Опоздавшие

      Кощей понимает, что что-то не так, когда в очередной раз за последний месяц остаётся на работе, вместо того, чтобы ехать домой. Он уверяет себя, что у него много срочно-неотложных дел, целая кипа нетронутых жалоб и предложений и пара десятков нерассмотренных проектов, каждый из которых требует немедленного вмешательства мэра Мышкина именно в этот вечер.       Разумную мысль о том, что дела совершенно не срочны и с половиной из них с лёгкостью могла справиться и секретарша, он подавляет на корню. Чахнуть над бумажками ему хочется мало, ехать домой, где его ждет сытный ужин, тёплая постель и Мэй — ещё меньше.       Он не понимает, в чем причина, вот только его многовековая мечта, каких-то полгода назад вызывавшая в душе целое буйство эмоций и чувств, ему… наскучила. Он столько лет яро стремился вернуть её к жизни, что совсем позабыл о том, что между ним и Мэй было расстояние в почти пятьсот лет. И если в первые месяцы эйфории и безграничного счастья, потраченные на пышную свадьбу и последующее после путешествие по Сказочным просторам, столь разительное расстояние было не заметно, то теперь оно нещадно давило, сжимая в тиски все надежды на счастливую супружескую жизнь.       Как бы не хотел обратного Кощей, с Мэй было скучно.       Казалось бы, в теории за столько лет, проведённых не вместе, у них должно было накопиться уйма тем для разговор и идей для совместного времяпрепровождения. На практике оказалось, что пятьсот лет его жизни и ее сна стали настоящими камнями преткновения их отношений. Пока Мэй с упоением изучала библиотеку его дома и негодовала по поводу слишком свободных нравов и чересчур откровенной одежды современного мира, Кощей выбивал патент на постройку нового кинотеатра, возмущался из-за поднявшихся коммунальных и честил на чем свет сломавшийся после знаменательного полёта на плитку телефон.       И Кощей, как бы не старался, с каждым днём находил в себе всё меньше сил для того, чтобы вернуться домой и сделать вид, что рассказ Мэй об очередной прочитанной книге ему очень интересен. Он любил литературу (да и могло ли быть иначе — со многими писателями лично был знаком), но каждый день говорить только об этом становилось сложно: за последние сто лет, живя в окружении телевидения, соцсетей, радио и прочих радостей техники, Кощей совершенно отвык от столь частого чтения. Да и, признаться честно, сложно было читать что-то действительно осознано — мысли то и дело уходили к прочим, реальным проблемам.       Обычное дело для занятого современного человека, вот только Мэй, душой застрявшая в своём шестнадцатом веке, признавать этого не желала и лишь тихо вздыхала, не понимая, каким ещё образом оживить его за годы очерствевшие чувство прекрасного.       Треньканье телефона заставляет Кощея оторваться от сотого невероятно важного документа и откопать из-под бумажного месива многострадальный мобильный.       Ядвига:       «Я вижу свет в мэрии. Бросай свои бумажки, давай напьёмся»       Кощей едва успевает обернуться к окну, чтобы увидеть стоявшую под окнами подругу, как следом прилетает следующее сообщение, оказавшиеся смайликом с кружкой чая.       Он усмехается и, к собственному удивлению, быстро собирается: ради чая с Ядвигой он готов был и отложить разборку документов.       Возвратившись, домой глубоко за полночь, он застаёт Мэй мирно спящей, и утром совершенно спокойно врёт, что задержался на работе. Отчасти, это являлось правдой.

