Болотные огни

На губе было скучно. На такие мелочи как неудобство сваленной в кучу соломы, заменявшей ему постель, сырость в стыках между камнями и плохой паёк, человек вроде Роше не обращал особого внимания. Бывало и хуже. Но скука и невозможность хоть чем-то занять себя, кроме как беспрестанно ходить по маленькой камере, оказались самой худшей частью гауптвахты. Впрочем, Роше не жаловался. Во-первых: его никто бы не стал слушать. Во-вторых: мужики не ноют. В-третьих: он знал, что на гауптвахту его отправили за дело. А всё этот паскуда Фролло! Умей сержант держать язык за зубами — всё сложилось бы иначе. В Особом отряде трезвенников не было, но сержант Фролло отличался тем, что пьяным он шутил — причем шутил плохо и обидно. Так что когда отряд отмечал успешное окончание миссии и разгром банды без знамен, пришедшей в Элландер из Аэдирна и попортившей местным немало крови, и Фролло, в очередной раз, по выражению сослуживцев, «нечувствительнейше наклюкался», он разумеется принялся за старое. Когда же сержант дошёл в своих шутках до Вернона (точнее, его матери) — неудивительно, что тот, тоже успевший пропустить пару-тройку кружек, вспылил. Сначала плюнул сержанту в лицо, а потом набросился с кулаками. Едва оттащили. Просидев четыре дня на губе, Вернон нисколько не раскаялся. Сожалел он лишь о том, что не смог хотя бы нос Фролло сломать. Когда к нему явился лично капитан Майра и велел следовать за ним, Вернон подумал, что вот теперь-то его спине не миновать знакомства с плетьми палача, однако вместо подземелий замка его привели в залу совещаний. Сейчас, без толп советников в цветастых одеждах, без суеты слуг, подносящих вино, пергамент, чернила и очиненные перья, без пламени рыжих волос придворной чародейки Меригольд, зала казалась мрачной и темной пещерой. Шаги Роше и капитана гулким эхом отражались от каменных сводов. Король оторвал взгляд от лежащей на столе карты и на мгновение на его лице изобразилось такое изумление, будто он не ожидал увидеть именно Вернона. Тот, впрочем, не поверил. Однако Фольтест моментально взял себя в руки. — Так вот каков твой выбор, Майра, — барабаня пальцами по столу, усмехнулся он. — Хорошо, хорошо. А теперь оставь нас. Выбор Майра? Вернон совсем растерялся. Для чего его выбрали? Появление капитана в сопровождении Роше действительно удивило Фольтеста. Он просил указать на солдата, который одновременно и способный, и проблемный. Чтобы имелся ненулевой шанс, что он выполнит поручение, но в то же время чтобы отряд не так уж и много потерял в случае провала. Неуютное холодное беспокойство кольнуло под грудиной, но Фольтест заставил себя не думать о нем. Он вообще король или нет?! Так достойно ли королю потакать мелочным слабостям, забывая о том, что превыше всего — Темерия?! К тому же, может как раз настало время солдату Особого отряда его величества показать себя. Дождавшись, пока за капитаном закроются двери, Фольтест хлопнул ладонями по столу и поднялся. — А теперь слушай, — заложив руки за спину, он принялся расхаживать по просторной зале. — В городе Высокие Луки, это в предгорьях Махакама, живет человек по имени Эрфурт Вебер, торговец специями. Родом он из Дориана. Поднялся из босяков до одного из самых богатых людей государства. Это не плохо само по себе, но люди часто теряют голову от слишком большого количества денег. Забывают о цвете флага, что развевается над их головами. Понимаешь, к чему я клоню? Лояльность Вебера своей родине вызывает сомнения, но я не хочу, чтобы он или кто-то еще узнал о моих подозрениях. Махакам — большая пороховая бочка, набитая оружием. Нам не нужно еще больше беспорядков, чем есть сейчас, и уж тем более не нужны протесты и задержки поставок. Коллар с лилиями чуть вздрагивал в такт шагам. Вернон слушал, почтительно склонив голову, хмурая складка между бровями явно говорила о том, что он внимательно ловит и запоминает каждое слово. — Ты отправляешься в Высокие Луки, ты узнаёшь, замешан ли Вебер в чем-либо, и если да — решаешь проблему. Никакого шума, огласки, сплетен. Если у тебя будут