Слишком долго и мучительно тянется время. Лететь до Астрахани в самом хвосте самолёта «под руку» с Гецати и Надеждой Эдуардовной ― это, несомненно, всё, о чём Олег когда-либо мечтал. Особенно с ощущением предстоящего испытания, которое придется делить с господином мне-нужен-консилиум. По крайней мере, рядом Надежда, смотря на которую, хоть немного расслабляешься.
Да и голова сейчас в другом русле работает — мысли, куда бы не уходили, всегда возвращались к одному и тому же. Словно всё в жизни Олега происходит из-за
него.
Для
него.
Это напрягало. Напрягало больше, чем Госпожа Шевченко, совсем разболтавшаяся с приятными стариками в округе. Ссылаясь на свой полувековой опыт, она несла откровенную чушь, в которую Шепс предпочел не вникать, а лучше ― вовсе не слушать. Все, связанное
с ним, выбивало из привычного ритма жизни. На каждом углу
его имя,
его лицо, глаза как смоль черные ― нескончаемая бездна, в которой он тонет. Тонет там, где тонуть нельзя, критически противопоказано, потому что выхода из этой липкой густой тьмы нет и никогда не было.
Но он добровольно опускается на дно.
И как бы не хотелось просто забыть об этом, Олег знал, что сделать это не в его силах. Ведь то, что он испытывает намного сильнее его самого. При каждой попытке подчинить это, оно будет душить с большей силой, пока окончательно не убьет.
― Как себя чувствуешь? ― гортанно интересуется Гецати чуть тише, чем обычно, не желая привлекать внимание Надежды Эдуардовны. Олег знает ― Константину абсолютно до лампочки его самочувствие, но выдавливает из себя:
― Нормально, ― и спустя минуту сугубо из вежливости спрашивает Костю о том же. Нить внутреннего монолога все равно безвозвратно потеряна.
И тому, кажется, есть о чем рассказать. Он вмиг хмурится и становится серьезным, чуть запрокидывая голову на неудобном сидении. А Олег усмехается из-за разыгрываемого спектакля. Саша назвал бы это «театром одного актера». Хотя, нет. Саша бы сказал многим больше слов.
― Ночью мне снилось озеро. Большое и холодное. Словно промёрзшее до дна, но не ставшее льдом. Я в самом центре, на какой-то ржавой лодке. Нигде даже вёсел не было. И везде цифра «3». К чему бы?
― И правда, к чему бы? ― выдыхает Шепс.
Вот она. Точка, поставленная в конце диалога. Но Гецати, почему-то, предпочитает намеренно игнорировать эту точку, и, даже не смотря на закрывшего глаза Олега, «заинтересовано» продолжает:
― Тебе ничего не снилось? Обычно у медиумов бывают вещие сны. Всегда было интересно спросить.
Олег отмахивается.
― Вещие ― очень редко. Только если трагедия очень сильная. Понимаешь, что это значит?
Гецати сводит брови и неопределенно кивает.
«Будем считать, что понял», ― думает Шепс, не желая никому ничего объяснять и бросает коротко:
― Сегодня ничего не было. ― выдыхает, отворачивая голову. ―
«Конечно, сны сняться только когда спишь».
Костя выдыхает и закрывает глаза, а Олегу, кажется, больше не до сна. Он упорно старается не думать о событиях прошлой ночи, ведь если что-то пойдет не так, и сидящий рядом аланский провидец всё узнает, то его, вероятнее всего, придется убить и оставить в этой чертовой Астрахани.
༻༒༺
Как Олег оказался дома у Матвеева? Черта с два он об этом вспомнит. Все произошло слишком быстро и ненужно, чтобы придавать этому хоть какое-то значение.
Да и, блять, это абсолютно неважно.
Важно то, что сейчас в квартире стоит запах каких-то трав и смешавшегося с потом секса. Слишком жарко и мокро. Слишком близко.
Слишком. Просто слишком. Слишком видеть
его в одной расстегнутой черной рубашке, слишком чувствовать
его на своих коленях, слишком сжимать
его бедра, целуя настолько сильно, насколько Олег способен.
Шепс буквально вжимается в Диму, который под напором покорно размыкает губы навстречу, языком проводя по зубному ряду. А Шепсу выть хочется, насколько сейчас Чернокнижник близко. Непозволительно близко. Нереально.
