Исключение

Утро. Ровно семь часов, в маленькой комнате звенит будильник, пытающийся разбудить хозяина квартиры. Шатен что-то недовольно бурчит, вылезая из-под одеяла. Пройдя в ванную комнату, Осаму осматривает себя в зеркале. Выглядит он не очень. За ночь бинты распустились, а волосы растрепались, из-за чего вид получился ещё более неопрятным. Собираясь, Дадзай и не замечает, как пролетает время, из-за чего сейчас он выбегает из своей квартиры, едва закрыв её на замок. Он вполне мог приехать вовремя, если бы нужная ему электричка не опоздала на полчаса. Осаму старается как можно аккуратнее и незаметнее пройти по отделению. Если его сейчас заметит заведующий — очередного скандала ему не избежать. В этот раз ему всё-таки везёт, и он пробирается на пост медсестры незамеченным. По традиции Дадзай делает ей комплимент, получая в ответ смущённые благодарности. После она отдаёт ему карту нового пациента, которого положили сегодня ночью. Осаму вздыхает и направляется к себе в кабинет. Если пациент поступил в отделение ночью — значит, случай явно нелёгкий. Пройдя в помещение, шатен снимает с себя пальто, меняя его на больничный халат. Сколько бы он ни предлагал сделать их цветными или с узорами и картинками, ему отказывали. Хотя это разрядило бы атмосферу больницы. Осаму садится за свой рабочий стол, открывая карту новенького. С фотографии на него смотрит мужчина лет двадцати двух. Волосы его тёмные, почти чёрные, еле-еле касаются плеч. Глаза у него фиолетовые, чуть отливают красным, а кожа бледна, как мел. Под глазами синяки. — Фёдор Достоевский… Интересно.

***

Всё время, после того как Фёдор лёг на кровать в попытках уснуть, он лишь ворочался. Заснуть не получалось никак, а эта чёрная фигура сидела у окна и наблюдала за ним. Изредка она шептала, чтобы брюнет скорее выбрался отсюда и убил всех грешников. Фёдор лишь закрывал глаза и уши, думая о том, что это всего лишь галлюцинации и что он не какой-то слабак, который поведётся на них. То, что наступило утро, Фёдор понимает только после того, как к нему заглядывает санитар с проверкой. Достоевский решает, что надо сходить умыться и почистить зубы. Так он и поступает, а галлюцинация в виде мужчины следует за ним. Фёдор понятия не имеет, сколько времени прошло с момента, как он решил встать. Но явно немало. Часа, может, три. Мужчина в чёрном сидит напротив Фёдора и смотрит ему в глаза. Так же и Фёдор — сидит напротив этого мужчины и смотрит в его аметистовые глаза. В палату кто-то стучится, а затем тихонько приоткрывается дверь. Брюнет медленно поднимает глаза. В палату входит парень, ему лет, может, восемнадцать с натяжкой. Он представляется его врачом и интересуется: является ли брюнет Фёдором. Достоевский хочет посмотреть имя врача на бейджике, но такого на нём нет. Парень медленно переводит взгляд с врача на мужчину. Тот продолжает смотреть только на Фёдора, словно не видя никого, кроме него. — Здравствуйте, да, я Фёдор. А не слишком ли вы молоды для врача? Фёдор всячески не хочет сейчас ни с кем разговаривать. Его больше волнует мужчина перед ним. Шатен ярко улыбается, приглаживая взъерошенные волосы. — Отлично! Мужчина проходит вглубь комнаты, закрывая за собой дверь. Он берёт стул, который стоит у стены, и ставит его напротив кровати Фёдора, после чего садится. — И нет, я не молод, мне уже двадцать лет! Он очень шумный. Не то чтобы это раздражает Достоевского, Николай, который тоже частенько приходил к нему домой, был почти такой же, наверное, даже чуть активнее. Шатен, скорее, просто мешает сосредоточиться на чёрном силуэте, который сейчас стоит прямо за ним. Заставив себя отвлечься от Дамна — да, именно так Фёдор назвал чёрного мужчину, — он начинает наблюдать за врачом. Тот достаёт из сумки старенький на вид блокнот, в котором вместо закладки лежит карта. После чего он поднимает голову и начинает говорить: — Так, меня зовут Дадзай Осаму, я буду вашим лечащим врачом. Обращаться ко мне можно так, как вам угодно, и можем ли мы перейти на «ты», Фёдор? Предложение перейти на «ты» выбивает его из колеи. Обычно все врачи ставили себя выше пациента и начинали принижать за такое обращение, несмотря