доказательства — ты сам и судья, и палач, я даю тебе это право. Но — Фольтест предупредительно поднял палец, геральдическая лилия на гемме сверкнула рыжим пламенем, — если тебя схватят — разбираешься сам. Вызима не имеет никакого отношения к похождениям какого-то бродяги. Ты не получал приказа, тем более от меня, понял? Вернон кивнул. — Через — самое большее — три месяца ты возвращаешься с докладом об успехе. Или не возвращаешься вовсе. Главное: когда вернешься, ты не идешь ни к капитану, ни в казарму, ни мыться или жрать — а сразу ко мне. Никто не знает о том, куда ты направишься и что будешь делать. И не должен узнать. — С этими словами Фольтест снял с пояса кошель и кинул его Вернону. — На дорожные расходы. — Роше спрятал кошель за пазухой, но с места не сдвинулся. Как будто знал, поганец, что Фольтест еще не закончил мысль. А тот и в самом деле колебался и чувствовал, что сказал не всё, что следует. Непривычное смятение бурлило в груди, когда он смотрел на парня, который слушал его с неподдельным вниманием и почтением. Фольтест прекрасно знал, что без гамбезона Роше куда более худой и пусть в руках его хватает силы, он всё же еще так молод. Парню едва минуло восемнадцать вёсен. Да, половина Темерской пехоты его ровесники и можно даже в восемнадцать быть заслуженным ветераном не одной пограничной войнушки, но просто так кидать его в горнило — правильно ли это? А ну как не справится? То, что он как родной влился в ряды Особого отряда и с одинаковой ловкостью управлялся как двуручником, так и одноручным мечом, кинжалом и столовым ножом, не значит, что он сможет вести тонкую игру и преуспеть в ней. В том, что даже в случае неудачи Роше не выдаст имя того, кто отдал приказ, Фольтест не сомневался — та преданность, что пылала во взгляде парня, была лучше любых красноречивых клятв на крови. Но всё же не хотелось бы лишаться такого многообещающего солдата так скоро… Мысленно выругавшись, Фольтест взялся за перо и, начертав несколько строк, оставил подпись и печать с гербом. Затем сложил вчетверо и скрепил сургучом, использовав на этот раз вместо печати дно бокала. Вложив письмо в руку Роше, Фольтест очень тихо и серьезно произнес: — Сломаешь печать только если будешь стоять на эшафоте, понял? — Вернон снова кивнул. — Не подведи меня. — Не подведу, мой король. *** Пока Роше трясся на подводах обоза, идущего из Вызимы в Высокие Луки, притворялся, втирался в доверие, подслушивал разговоры, вскрывал чужие письма и лгал, лгал, лгал, в замке Вызимы один за другим шли дни, заполненные нескончаемой суетой государственных дел. О данном поручении Фольтест не забывал, но смутное беспокойное чувство, обуявшее его во время разговора с Роше, отступало, точно пряталось в тину, давая о себе знать лишь смутными грезами незадолго до рассвета. Однако к середине второго месяца и эти мысли оставили его. На дорогах и на границах беспредельничали новые банды, посланные в Нильфгаард шпионы пропадали без вести или становились двойными агентами, в верховьях Понтара прошли ливни и река вышла из берегов — и со всем этим надо было что-то делать. В такой круговерти дел государственных непросто думать еще и о делах сердечных и постельных. Конечно, если бы Фольтест захотел отвлечься и развлечься, — ему бы не составило труда это сделать: старшая дочь маркиза Несторийской марки решила всеми силами добиться звания королевской фаворитки и активно оказывала ему знаки внимания. Гибкая, стройная и весьма миловидная, фигурой и резкими чертами лица она напоминала юношу. Даже волосы были короткие (она недавно переболела тифом, из-за которого её обрили налысо, и светлые кудряшки только-только начинали отрастать), однако Фольтест предпочитал делать вид, что не замечает авансов. Он любил женщин, спору нет, но последнее время он то и дело ловил себя на малодушной мысли, что зря отправил Роше в Махакам. «Или не возвращаешься вовсе» — сказал он. Слова отозвались раздражением и досадой. Слишком жестко, конечно. Но хорош из него правитель, если он будет баловать солдата! Любому другому он сказал