***

      Ядвига привычно спрашивает «Кто там?», заслышав стучание в дверь, и не может не улыбнуться: порог, как и многие дни до этого, перешагивает Кощей с тростью в одной руке и пакетом с развесным печеньем в другой.       — Впустишь? — спрашивает он, и Ядвига, убирая в сторону карту города и несколько методичек, расплывается в широкой улыбке:       — Ну заходи, коль пришёл.       В её избушке привычно пахнет травами и выпечкой, трещит старая русская печка, а по телевизору едва слышно идёт фильм, в котором Кощей безо всяких усилий угадывает «В джазе только девушки». Усмехается воспоминаниям: в далёком пятьдесят девятом они с Ядвигой вместе ходили на его премьеру в московский кинотеатр.       — Кофе мне сделаешь? — спрашивает Кощей, опускаясь на старый, ещё советских времен диванчик.       Ядвига, к тому моменту уже крутившаяся возле кухонного гарнитура, качает головой:       — Я, кажется, поняла: тебя Мэй кофем не поит, вот ты ко мне каждый вечер и захаживаешь.       — Кофе не склоняется, — пеняет Кощей, избегая щекотливой темы отношений с новоиспечённой супругой, и Ядвига не настаивает, пусть даже очень и хочет, и вместо этого закатывает глаза:       — Мужского рода и не склоняется, я помню. Тебя просто проверяла.       Он смеётся: каждый Божий день он напоминает ей про этот чертов кофе и каждый раз Ядвига упорно продолжает склонять строптивое слово вопреки всем правилам русского языка. Кощея это забавляло.       Забавляло, конечно, не так, как осознание неправильности всей сложившейся ситуации. Он, женатый человек, каждый вечер вместо того, чтобы идти домой к жене, заворачивал к избушке Ядвиги, где стабильно выпивал чашку кофе и обсуждал с боевой подругой всё, что только было можно. Где-то в глубине души нечто под названием «совесть» корило Кощея, заставляя почувствовать свою вину, но он с каждым разом старался всё глубже засунуть спонтанный порыв — сожалеть о приятных вечерних встречах с Ядвигой ему хотелось меньше всего на свете.       Да и сожалеть по сути было не о чем: они оба были до смешного благоразумны, не позволяя ни себе, ни другому ничего лишнего.       Она ставит на стол две дымящиеся чашки. Он шутливо поднимает вверх свой кофе и говорит тост за хозяйку избушки.

***

      Раз в неделю в Кощее просыпается совесть. Как порядочный семьянин он уходит с работы в семь, приходит домой и честно пытается вслушаться в воодушевленное щебетание Мэй. Вот только его мысли витают не дома, а в маленькой, пропахшей пряностями и травами избушке, хозяйка которой сейчас, должно быть, нарезает ингредиенты для тонизирующего настоя.       — …и именно в этих словах и кроется вся загадка, мы понимаем, что… Ты меня совсем не слушаешь, — с грустным вздохом замечает Мэй, и Кощей лениво откидывает голову на спинку кресла, продолжая:       — Да-да, именно тогда, по этому самому кольцу с поцарапанным сапфиром, мы понимаем, что загадочная Миледи и есть повешенная супруга Атоса.       — Именно так, — говорит Мэй, меланхолично, как-то совсем понимающе улыбаясь: — Чаю хочешь?       Он кивает, с особой, виноватой нежностью целуя супругу, и она уходит на кухню. В её руках — одно из самых первых изданий «Братьев Карамазовых».

