Ожидание и реальность

Ланн знает, что нетерпение может всё испортить, поэтому старается по возможности не показывать его. Подготовка к наступлению на Рубеж отнимает слишком много времени и сил; поэтому, несмотря на клятву перед богами – он и Саман друг другу не принадлежат. До поры. Вокруг всегда слишком много посторонних, поэтому Ланн пытается не проявлять неуместную инициативу. Лишь бы Саман из-за этого не решила, что он утратил к ней интерес после заключения брака. Как оказалось, она тоже способна проявлять терпение; более того – даётся это ей не легче. Спешка была бы несвоевременной: они оба слишком долго ждали подходящего момента. У двери в командорскую комнату он спохватывается, останавливается и пропускает Саман вперёд. Ланн неслышно закрывает дверь за собой и поворачивает ключ в замке; Саман, не оборачиваясь, подходит к окну и задёргивает шторы. Как ей удаётся двигаться так плавно и грациозно? Комната погружается в полумрак, как будто становясь меньше и одновременно уютнее. Саман подходит к письменному столу, рассеянно берёт в руки заготовку: можно заметить, что едва намеченный узор пересекает глубокая царапина. На столе – несколько завитков древесной стружки. Ланн помнит: Саман ему говорила, что в свободное время работает над новой вещицей, но что именно это будет – не упоминала. Он не решается признаться, но он хотел бы при случае посмотреть за её работой. Саман возвращает заготовку обратно и снова оборачивается к Ланну. Хочет что-то сказать, но не решается; Ланн заговаривает первым. – Я соскучился по тебе. Болван. В этот раз его попытка завязать разговор особенно глупо звучит: как он мог соскучиться, если они каждый день видятся. Но ведь одно дело – видеть, а другое... – Я тоже, – она, не думая упрекать за глупость, в пару лёгких шагов оказывается совсем рядом, прикасается ладонью к чешуе на левой скуле. – Поэтому часто думаю: позволительно ли мне бояться? В этот момент она выглядит такой хрупкой. Беззащитной её не назвать, но всё равно Ланну захотелось переложить все её страхи на свои плечи. Он может лишь попробовать найти подходящие слова. Это всё глупости? Не то. Очевидно же, что не глупости, если она говорит, что боится. Не бойся? Опять не то. Мало того, что звучит фальшиво, так ещё и абсолютно бесполезно. Ты справишься с чем угодно? Уже менее неуклюже, вот только звучит совершенно не утешительно. – Я буду рядом, что бы ни случилось, – наконец решается Ланн. – В этом я как раз не сомневаюсь, – Саман бледно улыбается. – Вопрос в том, что именно случится. Если ты... Я больше не смогу ничего исправить. Но это сейчас неважно. Я хочу почувствовать себя живой, понимаешь? Ланн будто просыпается: вспоминает, что они наконец остались наедине, а дверь заперта. Он замечает, как Саман – его жена – обнимает его: бережно, но с вполне ясными намерениями; обнаруживает, что сам стремится к ней, душой и телом. Он может слышать её сердцебиение; прочие чувства тоже обостряются; он обращает внимание на горьковатый запах луговых трав и солёного ветра, ставший родным. Комната начинает кружиться: должно быть, из-за того, что кровь резко отхлынула от головы. – Понимаю, – теперь Ланн в этом уверен, – и разделяю твоё желание. Женщина, что совсем недавно являлась Ланну во снах, была прекрасна, но это не мешало ей быть жестокой и насмешливой. При внешнем сходстве – этот образ не имеет ничего общего с реальностью. Ланн осторожно проводит когтями по её волосам; он помнит, что Саман просила не прикасаться к её ушам. Значит – надо проявить силу воли и сдержаться. Это оказывается сложно – особенно сейчас, когда кончики ушей у неё заметно розовеют. Саман сбрасывает свой платок, чтобы Ланн мог прикоснуться к её шее. Длинные перчатки тоже мешают, и присоединяются к платку. Теперь узоры на её руках ничто не закрывает. Ланн помнит: за время их приключений они заметно разрослись и стали более сложными. От прикосновений они кратко вспыхивают: маленькие пульсирующие огоньки бегут от плеч к запястьям, повторяя причудливые контуры. Слабого света, исходящего от них, хватает, чтобы рассеять самый непроглядный мрак. Пузырёк с зельем всё ещё стоит на столике у изголовья. Саман вольна использовать его в любой момент. Саман права: лучше всего позволить женщине самой решать. Ланн