бы то же самое, чем Роше заслужил особое обращение? Тем, что его пару раз трахнул сам король? И всё же мысль о том, что парень может действительно не вернуться — потому что не справится или потому что не посмеет явиться с докладом о невыполненном поручении — в моменты минутной слабости вызывала странное волнение. Назначенный им самим срок истекал уже совсем скоро, и вряд ли даже у Роше хватит наглости, чтобы предстать перед глазами короля вопреки требованию. Однако Фольтест был вынужден хотя бы перед самим собой признать, что ему будет немного жаль, если в данном случае Роше приказ не нарушит. *** Ночь спускалась на замок, от глади озера Вызима поднимался густой, тяжелый туман — предвестник выстуживающей до костей холодной осенней ночи. Утомленный переговорами с делегацией из Бругге, Фольтест в сопровождении стражи шествовал по длинным переходам замка в свою спальню, чтобы хотя бы там, наконец, закрывшись на замок, перевести дух от нескончаемых разговоров. Охранники у дверей кабинета, предварявшего спальные покои, едва завидев короля, одновременно козырнули, а затем один из них, старательно таращась мимо Фольтеста, чтобы ни в коем случае не оскорбить правителя взглядом в упор, сообщил, что короля ждут. — Вот этот, ну, он сказал, что к вам… — и показал алебардой на то, что напоминало кучу сырого тряпья, притулившуюся у дальнего конца коридора под самым окном. Услышав, что говорят о ней, куча тряпья немедленно вскочила на ноги и оказалась Верноном Роше. Вид у него был самый жалкий. Сделанный из мягкой ткани капюшон с фестонами выглядел как прилипшая к голове мокрая тряпка. Да и вообще Роше напоминал сейчас побитую жизнью дворнягу, которую только вчера подобрали с улицы и зачислили в стражу. Фольтест, сам того не осознавая, переменился в лице. — Свободны, — немедленно скомандовал он охране. — Вы тоже, — это относилось уже к стражникам у дверей. Прислуга подготовила и его кабинет, и опочивальню — свечи были предусмотрительно зажжены, камин — натоплен. Сам замок был достаточно холодным местом и хорошо прогреть толстые каменные стены не представлялось возможным, так что зайти в теплую комнату из выстуженных сквозняком коридоров было всё равно что в баню. Не сделав и нескольких шагов вглубь кабинета, Фольтест обернулся. — Говори, — нетерпеливо приказал он. — Вебер более не проблема. Как и цех, что изготавливал парок… прокламации, — Роше запнулся на слове, которое, похоже, еще не вошло в привычный лексикон. — Значит он всё-таки в чем-то замарался. — Настраивал жителей города против Вызимы, распространял листовки с рассказами о свободном Махакаме, помогал скоя’таэлям оружием и припасами, — с готовностью пояснил Роше. — Втайне принимал купцов из Нильфгаарда. Не преступление само по себе, но в сочетании с остальным… — В сочетании с остальным лишь усугубляет впечатление, — кивнул Фольтест. — Но ты же позаботился об этом? — Да, мой лорд, — тон его голоса внятно сказал, что барон никому и никогда уже больше не доставит проблем. — А письмо, что вы дали мне… — не договорив, Роше вытащил смятый, сырой конверт и протянул его Фольтесту. Печать осталась нетронута. Охваченный неожиданным и резким порывом волнения от самого факта, что парень даже из любопытства не вскрыл запечатанного конверта, Фольтест выхватил пергамент из его руки и кинул в камин. На мгновение их ладони соприкоснулись, и рука Роше оказалась холодной, почти ледяной. Похоже, он долго просидел так в своей мокрой одежде в углу возле окна. — Да ты дрожишь! — не сдержавшись, воскликнул Фольтест. Парень удивленно заморгал, точно не понимая, что в этом такого, — ну, да, дрожит, ну, да, замерз, но это же бывает постоянно. — Пустяки. Волнение Фольтеста немедленно сменилось раздражением. Умение переносить лишения и тяготы — это прекрасно, отличное качество для солдата. Но надо иметь голову на плечах и не притворяться, что всё в порядке, если ситуацию можно исправить. — Еще чего! — Фольтест уже поднял со стола тяжелый серебряный колокольчик и, оглушительно громко позвонив в него, распахнул настежь двери, ведущие