И отпускать его совсем не хочется — из-за назойливой мысли о том, что стоит отодвинуться хотя бы на миллиметр, и это все вмиг исчезнет. Потеряет облик. Но что если Дима действительно плод его воображения, или инкуб?
Неважно.
― Я правда здесь, ― шепчет Матвеев куда-то в шею, и Олегу этого достаточно. Достаточно, чтобы поверить, спуститься еще ниже, оставить на чернильной коже несколько отметин. Вылизать татуированную шею, выступающие ключицы, грудь, даже грёбанное сочетание три-шесть-шесть, не дающее покоя уже которую неделю. Открытое всем, что нехотя раздражает.
Дима откидывает голову и рукой зарывается в шёлковые волосы, пропуская их между пальцев, оттягивая назад. Он мечтал об этом, как только его увидел, и вот теперь «мечта» воплощается в реальность, плывущую перед глазами.
Олег целует
его тело, оставляет мокрую дорожку от шеи к торсу. Его руки везде, их слишком много и ничтожно мало одновременно: он сжимает ребра, талию, опускается на бедра, но только на мгновение, прежде чем оказаться на плечах.
А у Димы голова кругом, так, что в ушах неприятно закладывает. И башню сносит окончательно, когда внезапное желание опуститься на колени берёт верх над разумом, который не сопротивляется, подчиняясь. Под недоуменным взглядом невольно отодвинувшегося Медиума, Дима медленно сползает на пол, удобно устраиваясь на мягком ковре.
И в этот момент в голове кричащим шепотом звучит ― остановиться уже не получится.
Матвеев прямо перед Олегом на коленях, проводит рукой вверх от колена по бедру, рукой оглаживая член прямо через ткань брюк.
Неприлично. Неприлично пошло, неприлично сексуально и неприлично возбуждающе.
Дима ― сам неприлично.
Он проводит рукой по чужому возбуждению, а Олег только от картины открывшейся глаза невольно закатывает, в предвкушении щёку изнутри кусая. Концентрируется на приятном трепете внизу живота, пропуская момент, когда остался без белья.
Влажное касание языка к головке действует отрезвляюще, и рваный выдох проносится почти незаметно в тишине комнаты. Сейчас каждое движение чувствуется особенно сильно. Кажется, у Шепса аритмия или тахикардия ― сердце колотится слишком быстро. Дима когда-нибудь убьет его.
Едва дотрагиваясь, он делает несколько круговых движений, отчего у Олега все судорогой сводит. Прикусывает щеку сильнее, до неприятного металлического вкуса, чтобы не застонать во весь голос — настолько сладка эта мучительная истома.
Чернокнижник обхватывает губами, берет глубже, чувствуя как член упирается в ребристое нёбо, что заставляет Шепса давиться воздухом, пока Дима сам давится чем-то намного интересней, скользит ртом по всей длине, пропуская через Шепса импульсы тока
, от которых энергосберегающая сможет работать несколько дней.
Матвееву нравится видеть Олега
таким. Нравится испытывать его на прочность, подталкивать ближе к грани, преступить которую одному просто не позволит. Шепс откидывает голову и утробно рычит, невольно зарываясь пальцами в крашенные пряди, притягивая ближе. В уголках глаз собираются непрошенные слезы, но Диме приятно. Настолько, что он глухо стонет, и вибрация проходит по всей плоти, отчего Медиум окончательно теряет рассудок. Еще немного и он точно кончит, только ему мало одних губ. Дима нужен ему
весь ― целиком и полностью.
― Ты очень громко думаешь, ― отстраняется Чернокнижник, обхватывая член рукой, большим пальцем массируя уздечку.
― А ты много говоришь.
Олег тянет Диму на себя, дотягиваясь до сумки со смазкой. Дрожащими пальцами находит ее, не в силах вытерпеть ерзающего прямо на нем Матвеева, выдавливает немного на ладонь, круговыми движениями разогревая. И вот она, новая точка невозврата ― когда пальцы Олега оказываются внутри.
Весь мир сужается до одного мига. Сейчас неважно абсолютно всё, кроме тех ощущений, что Дима испытывает, когда Олег проникает глубже и разводит пальцы в стороны. Остается только отчаянно вцепиться ему в плечи, и целовать. Целовать. Целовать. Целовать.
Целовать мягкие губы, грубо кусать кожу. Обвивать руками шею, словно змея, окольцовывающая добычу.