на то что они были психологами. Именно из-за такого обращения брюнет не любил находиться в любой больнице. — М-м, не думаю, что сейчас стоит переходить на «ты». Может, чуть позже, но не сейчас. — Хорошо. К слову, у вас очень красивые глаза! Прямо как рубины или звёзды. Именно в этот момент Фёдор смотрит за спину врача. Глаза Дамна — что означает «проклятье» — ярко блестят аметистами. Точная копия глаз Достоевского. Он сглатывает и вновь смотрит на Осаму. — Вообще, мои глаза аметистового цвета, но при освещении могут отливать рубином. На этих словах Фёдора врач кивает и улыбается. — В процессе всего лечения я буду вас сопровождать буквально везде. Столовая, душ. Понимаю, что неприятно, но это правило. В любое время вы можете зайти ко мне в кабинет, номером он тридцать пять и находится прям напротив вашей палаты. Если что-то будет нужно — тоже можно обращаться ко мне, могу привезти что-то из одежды или книг вместе с другими необходимыми вещами. Раз в месяц ваши друзья и родственники могут навестить вас, но под моим контролем. Также можно выражать просьбы в питании. Даже сладкое могу привезти! К медсёстрам обращаться бесполезно, так же как и к другим врачам. Все просьбы исключительно мне. Есть вопросы? Или просьбы? Всё понятно? Брюнет явно меняется в лице, услышав про сопровождение. Но он надеется, что сможет как-то договориться. Дослушав врача, Фёдор решает не упускать возможности о чём-то попросить. — А можно как-то договориться о том, чтобы еду мне приносили в палату? И хотелось бы книгу от Виктора Гюго «Человек, который смеётся». Я забыл её взять. — Хм, конечно, если вам не хочется выходить. А книга есть у меня в кабинете, я позже вам её занесу. Это радует Фёдора. А также он впервые за это время думает, что Дадзай явно молод для работы. Особенно в таком месте. — А сопровождение будет обязательно? Может, всё-таки без него? Брюнет решает попытать удачу прямо сейчас. Даже если ему скажут, что да. Но тогда, может, со временем его отменят? — Насчёт этого точно, увы, сказать не могу. Это зависит от поведения и восприятия. Вы можете, даже не желая этого, навредить себе. И сейчас я уже заметил один фактор. Неделю сопровождение обязательно, а далее — смотря по вашему состоянию. Достоевский кивает. — Что ж, если основные критерии поняты и вопросов ко мне больше нет, могу ли я поинтересоваться вашим самочувствием? Вы часто следите взглядом не за мной, как обычно делают другие, а за чем-то другим. Это галлюцинации, так? Давно ли они у вас? — Галлюцинации… может, месяца так четыре. Сначала он появлялся редко и только на минуты. Потом он стал приходить чаще. Буквально из-за каждого чужого греха. Или даже моего. А потом совсем не покидал меня. Он постоянно рядом. Наблюдает за мной или сводит с ума. Сейчас он стоит сзади вас и смотрит прямо на меня глазами такими же, как мои. Это жутко. Фёдор не знает, почему рассказывает всё так открыто. Хотя, если бы он что-то утаивал, это ни к чему бы не привело. Да и Дамн ему порядком надоел. Также, пока врач не успел начать говорить, он решает поинтересоваться. Возможно, достаточно глупый вопрос, но ему и впрямь интересно. — Кстати, вы сказали, что у вас есть в кабинете нужная книга. Вы читаете? — Конечно читаю! Осаму заявляет это весело, даже радостно. Фёдор удивлён, что врач читает книги. В последнее время он встречал таких людей всё реже. Скорее всего, это из-за болезни, ведь Фёдор не выходил из дома вообще. Лекарства ему покупал и приносил Гоголь, так же как и всё необходимое для проживания. Этот паренёк практически жил у Достоевского. Конечно, тот не раз говорил, что надо бы обратиться в больницу, но брюнет утверждал, что справится с помощью таблеток. — А что вы читаете? Он действительно интересуется. Возможно, Достоевский попросит что-нибудь ещё у Дадзая. — Разное, можете зайти ко мне в кабинет. Там по стенам полки с книгами. Кстати, их можете брать, только прошу предупредить, а то я теряюсь в них потом… И давайте всё-таки поговорим о вас. Фёдор еле заметно кивает, позволяя Дадзаю вновь поднять эту тему. — Четыре месяца — это не очень хорошо… Также вы сказали «от каждого греха». Вы верите в