в спальню. — Встань за ширму и жди, — скомандовал он. К дьяволу всё! Да, любого солдата он отправил бы после доклада в казармы, не заметив ни дрожи, ни холода замерзших рук. Наградил бы, конечно, оренами в должной мере и сделал себе заметку, что на него можно рассчитывать в будущем. Только вот Роше оказался не любой солдат и, возможно, самое время найти в себе смелость признать, что этот парень заслуживает особого обращения. Комнаты королевского крыла шли анфиладой — кабинет, он же комната аудиенций, затем спальня, за которой следовала ванная. Высокая золоченая ширма стояла недалеко от кровати, скрывая кого бы то ни было от глаз любого, кто заходил в комнату и следовал из кабинета в ванную. Скрывшись за ширмой, Вернон чувствовал в основном растерянность. От мысли, что его в самом деле не прогнали сразу после доклада, в горле встал ком волнения и предвкушения. А ведь за время похода в Элландер и своих похождений в Махакаме он уже поверил, что и без того получил слишком много королевского благоволения, и безропотно смирился с тем, что не может более рассчитывать на повторение… Он услышал, что король скомандовал явившейся прислуге приготовить ванну, а затем принести ужин. — И погорячее! — подчеркнул Фольтест, после чего, похоже, уселся в одно из кресел перед камином и в молчании принялся ждать, пока прислуга выполнит приказ. Роше за своей ширмой зябко поежился и сглотнул, приготовившись к долгому ожиданию. На самом деле и того, как здесь хорошо натопили, ему вполне хватало для того, чтобы согреться, и он удовольствовался бы и этим. Но нельзя ведь отказывать королю. А еще — что важнее — он совсем не хочет отказывать. Когда все приготовления были завершены, Фольтест отослал прислугу и позвал Вернона. Поднявшись, он подошел к дверям и провернул в замке ключ. — Да, конечно, они поняли, что за ширмой кто-то есть, — ответил он на еще не заданный вопрос. — Но это их не касается. Мойся и возвращайся сюда. И не вздумай обратно надевать своё отсыревшее тряпье. Что я там не видел вообще? В его голосе звенело раздражение, как будто он сам не мог дать оценку собственным требованиям и поступкам — и это выводило его из душевного равновесия. Странно было думать, что король может быть в смятении не меньше его самого. *** Горячая ванна была, пожалуй, самым близким к раю на земле, что только мог сейчас вообразить Вернон. Пожимаясь от жара, он опустился в воду по пояс. Кажется, прислуга налила в воду какого-то масла, потому что от воды вместе с паром поднималось и легкое благоухание. Вернон вдохнул поглубже и невольно охнул, осознав, что это был тот самый королевский запах. Очень дорогой и очень королевский. Который въелся в его память, казалось, навсегда и навеки, и сопровождал воспоминания о всех королевских милостях, о багровых одеждах, о руках, губах и объятиях. Одного глотка воздуха, напоенного этим ароматом, хватило для того, чтобы тело окатило волной возбуждения, как будто оно уже приучилось так откликаться на самый запах. Вернон ополоснул пылающее лицо, но стало только хуже — благоухание окружило его и взяло в плен без какого-то сопротивления. Кое как стряхнув чары и осмотревшись, он увидел лохань с мыльной стружкой и поспешил вымыться, чтобы не задерживаться и не распаляться пуще прежнего. А то расхаживать со стояком это как-то… невежливо. К тому моменту, как он счел, что лучше сделать просто не сможет, вода в ванной была уже коричнево-серого цвета. *** Фольтест, который уже успел снять все золотые регалии, включая кольца, обернулся на звук шагов и довольно прищурился: открывшееся ему зрелище услаждало глаз куда больше, чем он мог вообразить. От горячей воды кожа Роше порозовела, что особенно хорошо было заметно на груди и плечах, тогда как загорелые кисти и лицо лишь чуть-чуть побледнели после мытья. Фольтест нашел последнее особо приятным: крепкие загорелые руки не могут принадлежать неженке, это руки настоящего воина, который может убить ради своего короля — и делает это. Самой наготы как таковой Роше по-прежнему не стеснялся, куда большее смятение