уверен: ей не нужно разрешение. Он не может ни советовать, ни навязывать ей свою волю. Только поддерживать – что и сделает в любом случае. Пока Саман сосредоточилась на вороте его рубашки, Ланн отчётливо слышит треск разрываемой ткани. Он был бы рад насовсем избавиться от этой тряпки, пусть и зачарованной: она ощутимо тесная в плечах и сковывает движения. Саман тянется к ремню, и останавливается, вопросительно глядя Ланну в глаза. Ланн без слов кивает, но Саман в этот момент решает иначе: она берёт его за плечи и разворачивает спиной к краю постели; затем легко толкает в грудь – этого хватает, чтобы он не удержался на ногах и неуклюже сел на постель. Она обхватывает пальцами рог и тянет назад, заставляя Ланна запрокинуть голову; затем – не давая опомниться, увлекает его в поцелуй: долгий и требовательный. – Ланн, – имя, которое он начинал ненавидеть в дни отчаяния, становится музыкой, умещающейся в один судорожный вздох. Саман садится к нему на колени и с неловкой поспешностью тянется к своей латунной фибуле, возится с замком; поводит плечами – ткань, ничем не удерживаемая, свободно струится вниз, повторяя контуры тела, и открывая взору многочисленные шрамы. Фибула летит в сторону, слышится тихий звон – и ремень с тяжёлой пряжкой отправляется вслед за ней. Нужно что-то сказать: нечто важное, уместное, правильное; слова застревают в горле, сдавленные спазмом. Поэтому Ланну остаётся только действовать: он помогает избавиться от перевязи, скрывающей грудь. Побледневшие кровоподтёки от цепей всё ещё видны: остались после её исчезновения в Сером гарнизоне. На левом запястье они частично скрыты чётками, с которыми Саман теперь не расстаётся; такое внимание к незначительной с виду безделице льстит, и Ланн не скрывает этого. Он ловит её руки в свои, подносит к губам. Ей явно нравится – значит, надо запомнить. Шрам на груди – вскрытый и очищенный от влияния Бездны, как и множество меньших шрамов, от совсем свежих до едва заметных – ему хочется исследовать каждый. На это уйдёт немало времени, а запас терпения ограничен. Многие из них уже знакомы: Ланн может вспомнить, при каких обстоятельствах Саман их получила. Сколько боли связано с прочими, незнакомыми – Ланн никогда не посмеет спросить. Разве что Саман когда-нибудь захочет поделиться с ним. Ланн знает: неё есть родинка под левой грудью. Он протягивает руку – правую, разумеется, он ведь не собирается всё испортить – и касается этой родинки; затем проводит пальцами по изгибу талии, спускается к низу живота. Он продолжает: сначала несмело, но Саман накрывает его пальцы своими, и направляет, подсказывает; подаётся вперёд в ответ на ласку. Ланн старается сохранить в памяти каждую мелочь, чтобы в подсказках не было нужды. Она вздрагивает и прикрывает веки: значит, он всё делает правильно. – Ланн, – имя, наполненное бесконечной нежностью; мольба-приказ, которому он не может и не желает противиться. Ланн перехватывает Саман за талию – статная и высокая, она оказывается не тяжелее пера – и в следующий момент она уже лежит на спине, а Ланн вглядывается в её раскрасневшееся лицо. Лишь бы справиться с собственным ремнём. Все мысли и сомнения вытесняются желанием близости, стремлением разделить нетерпение любимой женщины. Саман сжимает пальцы на его плечах, затем начинает беспорядочно шарить ладонями по спине. Опять она переломает себе ногти на правой руке. В тихом стоне – имя; движение навстречу – и нетерпеливое напряжение облачается в действие. Время послушно замедляется, теряется в чувствах, позволяя продлить момент совместного полёта. Ланн неловко отстраняется, давая Саман возможность восстановить дыхание; валится на спину, тоже пытаясь отдышаться. Саман слепо смотрит в потолок. Румянец ещё не исчез с её лица, а на губах – блаженная улыбка. Воодушевление сменяется усталостью; она начинает одолевать, окутывая сонной пеленой. Саман поворачивается на бок, двигается ближе и прижимается щекой к груди Ланна. Если так и оставить – она задремлет, и тогда рискует проснуться с отпечатком чешуи на лице. Поэтому Ланн пытается отстраниться, чтобы осторожно переложить её на подушки, и при этом не разбудить. Она протестующе ворчит сквозь дремоту, цепко обхватывает его рукой поперёк груди, и Ланн, смирившись, оставляет попытки.