Beside

      Больно. Темно. Жарко.

      Знакомое тепло рук смягчает боль, а темнота уже не кажется такой пугающей. Эш слышит собственное дыхание, слышит отдалённые голоса, но не может пошевелиться. Это пограничное чувство между поглощающей пустотой и присутствием чего-то живого и важного вводит в заблуждение, всё кажется странным и вязким. Он словно проснулся, но не в состоянии открыть глаза и произнести хотя бы что-то в ответ на незатихающий шёпот.       Эшу кажется, что он чувствует прикосновения Эйджи, ему кажется, что весь воздух пропитан только им одним. Он боится, что когда откроет глаза, то не увидит того, кого хочет видеть сильнее всего.       Но он видит. Теперь он может видеть. Боль становится острее, но меркнет ровно тогда, когда расплывчатый силуэт перед ним по кусочкам собирается в ясную картину. Эйджи касается его руки, сидя около больничной кровати.       — Эйджи…       Эш совсем не узнает свой голос. Охрипший и ослабший, больше походит на шёпот.       Он видит, как Эйджи улыбается, но его улыбка какая-то не такая, совсем незнакомая и чужая. Прикосновения теперь неприятно обжигают, в висках резко сдавливает и он жмурится.       — Эй, Эш, ты как?       Парень слышит голос Сина и понимает, что бредил. Он резко отдергивает свою руку.       — Не трогай меня, — он сердито выплёвывает, чуть ли не скалясь.       Син смеётся.       — Значит в порядке. Я уж думал ты не очнёшься.       — Лучше бы не очнулся, — бормочет Эш себе под нос. — Что с Эйджи? Он долетел?       — С ним всё хорошо. Лучше о себе побеспокойся.       — Не смей ему ничего говорить, — серьезно произносит Эш, игнорируя последние слова Сина.       Эйджи не должен знать о том, что случилось. Как бы Эш не хотел его увидеть, сколько бы раз не видел его в бреду, он всё ещё помнит свой последний разговор с Бланкой и вряд ли откажется от своих слов. Эйджи стоит держаться подальше от такого, как он.       Син откашливается, как-то подозрительно неловко улыбаясь, и резко встаёт, торопливо сообщая, что ему нужно идти и он зайдет немного позже, возможно, с другими парнями.       Эш недовольно смотрит ему вслед, ведь сразу всё понимает: Окумура уже знает.       Линкс плохо помнит день, когда Эйджи ворвался к нему в палату весь обеспокоенный и взбудораженный. «Кажется, он плакал», — именно такой вывод сделал Эш, мельком взглянув в его глаза. Эйджи выглядел радостным, когда наконец убедился в том, что Эш жив.       На самом деле, Эш был рад не меньше, потому что вновь смог увидеть эти глаза, которые с самого начала смотрели на него с искренностью. Но ни показывать, ни признавать своей радости он не собирался, ведь твёрдо решил, что их миры должны существовать отдельно друг от друга.       Тот день стёрся из памяти по причине того, что Линкс отчаянно не хотел запоминать растерянный взгляд Эйджи, полный непонимания и боли, когда Эш оттолкнул его, нарочно нагрубил и сказал, что не хочет видеть. Это было необходимо, хоть и выдавливать из себя эти слова было слишком сложно. Возможно, стоило сделать это мягче, но Эш понадеялся, что так Эйджи будет проще разозлиться и он больше не попытается остаться рядом.       Видимо, Эш его недооценивал. Окумура сидел около палаты три дня. Он не входил, не показывался ему на глаза, а просто был совсем рядом, словно боялся оставлять его.       На первый взгляд он кажется мягкотелым, но, черт возьми, какой же он упрямый.       Когда Эш впервые вышел и увидел, что Эйджи всё это время был здесь, его сердце сжалось и замерло. Лицо японца будто бы осунулось за эти дни, он выглядит уставшим и болезненно бледным.       Линкс хочет пройти мимо, лишний раз не давать надежд и заставить Эйджи понять, что его место не здесь, но он так больше не может.       — Эй, — он останаливается в паре шагов и кусает губу до крови, мысленно ругая себя за слабость. — Ты ел?       Эйджи поднимает голову на звук, прожигает Эша взглядом, но ничего не отвечает, опуская голову обратно через пару секунд.       Что ж, справедливо. Он не обязан отвечать после всего.       — Эйджи, только не говори, что ты ночуешь здесь, — строго проговаривает Эш, прекрасного понимая, что у него нет никакого права его отчитывать или требовать ответов.       