он испытывал, очевидно, от того, что не знал, куда себя деть и что делать дальше. Однако в этом таком не наигранном неуклюжем смятении имелось свое очарование. К тому же сейчас контраст между полностью одетым Фольтестом и этой беззащитной наготой оказался неожиданно возбуждающим. — Проходи, поешь, — Фольтест указал на кресло рядом с камином по правую руку от того, в котором сидел сам, и перед которым прислуга поставила на низкий столик миску с едой и кружки с питьем. Всё с тем же вящим удовольствием он наблюдал за тем, как парень опустился в кресло и невольным, трогательным жестом свел колени вместе. Что ж, если сначала Фольтест еще сомневался, стоит ли игра свеч, не слишком ли это будет — но сейчас понял, что это было самое правильное решение за вечер. Фольтест пододвинул к нему глубокую глиняную миску с жареным мясом и глиняную же кружку. К счастью, хотя бы тут не пришлось настаивать и приказывать. Парень шустро ел с ножа, без смущения глодал кости и пил крепкое, сдобренное пряностями вино с легкостью, будто воду. Сам Фольтест не был голоден и вполне довольствовался своей порцией пряного вина и открывавшимся ему зрелищем. — Как тебе Махакам? — спросил он вдруг, чтобы не позволить вечеру утонуть в молчании. Роше сначала прожевал большой кусок мяса и только потом ответил, не поднимая головы. — Как и в первый раз: горы, холодно и много краснолюдов. Пришлось постараться, чтобы не заметили татуировку. Там не все любят лилии. Поступил чернорабочим на бойню, пока не разобрался, что к чему и не вышел на Вебера… — Непростая работа. — Ничего, я и в Вызиме работал на бойне. До того, как… как вы… заметили меня, — он быстро глянул на Фольтеста, а потом в смятении снова уставился в миску. — Должен же кто-то этим заниматься. Заколоть, слить кровь, освежевать, разделать. Чем аккуратнее работаешь, тем больше выручишь. Фольтест закинул ногу на ногу и смерил Роше задумчивым взглядом. Вот, значит, где парень руку набил. Впрочем, не поспоришь: есть вещи, которыми кто-то просто должен заниматься. Забивать скотину, копать могилы, убивать забывшую своё место знать, вешать преступников. Такая же работа как и десятки остальных. Взгляд снова упал на татуировку на груди. Темерские лилии, львы и корона. Метка безусловной преданности… Тем временем сытость, тепло и вино очевидно хорошо действовали на Роше. Он заметно расслабился, перестал так хмуриться и невольно пожимать плечами. Фольтест поймал себя на том, что ему нравится так… баловать. Баловать, заботиться и видеть реакцию. А еще… возможно то была игра света, однако он только сейчас заметил, что ресницы у Вернона такие темные и густые, что казалось, будто он сурьмит глаза. В предыдущие их встречи Фольтест и не обращал внимания на то, что у парня такие ресницы, — он видел только полыхающий взгляд. При одной мысли об этом взгляде, о том, как темные глаза Вернона закрывает поволока возбуждения, о пылкой готовности отдать всё и даже больше, Фольтеста горячей волной окатило желание и он поспешил взять с каминной полки колоду карт. Он не верил в гадания и не раскладывал пасьянсы на удачу, но просто тасовать карты оказалось неожиданно эффективным способом забыться и отвлечься, если душа требовала немедленных и резких действий, а разум считал, что это излишне. А сейчас он очень хотел сдержаться и не наброситься на парня, пока тот еще даже с ужином не покончил. Снова и снова перемешивая колоду, Фольтест откинулся на спинку кресла, медленно скользя взглядом по телу своего мальчика: сначала стройные ноги, потом бедра… и тут его взгляд заметил нечто новое. Сначала он подумал, что это ссадина, но потом прищурился, и понял, что у Роше над подвздошной костью слева красуется синюшный и уже расплывчатый рисунок бабочки. — Раньше этого не было, — отметил он вслух. Роше моментально понял, о чем речь, и дернул уголком рта, точно хотел улыбнуться, но передумал. Отодвигая миску, в которой теперь остались одни кости, он потянулся к салфетке, которой прислуга накрыла стол, чтобы вытереть испачканные в жире пальцы. — Проиграл в карты. — Играешь