто повзрослел, — сказала темнота, выслушав его рассказ. Может быть. Ночью Эймонд совсем не чувствовал себя взрослым. Над его головой снова и снова вздымались стены Драконьего Логова, и рогатая голова Призрачного Пламени поднималась навстречу, чтобы окатить его очень реальным и очень горячим огнём, бледно-синим, как её чешуя. Ему хотелось оказаться дома. Спрятаться под тремя одеялами на постели у брата, который опять спихнул их к стене и спит под одной простынёй. Обнять его и заставить проснуться, заставить выслушать свои страхи. Услышать ленивую брань и заверения, что брат прогонит любое зло, пусть оно только явится. Спалит огнём Солнышка, натравит сьера Кристона и отпинает то, что останется. Последние дни брат никак не мог согреться. Мать накрывала его пуховыми перинами, а он дрожал от холода и плакал от боли. Его злой, вредный, невыносимый брат. Он не хотел быть взрослым. Он хотел Хелли такой, как раньше — счастливой и довольной. Он хотел брата живым и здоровым, смеющимся над собственными тупыми шутками. Он хотел Рейниру мёртвой, сожжённой на костре её грехов, растоптанной в прах. Он хотел, чтобы все умерли, если умерли его близкие. — Мой бедный принц, — темнота обнимала его, темнота целовала его холодными губами. Темнота вела его на болото, где под тонкой пеленой воды горели призрачные свечи в руках мертвецов — перволюдских жрецов, которых андалы принесли в жертву своим богам. Тогда Семеро ещё принимали такие жертвы. Главное — чтобы не было крови. (Он не проливал крови. Огонь Вхагар превращал в пепел всё на своём пути.) Темнота ласкала его и обещала ему сына — здорового и крепкого, отличную замену уродцам, рождённым его сестрой. Если бы он понимал её слова, он убил бы её за такую дерзость. У Джейхейриса было шесть пальцев, но он был лучшим в мире ребёнком. Лучшим в мире сыном. Ему не нужны другие. Ему только нужно, чтобы все горели. Темнота сердилась, она не хотела огня, ведь огонь убил бы её. Темнота хотела, чтобы Эймонд уснул на её груди и больше не проснулся. Чтобы он стал тихим и спокойным, лёг и зажёг свечечку, как те перволюды в болоте. Тогда она будет счастлива. — Ты будешь счастлив, мой принц, — обещала темнота, и он знал: она не лжёт. Он будет счастлив спать без снов, будет счастлив обнять братьев и сестру. Поцеловать сына и дочь. Увидеть мать и отца. Но для счастья ещё будет время — потом, когда всё сгорит. Темнота не понимала, но Эймонд всегда ставил долг превыше всего. А что есть огонь и кровь, если не его долг? — Ты меня любишь? — снова и снова спрашивал он темноту. Если бы она ответила «да»... он не знал. Не знал, сможет ли он остановиться. Но он попытался бы. Темнота только качала головой и повторяла: — Мой бедный принц...