И вновь тишина сильно ударяет в грудь.       — Возьми мои ключи, поживи у меня. Слышишь? — Эш тяжело вздыхает, робко присаживаясь рядом с ним. Он растирает лицо руками, проклиная себя за то, что снова не может быть равнодушным. А ему стоило бы. Ради Эйджи, ради его безопасности. Просто не подходить к нему больше, не разговаривать с ним и не беспокоиться. Но он не может. Потому что то, как выглядит сейчас Эйджи, тоже его вина. — Эй, — его пальцы непроизвольно пробегаются по темным сальным волосам. Кажется, он не мылся все эти дни, возможно даже не спал и не ел.       «Это всё моя вина».       Окумура наконец подаёт признаки жизни, ощутив лёгкие прикосновения, которых ему так сильно не хватало. Он склоняет голову на бок и его взгляд смягчается.       — Почему я даже не могу на тебя злиться? — его голос охрип от того, что он давно ни с кем не разговаривал.       — Потому что я очаровашка? — Эш привычно отшучивается, но тут же становится серьёзным. — Тебе надо поспать, возьми ключи, ладно?       — Тогда ты разрешишь быть рядом с тобой?       В груди щемит. Эйджи как щенок, постоянно ластится и ни на шаг не хочет отходить от своего хозяина. А дикие кошки, как правило, обходят собак стороной.       — Эйджи…       Эш не знает, что ответить. Из глубин души рвётся отчаянное «Да! Я разрешу! Не уходи, будь со мной рядом, иначе в моей жизни не будет смысла». Но в действительности выходит только:       — Я не могу.       «Не могу подвергать тебя опасности, не могу допустить, чтобы твоя размеренная жизнь была связана с моей, темной и размазанной. Я не могу ранить тебя ещё сильнее. Не могу»       Эйджи лишь вздыхает, отворачиваясь. Можно сказать, он и не надеялся услышать что-то другое, но почему-то в области сердца так сильно болит.       — Улетай. Выспись, приведи себя в порядок и улетай. Наверняка твои родители переживают, и Ибэ тоже. Взял и сорвался, никому не сказав, ещё и изводишь себя, — говорить тяжело, а ещё тяжелее прекратить свою внутреннюю борьбу, не сорваться и не прижать к себе этого упрямого мальчишку прямо сейчас. — Малыш, ну пожалуйста, — он не удерживается и нежно умоляет на выдохе.       Эйджи вытирает свои щёки, его руки дрожат, совсем как губы.       Эш не сразу замечает, что тот плачет. Он тихо и терпеливо ждал ответа, опрокинув голову на холодную больничную стену, думал, что Эйджи снова его игнорирует, но, услышав глухие всхлипы, он резко выпрямляется и теряется в беспорядочных попытках понять, как успокоить японца.       «Всё из-за тебя. Идиот, идиот, идиот»       — Эйджи, — он прикасается похолодевшими пальцами к его мокрым щекам. — Посмотри на меня, — парень виновато шепчет, чувствуя, как Окумура отталкивает, убирает его ладонь со своего лица.       — Ты специально? — Эйджи срывается, его слёзы начинают течь сильнее, быстрее и всё невыносимее для Эша. — Прогоняешь меня, а потом успокаиваешь? Просто оставь меня, — его голос ослабевает и ломается на последних словах.       «Так будет лучше», — думает Эш, возвращаясь в палату. Он просто оставил его там, разбитого и заплаканного. Но его боль утихнет, обязательно утихнет, просто не сейчас.       Линкс смотрит на своё пальто, аккуратно разложенное на спинке стула в самом дальнем углу палаты, — видимо Син повесил его туда, — роется в карманах, находя ключ от своего маленького убежища. Он замечает рядом смятые окровавленные листы письма и ему хочется закричать, найти хотя бы одну причину, почему Эйджи должен остаться, но даже если таковая найдется, минусов всегда будет больше, чем плюсов.       Он выходит, чтобы отдать ключ, чтобы в последний раз взглянуть в самые красивые глаза и молча уйти.       В этот раз навсегда.       Эйджи всё ещё тут, потерянный и бледный, даже несмотря на то, что он плакал. Да и по-прежнему плачет.       — Можешь оставить его себе, у моих парней есть дубликат, — Эш вкладывает ключ в его ладонь. Окумура не реагирует, безжизненно смотрит на стенд с брошюрами напротив. — Прощай.       Сердце проваливается в живот от собственных слов, чертовски сильно хочется передумать.       — Эш…       Он слышит своё имя, срывающееся с потресканных губ, и оборачивается. То, как Эйджи всегда произносил его имя, заставляло сердце дрожать. Он так любил это его японское «Эшу». Именно таким образом оно всегда звучало из его уст.       — Я знаю, о чём ты думаешь, — продолжает Эйджи. — Ты думаешь, что так будет лучше, думаешь, что сможешь уберечь меня, но… — он останавливается, делая усилие, чтобы нормально вдохнуть сквозь накатывающие слёзы. — Ты делаешь мне больно. И не говори, что боль утихнет со временем, ты лишаешь меня самой важной составляющей моей жизни, лишаешь меня себя. И эта пустота не заполнится даже со временем. Как ты не понимаешь, что быть рядом с тобой — это всё, что мне нужно?       Эш понимает. Эш всё понимает, но всю его жизнь за ним по пятам следует опасность. А держать Эйджи рядом означает делить эту опасность на двоих.       Он вдыхает сквозь зубы.       — Я потерял Скипа, потерял Шотера, да я, блять, в конце концов потерял самого себя, ты думаешь я способен пережить и твою потерю, а? — он сжимает кулаки, слова эхом отражаются от молочных стен и звенят в ушах, назойливо нашептывая произнесенные имена снова и снова. — Всё закончилось, но не для меня. В каждом темном закоулке найдется кто-то, кто захочет отомстить мне, кому необходимо, чтобы меня не осталось в живых. И одной попыткой это всё не ограничится. А прежде чем убить меня, они убьют тебя, как ты этого не понимаешь? Ты моя главная слабость и они растопчут меня целиком, чтобы посмотреть как я мучаюсь. Я не прощу себя, если с тобой что-то случится. Улетай и забудь обо мне.       И он уходит. Ноги не слушаются, а в груди саднит.       Теплые мокрые дорожки касаются скул, стекают по подбородку и падают на кафель, прокладывая эфемерный путь скорби. В его глазах не осталось жизни, в его действиях не осталось смысла. То, что его спасли, только всё усложнило.       Там, в библиотеке, должен был кончиться его путь. Он больше не хотел выносить реальность, не хотел бороться с призраками прошлого. Это бесконечная борьба без победителей и проигравших. Но он снова на поле боя, что-то удерживает его, не даёт умереть и это раздражает больше всего.       Чужие руки оборачиваются вокруг него со спины и это тоже раздражает, потому что это «что-то» и есть Эйджи, потому что сейчас он не в силах оттолкнуть его. Он не шевелится, боясь, что рухнут стены, что тепло рук и едва слышное сопение окажутся иллюзией.       Чем больше секунд остаётся позади, тем сложнее заставить себя уйти. Теперь это едва ли возможно.       — Не забуду, — шепот в спину, руки тугим кольцом на талии.       Слёзы достигают ключиц, бесформенная больничная рубашка намокает. И сзади тоже, потому что Эйджи плачет снова, уткнувшись носом в его спину.       — Прости, — Эш больше не может удержать себя от ошибки. Он извиняется за то, чего еще не сделал. Линкс с силой разрывает на себе кольцо рук, хватает Эйджи за дрожащую ладонь и затягивает его в палату.       Окумура открывает рот, но прежде чем с его губ сорвётся хотя бы один единственный звук, Эш затыкает его.       Затыкает не так как привык, а губами. Вот за что он извинялся, ведь знал, что не остановится.       Эйджи замирает, чувствует, как Эш всем телом прижимает его к стене, его глаза так сильно расширились, что теперь их разрез с трудом можно было назвать раскосым. Он издаёт тихий вхлип-вздох, его пальцы разжимаются и он робко хватается за чужие плечи. Эш удерживает его за подбородок, всё глубже и глубже погружая свой язык в его рот. Их слезы смешиваются на губах, и даже привкус соли кажется сладким.       Линкс ощущает, будто материя времени растворилась, мир остановился и единственное, что имеет значение — это Эйджи в его руках и его мягкие губы, единственные в мире, которых не противно касаться. Но стук часовой стрелки напоминает о том, что времени не свойственно останавливаться, и Эш отстраняется, проводит носом по бледной щеке, тянется губами к раковине его уха и шепчет всё те же слова: «Прости». Его дыхание пробирает Эйджи до мурашек. «Прости, прости, прости» — он бредит и упирается лбом в стену.       Эйджи перебирает его золотые волосы, по которым пробегаются лучи солнца, бьющие в окно. Он слышит как бьётся сердце Эша, ему даже не нужно прикасаться к его груди, чтобы слышать. Эйджи не думает, что в состоянии подобрать нужные слова, поэтому он просто продолжает мягко скользить пальцами от загривка к макушке, и обратно.       — Это ещё одна причина, по которой я хочу, чтобы ты держался подальше, — бесцветно бросает Эш, всё ещё не в силах посмотреть Эйджи в глаза. Его грудь часто вздымается, в горле пульсирует. — Наша связь — больше чем дружба. По крайней мере, для меня.       Он находит в себе силы отойти на пару шагов назад, отказавшись от поглаживаний вопреки своему желанию ощущать его руки на себе вечно.       Эйджи смотрит прямо в душу, ни на секунду не отрываясь и, кажется, даже не моргая. И он… улыбается. Улыбается той самой улыбкой, которая всегда предназначалась одному лишь Эшу. На щеках проступил румянец, который немного скрасил болезненный вид его лица.       — Думаю, я и сам это чувствовал, — он кивает, словно самому себе. — Просто позволь оставаться с тобой так долго, насколько это возможно, и мы поймём, что с этим делать.       Омут безрассудства затягивает, манит нырнуть с головой, но Эш намерен сопротивляться до последнего.       — Нет, ты не останешься в Нью-Йорке, я не позволю.       — Тогда… поехали со мной, мм? — предлагает Эйджи, убирая выпавшую золотую прядь волос с пронзительных, зелёных глаз. — Я куплю новый билет.       — Меня могут найти. Я не хочу жить в бегах и таскать тебя за собой, — Линкс качает головой. Этот разговор начинает напрягать. Он мечется из стороны в сторону и уже не может решить, что хорошо, а что плохо.       — Значит хочешь просто сдаться и умереть? Ну тогда я умру здесь с тобой.       Эш тяжело вздыхает. Упрямый, упрямый ребенок.       — Ты бываешь невыносимым, ты знаешь это? — устало выдыхает Линкс.       Эйджи хмурится в ответ.       — В общем, я остаюсь, — он плюхается на стул рядом с койкой. — Умрем вместе.       И его желудок начинает урчать.       — Ты скорее умрёшь от обезвоживания и голода, если не послушаешься меня и не позаботишься о себе, — усмехается Эш, подмечая то, как в конце концов всё же смягчился. Как бы он не старался, он не может долго удерживать на себе маску безразличия, когда дело касается Эйджи.       — Ты бываешь невыносимым, ты знаешь это? — парирует японец, закусывая нижнюю губу, чтобы не улыбнуться.       — Знаю, малыш, знаю, — лукаво шепчет Эш и ложится на смятые простыни — в области раны слегка закололо.       Он вновь невольно думает о предложении Эйджи полететь с ним. Ему страшно, очень страшно, но не будет ли ему в конце концов страшнее жить без Эйджи, а Эйджи — жить без него? Этот несносный мальчишка, видимо, не собирается отступать.       В голове целым роем пролетают мысли, мимолётные картинки и вспышки моментов. Эйджи с самого начала был смелым, целеустремленным и это удивительным образом сочеталось с его безграничной добротой и наивностью. Эш не встречал более противоречивых качеств в одном человеке, и это сразу же зацепило. Восхищение приклеилось намертво ещё в тот самый момент, когда Эш заворожённо наблюдал за его прыжком через стену, и с каждым днём интерес только увеличивался, перетекая в чувства, совсем далёкие от дружбы.       Сейчас он уже не знает, как будет лучше для них и есть ли шанс слить их миры воедино без жертв и последствий. Стоит ли эта игра свеч?       Он не знает, что будет дальше, не знает суждено ли им найти своё «долго и счастливо», но по крайней мере сейчас он знает только, что Эйджи необходимо вернуться домой. А домой он вернётся только с Эшем.       Поэтому Эш неожиданно решает, что будет лучше отречься от всех попыток оттолкнуть мальчишку, который всё равно не послушается. Он собирается поменять правила игры, всё же надеясь, что это решение не станет ошибкой, которая будет стоить всего.       — Я полечу с тобой, — он неожиданно нарушает тишину.       У Эйджи в глазах искры, а на губах улыбка. Эти слова — всё, что требовалось для того, чтобы он просиял.       Эш ещё не уверен, что останется в Японии, не уверен, что, в конце концов, позволит Эйджи находиться слишком близко, но он готов посмотреть, куда заведёт его жизнь, которую он так отчаянно желал закончить, но так и не смог.       Он тянет Эйджи за руку, безмолвно приглашая его лечь подле себя.       — А сейчас просто побудь со мной рядом.