в гвинт? — Хорошая колода стоит немало, — пожал плечами Роше. — Лучше куплю матери сапоги. — Тогда сыграем в обычные? — слегка подняв брови, Фольтест протянул ему колоду. — Просто в вист? Не на деньги, конечно. На любое желание в рамках разумного. Правила знаешь? Разумеется, это было предложение, и, разумеется, Фольтест не ожидал, что ему в принципе могут отказать, однако в груди у него что-то ёкнуло и сжалось от того, с какой готовностью Вернон сразу же принял карты. Как будто ожидал этого предложения и с радостью соглашался на следующий шаг в игре, которая никогда не была и не станет карточной. Сдавая карты и при этом не сводя взгляда с лица короля, Роше произнес негромко: — Если я выиграю — позвольте остаться до утра. Фольтест проиграл три партии подряд. Не потому что намеренно поддавался или Роше жульничал (прятать карты ему было бы попросту негде), а потому что не мог отвести взгляда от темных глаз, обрамленных густыми ресницами, — почти черными, как будто Роше их насурьмил. Признавая безоговорочное поражение — пожалуй, единственное, которое он признал бы и не без искреннего удовольствия — Фольтест кинул оставшиеся на руках карты на стол и поднял ладони. Коротко улыбнувшись одними уголками губ, Вернон поднял свою кружку, почти запрокидывая голову, чтобы допить остатки вина. — Просто повезло. Да, конечно, всего-навсего на его стороне была удача — и голые худые икры. Удивительно, какое влияние могут оказать на взрослого человека эти стройные бледные ноги! Если бы не они, Фольтест однозначно лучше бы сосредоточился на игре. Впрочем, выигрывать было не в его интересах, и пока игра всех устраивала, самое время продолжать. — Раз ты остаёшься до утра, то, может быть, ты захочешь для начала прилечь?.. — он кивком указал на кровать. — Там на тумбочке есть флакон масла. Думаю, ты найдешь, чем себя занять. А я пока допью вино. «И наслажусь видом» На мгновение ему показалось, что это предложение — перебор. То, что парень не смущался быть обнаженным, вести беседы и даже есть в таком древнейшем из костюмов, вовсе не значило, что ему понравится вот так распутно раздвигать ноги и показывать себя, однако он подчинился, напряженный, но в то же время согласный и на это тоже. Фольтест чуть сдвинул кресло, чтобы было удобнее смотреть. А посмотреть было на что! Широко разведя согнутые колени парень ласкал себя осторожно и медленно, закрывая глаза, сжимая и то и дело закусывая тонкие губы. Он еще не особенно возбудился, но недовольства не выказывал. А Фольтест уже знал, что этот наглец точно не сможет сдержаться, если что-то будет ему не по нраву. Возмутительно и притягательно норовистый ему попался парень! Тем приятнее будет вдавить его в подушки и взять, подавляя и лаская, награждая и покоряя. Так же, как приятно было победить его, а потом отдать победу в тех тренировочных поединках в верхнем дворе замка, — только еще лучше. — Да, ты всё делаешь правильно, мальчик, — сделав короткий глоток вина, просто чтобы намочить пересохшие от волнения губы, похвалил его Фольтест, и в который раз получил подтверждение, что парень просто голову теряет от такого обращения: тот громко вдохнул и выгнулся. — Не спеши, я хочу, чтобы ты был готов, к тому, что я возьму тебя. Сказать было проще, чем послушаться собственного совета. Терпение Фольтеста — который и без того славился вспыльчивостью — истощалось с каждой секундой. Дыхание становилось всё чаще, а возбужденный член начинал причинять определённые неудобства. И тогда Фольтест снова сдался. Самым жалким образом проиграл собственным желаниям. Он почти сорвал с себя мантию и остатки одежды и чуть ли не всем весом навалился на парня, вжимая его в постель. Тот не охнул, не вздрогнул (хорошо хоть успел убрать руку, которой подготавливал себя, и поспешно вытер её о покрывало), вместо этого он обхватил затылок Фольтеста ладонью, подставляя губы для поцелуя. И, что поразительно: даже в этот момент он умудрялся показывать характер: с одной стороны покорно впуская язык Фольтеста в свой рот, но в то же время пытаясь вести и углубить