Бога? Прошу прощения за такой вопрос. — Да, я верю в Бога. Но моя вера немного отличается от веры остальных. Многие вещи для меня имеют совершенно другое значение. Можно сказать, у меня своя собственная вера. — Создать собственную веру на основе другой — это интересно… И можно я буду называть его «Тень», или у него есть имя? — У него есть имя. Его зовут Дамн. На этих словах Осаму кивает и лезет в сумку, доставая оттуда таблетки. — Смотрите, Фёдор, эти таблетки на время избавят вас от него. Если согласны, то я дам вам их, если нет, то придётся либо терпеть его, либо уколы. Можете даже удостовериться, что это не что-то из того, что навредит вашему здоровью. Осаму протягивает упаковку. Обычный «Саротен». — А, и вы принимали какие-то другие таблетки? И их названия можно узнать… — Да, я принимал таблетки от галлюцинаций. Эм… название… вроде «Флюанксол». Но я принимал куда больше, чем надо было. Особенно в последний раз. Это не помогло. — Запомню. Больше одной таблетки в день не стоит принимать. Максимум — две, я буду строго за этим наблюдать. Не больше одной? Грустно, но, если одной будет хватать, Фёдор не против. Ему хочется выпить все прямо сейчас, ведь Дамн, стоящий за спиной Дадзая, очень напрягает. — Как ваше общее состояние? Физически болит что-то? И есть ли что-то, что тревожит вас в ментальном плане, кроме Дамна? К слову, вся информация, сказанная мне, будет полностью конфиденциальна, и доступ к ней имею только я. — Физически? Ну… частые головные боли. Боль в глазах. А ещё у меня бессонница и достаточно плохой аппетит. Кроме Дамна? Хм, ну, также мизантропия. В последнее время она усилилась, но меня это особо не тревожит. Да и какая разница? Один факт того, что я лежал в психиатрической больнице, уже не очень. Какая мне разница, кто узнает о моих тараканах? Я всё равно испытываю неприязнь к людям и, возможно, страх. Так что, если они будут испытывать то же самое в ответ, будет проще. Мх… могу ли я выпить одну таблетку прямо сейчас? И можно зайти к вам в кабинет после приёма? Достоевский хочет посмотреть на эти полки и всё-таки выбрать себе пару книг. Заняться тут явно будет нечем. — Да, пожалуйста, я как раз свободен. Осаму улыбается, глядя на Фёдора. — Ваш взгляд, направленный за мою спину, говорит о присутствии Дамна. Поэтому да. Можно. Что ж, кушать придётся. Но я заставлять особо не буду. Понемногу хотя бы два раза необходимо. Получив согласие, Фёдор, пораздумав, решает, что вода ему не нужна. Он открывает упаковку таблеток и принимает одну. — Всё же я считаю, что вы имеете право на сохранность и неоглашение данных. Осаму усмехается. — А… кстати, я вас не напрягаю? Может, что-то не нравится? Если да, то прошу говорить. Хм… Врач доставляет дискомфорт, но несильный. Скорее всего, будет достаточно просто привыкнуть к нему. Ведь на удивление он не источает отвращения к себе и не внушает страха, как другие люди. — Вы. Я просто ещё не привык к вам. А так всё нормально. Но вот санитары тут жуткие. — Оо, это хорошо. Но всё же, если что-то будет напрягать, говорите. Они жуткие, тут вы правы. Тоже не люблю их. Санитары и вправду были, мягко говоря, так себе. Когда они вели Фёдора сюда, было ощущение, что они ведут не человека, а мусор. — А могу ли я попросить ручку с тетрадкой? Раз тут всё равно нечем заняться, то Достоевский хотя бы роман продолжит писать. Не всё время ведь ему читать. — А, конечно! Если сейчас зайдёте ко мне в кабинет, то дам сразу и тетрадь, и ручку, и книгу. Или в следующий раз, как приду… Парень старается не обращать внимания на Дамна, надеясь на то, что он скоро исчезнет. Он наблюдает за тем, как врач что-то рисует в тетради. Было понятно, что он не пишет. Совершенно другие движения. Уж Фёдор, как писатель, это знает. Ему это не очень нравится, ведь это вызывает ощущение незаинтересованности, но он решает промолчать. Заметив, что Дадзай убирает блокнот с ручкой в сумку, Достоевский наблюдает дальше и ждёт, когда тот встанет, чтобы пойти в кабинет. — А как давно вы тут работаете? Раз он говорит, что в его кабинете много книг, то явно немало. Только если он не принёс сюда все разом, что было бы глупо. Зачем ему тут сразу