Чувствовать размеренные движения, руку на собственной эрекции, тяжёлое дыхание ― своё или чужое, неважно. Принимать в себя фалангу за фалангой, выпускать и принимать заново. Стонать. Прямо в губы, еле слышно, но чувственно.
И когда пальцы выскальзывают, Дима разочарованно выдыхает, невольно втягивая живот, но тут же замирает, начиная чувствовать чужое возбуждение всем своим телом.
Лоб ко лбу. Тело к телу. Матвеев ерзает на коленях и сам опускается на скользкий член, разнося стон удовлетворения по всей квартире. Падает лбом на чужое плечо, хватаясь за шею, царапая спину.
― Олеж, ― на выдохе шепчет он, ― забери часть моей энергии.
― Нет, ― располагает руки на бедрах, до боли сжимая кожу.
Молчи. Блять, просто молчи.
― У тебя завтра ис-с-пытание, ― Чернокнижник еле как собирает слова в предложения, потому что голова кругом идет, и мысли, даже самые прижившиеся, теряются в коридорах сознания.
― Справлюсь сам, ― выдыхает Шепс, пытаясь оставить в памяти каждое гребанное движение.
Снова слишком. Слишком непозволительно, слишком неправильно, но, блять, так хорошо.
― Возьми часть меня с собой, ― хнычет, снова поднимаясь на чужих бедрах, опускается и сжимает Олега всеми силами, отчего тот, кажется, окончательно теряет уже давно потерянный здравый смысл, ― пожалуйста.
И Олег поддается.
Он цепляется за спину, притягивает ближе, целует глубже и чувственней. И подмахивает бедрами все сильнее, выбивая из Димы стоны такой категории, слушать которые просто невозможно, потому что хочется ещё. Постоянно хочется ещё.
Хочется громче и чаще, ближе и теснее. Хочется присвоить его себе, заклеймить. Хочется дурь всю из него вытрахать, чтоб даже покровительственные инкубы рты завистливые пооткрывали.
Господи. Господи. Господи. Не упоминать имя Бога в присутствии беса просто не получается. Слишком хорошо. Слишком. Слишком. Слишком.
Олег хватается рукой за Димин затылок, притягивает его лоб к своему и одними губами произносит что-то невнятное, стараясь не заглушить стоны Чернокнижника ни на секунду, ведь останавливать это ― преступление.
Еще несколько секунд, и Дима, сжавшись из последних сил, кончает, а следом за ним едва успевший выйти Олег.
Матвеев валится на него без каких-либо сил, и это заставляет Шепса чувствовать себя энергетической тварью. Чернокнижнику нужно поспать несколько часов, может, день ― если, конечно, медиум не забрал слишком много.
А Олегу срочно надо закурить.
༻༒༺
― Шепс-младший, просыпайся. Мы прилетели, ― Надежда Эдуардовна легонько толкает Олега в плечо, отчего тот нехотя открывает глаза. Словно в подтверждение слов Госпожи Шевченко мобильник в кармане чьей-то куртки надоедливо пиликает несколько раз, и Олег безошибочно узнаёт свой агрегат.
Несколько приветственных сообщений от «Теле2», какие-то рассылки, сообщение от Саши, наверное, что-то по типу: «долетел?» и мэссэдж напротив контакта «Дима».
Смотреть сообщение прямо сейчас не хочется из-за прижатых по обе стороны коллег, поэтому Олег вынуждено смахивает его в сторону, откладывая на потом.
И это «потом» наступает только тогда, когда, выйдя из Аэропорта, он успевает несколько минут провести в одиночестве ― удачное стечение обстоятельств позволило получить багаж раньше, чем это сделают коллеги.
«Смотри, что ты вчера мне оставил» ― к сообщению прикреплена фотография абсолютно нагого бледного тела. Стоит в пол-оборота, лохматый и чуть опухший. На бледной коже пятна. На плечах, груди, на торсе, еле заметные на шее и, конечно, на бедрах. Там самые яркие, словно краской нарисованы — остались от пальцев, которыми он сжимал тело.
«Прости» ― невозмутимо пишет Олег и мгновенно получает ответ:
«Ничего. Как только прилетишь, я тебя…Не знаю, еще не придумал, но с тебя должок»
И, через минуту телефон пиликает еще раз.
«Удачи»