поцелуй, потому что сам этого хотел. Теперь-то он завелся на полную и льнул, и подавался навстречу с такой ретивостью, что никто в здравом уме и не подумал бы, что солдат Особого отряда его величества может вести себя настолько разнузданно! Эта двойственность покорности и норова, это единство противоречащих образов — грубые, испещренные шрамами и ссадинами загорелые руки и нежная кожа на бледной шее — сводило с ума, когда Фольтест, прервав поцелуй, опустился чуть ниже и, склонившись к татуировке, языком проследил линии геральдического щита. В этот момент в голове его возникла шальная мысль: женщинам обычно нравились прикосновения к груди, может и этому понравится?.. конечно, подтверждение того, что в его постели — самый что ни на есть мужчина, прижималось к бедру Фольтеста, но в прошлый раз в этой же самой кровати мальчик уже показал себя таким чудесно отзывчивым и жадным до любых ласк, что устоять и не попробовать представлялось попросту невозможным. Вжимая оба запястья Вернона в кровать, Фольтест приник губами к его груди, втягивая в рот и осторожно прикусывая напряженный сосок, и мальчик ответил тихим, срывающимся полустоном-полувздохом, который немедленно отозвался мучительным, тянущим спазмом возбуждения. Какой чувствительный, боги! Просто удивительно, что подобное смогла породить темная и грязная сторона Вызимы, столь дорогой его сердцу, но несомненно прогнившей древней столицы. Он не сломался, ни под тяжестью королевских поручений, ни под бременем королевского благоволения — лишь закалился, и теперь в руках Фольтеста оказался этот тонкий и гибкий клинок. Смертоносный и послушный каждому движению владельца, что направляет его, он просто заставлял вожделеть себя, и Фольтест пьянел одновременно от упоения тем, что ему подчинилась эта ярость во плоти, и наслаждения нежной отзывчивостью. Возбуждение становилось невыносимым, и он не желал ждать и секундой дольше. Чуть поднимаясь и подхватывая парня под поясницу, он уложил его удобнее, и толкнулся внутрь, проникая в уже распаленное, готовое и жаждущее тело. До его слуха донесся сдавленный тихий вдох, и его обуяло совершенно звериное желание. Захотелось войти на всю глубину сразу, вжать в подушки и выдрать, до хриплого воя, до просьб пощадить. От одной мысли яйца поджались, и жаркая пульсация забилась в низу живота, однако Фольтест сдержался. Удовольствовавшись тем, что склонился к доверчиво подставленной шее и оставил на ней короткий не то поцелуй, не то укус, он ждал, и ждал, и ждал, пока мальчик не открыл свои бесовские, горящие глаза, и с его губ не сорвалась просьба — но не мольба о пощаде. А просьба продолжать. Дать ему больше. Еще. Пожалуйста! Фольтест немного приподнялся на локтях, чтобы ничего не упустить, и выдохнул настолько насмешливо, насколько мог в состоянии такого возбуждения: — Что, думаешь, уже готов к полному объему королевской милости?.. Мальчик широко улыбнулся, почти оскалился. В глазах плясали бесы, черти и прочая нечисть. — Да! — хрипло выдохнул он. *** Вернон лежал на боку в широкой постели и напряженно осознавал, что ему не мерещится. Несмотря на уже маячащий на грани сознания призрак ломоты в утомленных мышцах, ничего лучше этой ночи он еще в карты не выигрывал, это совершенно точно. Его не выставили за дверь, не велели — без слов — убираться, потому что от него получили всё необходимое, спасибо, до свидания. Более того: его обняли и чуть гладили по волосам, словно его присутствие действительно было желанно. И тепло, это ласковое тепло прижавшегося к нему сильного тела, дурманящее, но не распаляющее, а успокаивающее — теперь, когда первый порыв вожделения был утолён. Всё вместе погружало его в такое состояние блаженства, какого не добиться никакими возлияниями, никакими драками. Свечи догорали и их дрожащие огоньки заставляли тени плясать. Вернону это сплетение танцующих бликов напоминало отблески походных костров на окружающих лагерь деревьях, и, похоже, не ему одному. — Расскажи об отряде, — попросил вдруг Фольтест. Вернон не назвал бы себя хорошим рассказчиком, самый