куча книг? — Два года, — с весёлыми нотками отвечает шатен и направляется к выходу из палаты. Фёдор идёт прямо за мужчиной. Два года — это достаточно много, почему именно психушка? Есть много других вариантов. Достоевский проходит в кабинет и удивляется царящему там порядку. Помещение без окон, что поражает брюнета, ведь даже в палатах есть окна. Это было желание Дадзая? Или так задумано изначально? Но Фёдору тут нравится: он любил мрак, а свет слишком резал глаза. Может, только свет свечи не так сильно бил по глазам. И у парня появилась новая просьба. — У вас тут мрачновато. Мне нравится. Говоря это, Достоевский направляется к стеллажам с книгами. — Мрачновато? Да нет. Мне нравится, и свет не такой яркий. Дадзай садится в кресло и наблюдает за брюнетом. Фёдор медленно рассматривает каждую книгу, пытаясь найти что-нибудь подходящее. Он видит ту самую, которую хотел, то есть Гюго. Он, не торопясь, берёт её и начинает листать. — Я ведь могу забрать её? — решает убедиться брюнет. — Да. Но, перед тем как выпишитесь, попрошу вернуть… А так — конечно, берите. — Осаму немного молчит, после чего произносит: — Вау, в таком свете ваши глаза так необычно выглядят… Они будто светятся. Николай частенько говорил Фёдору о его глазах. Особенно во мраке его собственной комнаты. Но тот никогда не называл их светящимися. На это парень лишь усмехается. — Светятся? Интересно. А возможно чем-нибудь закрыть окно в моей палате? И поставить свечи? Фёдор рассматривает уже следующий стеллаж, замечая ещё пару произведений, которые хочет прочесть. — Хм, к сожалению, этого я выполнить не смогу. Свечи опасны, а окно закрыть просто по уставу нельзя. Увы. Плохо, что окно нельзя закрыть. Хоть в ванной всё время сиди. Ну ладно, Фёдор что-нибудь придумает. — Очень жаль, дневной свет режет глаза. И книги я обязательно верну, не переживайте. — Хм, насчёт света солидарен, но руководство запрещает закрывать окна в комнате пациента чем-либо. Достоевский, осматривая помещение, медленно подходит к столу Дадзая, за которым тот сидит. — Ещё мне нужны ручка с тетрадью. — М? А, точно. Фёдор наблюдает за тем, как шатен открывает один из ящиков с документами и выуживает оттуда простую тетрадь в клетку на сорок восемь листов с однотонной серой обложкой. — Такая пойдёт? У меня вроде и другие были… Фёдору неважно, какая будет тетрадь или ручка. Главное, чтобы было, где писать и чем писать. Мельком взглянув на тетрадь, брюнет берёт её вместе с ручками со стола. — Да, подойдёт. Спасибо. Я могу пойти в палату? — Вот и славно. Конечно можете, я не держу. Достоевский ещё раз проходится взглядом по врачу и хочет было направиться к выходу, но голову пронзает резкая боль. Будто в виски тыкают иглами. Прикрыв глаза и медленно выдохнув, брюнет всё-таки идёт к выходу, но его неожиданно берут за плечо и поворачивают обратно. От этого Фёдор вздрагивает. Он не особо любит прикосновения, так ещё и неожиданные. Он смотрит на врача и не понимает, что не так. В гляделки поиграть захотел? Когда тот прислоняет свою руку ко лбу, Достоевский испытывает неприязнь. Но деваться некуда. Он уже понял, что от него хочет врач и что не так, но решает подождать. — Хм, голова болит? О таком надо сообщать. Это может стать важной частью лечения. — Мх, да, бывает. Хорошо, я буду говорить. Фёдор сомневается, что его головная боль как-то повлияет на лечение. Но соглашается. Хотя удивительно, что в его карточке всё ещё нет записи «частая мигрень» или чего-то по типу этого. Ведь голова болит каждый день. — Хорошо, спасибо. Можете быть свободны. Достоевский кивает врачу и отправляется в свою палату. Там он кладёт на тумбочку книгу, а сам садится на кровать и начинает думать над тем, какие строки он написал последними в главе. Спустя три минуты он вспоминает и продолжает размышлять уже над сюжетом. А пока брюнет думает, он замечает, что Дамна нет. Это либо таблетки подействовали, либо Дамн просто решил на время оставить парня в покое.       Фёдор пишет ещё около часа, а затем решает немного поспать, пока Дамн не явился вновь. Положив тетрадь с ручкой рядом с книгой, он ложится на кровать, укрываясь одеялом и закрывая глаза.