завалящий бард куда лучше поведал бы о треске сверчков в сумерках, о пении птиц в разгар дня, о пробирающей до костей свежести утра, о том чувстве, когда после долгой ходьбы ты наконец снимаешь доспехи и ныряешь в неглубокую быструю речушку и ледяная вода выстужает тебя до самого нутра. О том, как славно под конец дневного перехода сесть у костра и получить свою миску с дымящейся похлебкой. А главное — как на самом деле хорошо, когда ты не один, когда ты знаешь, на кого опереться, и эти люди заступятся за тебя так же, как ты положишь жизнь за них, ведь у вас есть одна цель, одна самая большая любовь: Темерия. Он не стал говорить о стычках, крови и боли, о безымянных могилах в глубине лесов, — о следе, который оставляет после себя любая армия. Он просто не нашел в себе духу испортить момент, который казался столь сладостно-приятным, что если это всё на самом деле был сон — он отказывался просыпаться. Рассказ вышел скомканным, однако Фольтест остался доволен. Он мечтательно вздохнул, крепче обнимая Вернона за плечи, почти заставляя положить голову себе на грудь. — Тебя послушаешь — в отряде так привольно, что самому хочется побывать там. Если бы я только мог… — Но вы можете что угодно, — пробормотал Роше, несмело обнимая Фольтеста за талию и млея от того, что слышит и ощущает биение сердца. Фольтест негромко рассмеялся. — Ты же понимаешь, что это будет совсем не то. Люди знают, что перед ними король, даже если он снял корону. Я не смогу встать на твое место, как бы ни хотел. — Вам на моем месте не понравится. Это не очень похоже на выезд королевской охоты. Спать на камнях, есть, что подстрелишь, если обоз застрял, стоять караульным, удобства в кустах, мыться в ручьях. Комары ночью, слепни днем, мошка — всегда… — За какого неженку ты меня принимаешь? — снова усмехнулся Фольтест. Роше щекой и ухом чувствовал бурлящий в его груди смех. — За южанина, который без слуги не может ни портки снять, ни хрен свой найти? Ну уж нет, я не из таких слабаков, что трахают тощих безволосых уродцев, которых впотьмах от плоскогрудой женщины не отличить. А, да, и обязательно с крохотными вялыми членами, потому что южанин пуще смерти боится, что у кого-то хер будет больше. Это так глупо, не находишь? Ну хочется тебе мужчину — так найди достаточно яиц, чтобы это признать, а не трахай жалкие женоподобные недоразумения! — Он чуть приподнялся и, взяв Вернона за подбородок, внимательно посмотрел ему в глаза. — Если я хочу разделить ложе с мужчиной — это и должен быть мужчина. С норовом, мышцами, волосами на груди и хреном — как полагается. И у тебя в этом плане всё в порядке, лучше и пожелать нельзя. Звучало слишком лестно, чтобы быть правдой, но плевать, сегодня он поверит всему. Фольтест же неожиданно посерьезнел. Задумчиво смотря в потолок остекленевшими глазами, он медленно проговорил: — Смех смехом, но воевать нильфы умеют. И если только появится кто-то, кто сможет их возглавить, — Север узнает, почем фунт лиха. Этот их новый император мне не нравится. Пока он слишком занят собственным бардаком, но если разберется и посмотрит на север… север должен будет оказать ему достойную встречу. Для чего нам и нужно успокоить все соседние государства, даже если на карте они размером с плевок. Сжав пальцы в кулак, ты ударишь куда сильнее, чем раскрытой ладонью. Понимаешь, о чем я? Вернон молча кивнул. Он понимал. И уже твёрдо решил, что однажды он преподнесет своему королю усмирённый и покорный Махакам. То, что его король запросто говорил с ним и — более того — о столь важных делах, лишь укрепляло его решимость, и, кое-как приподнявшись, Роше безмолвно спросил дозволения поцеловать и, получив разрешение, прижался губами к губам, скрепляя не произнесенную вслух клятву. Тот кусок неба, что он видел из высокого окна, даже не начал светлеть. До утра оставалось еще столько времени и от этой мысли что-то в груди приятно вздрагивало и замирало. Туман с озера застилал окрестности. На далеких болотах в свете призрачных, зловещих огоньков увядали отцветшие еще в начале лета дикие лилии.