***

      Он ждёт до дрожи полюбившееся «Кто там?» и только тогда открывает дверь. На диванчике перед раскрытой книгой лежит Ядвига и легкомысленно перебирает в воздухе ногами. Кощей не может сдержать улыбки: она слишком прекрасна, даже с полотенцем на голове и в домашнем заношенном халате.       — Хоть бы предупредил, я ж не одета, — ворчит Ядвига, садясь. Секунда смущения, и на её губах вновь играет ехидная улыбка, а сама Ядвига с показной воодушевленностью протягивает: — Слушай, я тут такую книжку нашла!       — Бога ради, только не про книги!       Ядвига громко хохочет, запрокидывая назад голову, и строптивое полотенце предательски соскальзывает с мокрых волос, комкаясь на плечах. Кощей качает головой: нарочно издевается, нарочно, знает же, что про книги он даже слышать не хочет, — и достаёт из-за спины бутылку коньяка.       — Напьёмся? — спрашивает он, и Ядвига хмурится, глядя на коричневую бутылку.       — Коньяк? Ну, Кощей, я все-таки женщина…       — А то ты со мной никогда коньяк не пила!       Она вынуждена кивнуть. Пила, не раз пила, и не только коньяк. Кощей иногда даже шутил, что перепить Ядвигу невозможно, вне зависимости от крепости продукта: она совершенно не пьянела и, сколько бы не выпила, никогда не страдала от похмелья.       Одним взмахом руки Ядвига заставляет громоздкий стол-тумбу раскрыться перед диваном и призывает два стакана и тарелку, верно рассудив, что остальное дело за Кощеем — вместе с коньяком он принёс и лимоны, и шоколад.       — По какому поводу пьянка? — спрашивает она, когда Кощей, покончив с нарезкой лимонов, садится за стол.       — Соскучился, — он усмехается и салютует ей стаканом.       Кощей пригубливает коньяк и, не морщась, кусает лимонную дольку. Ядвига укоризненно сжимает губы. Они оба знают, что он просто не хочет идти домой.

***

      Кощей понимает, что заигрался, когда впервые ловит себя на мысли, что всерьёз хочет поцеловать Ядвигу. Он отмахивается от этой фантазии, как от чего-то глупого и несерьёзного и старается забыть, да не выходит.       Он даже пытается прекратить их встречи. Как порядочный семьянин он уходит с работы в семь, сразу же идёт домой и честно пытается вслушаться в воодушевленное щебетание Мэй. Долго не выдерживает, сдается ровно через две недели и вновь стучится в избушку. В одной руке — трость и печенье, в другой — банка кофе.       Ядвига терпеть не могла кофе, предпочитая чай. Однако, баночка растворимого Нескафе всегда стояла у нее в закромах на тот случай, если Кощей решит наведаться в гости. И так сложилось, что за почти два месяца наведывания в гости он выпил весь её годовой запас.       — Слушай, — говорит он, помешивая кофе. В нём не было ни кусочка сахара, Кощей это прекрасно знает, вот только в данный момент отчаянно хочет хоть куда-то деть руки, — а у тебя бывало такое, что ты о чём-то долго и страстно желала, а когда получила, то поняла, что оно тебе нафиг не сдалось?       — Бывало, — совершенно серьёзно кивает Ядвига, кладя ладонь ему на плечо, — и единственный совет, который я могу дать в этом случае — это не бросаться сразу в крайности, а разобраться, что ты искал в своей мечте тогда и что ты хочешь от неё сейчас.       — Сейчас? — переспрашивает Кощей.       У него в голове — настоящая какофония мыслей. Бойцовский ринг между совестью и желанием, и, как бы не были чисты и верны порывы первой, победу в кровавом бое явно одерживало последние.       Не говоря ни слова он берёт руку Ядвиги в свою. Внимательно смотрит, точно изучая рисунки кожи на костяшках, а затем — покрывает поцелуями женскую ладонь.       — Ты что творишь? — возмущённо кричит Ядвига, резким движением вырывая руку, и Кощей усмехается:       — Разбираюсь. Ты же сама сказала.       Ядвига качает головой.       — Я не это имела в виду.       — А я именно это.       Только произнеся это Кощей понимает, что ответил на вопрос ещё давно, тем самым будничным вечером, когда после работы отправился не домой, а в избушку Ядвиги. Когда впервые предпочёл законной жене подругу и не почувствовал по этому поводу угрызений совести.       Именно поэтому Кощей очерчивает подушечками пальцев контур её губ, касается скул и мягко сжимает острый подбородок, притягивая Ядвигу к себе.       — У тебя было пятьсот лет, — шепчет Ядвига, быстро-быстро трепеща коричнево-рыжими густыми ресницами. — Пятьсот лет, чтобы разобраться в своих чувствах. Но вместо этого ты столько лет не давал себе покоя, ища способы вернуть Мэй, а теперь столь низко предаёшь её? Самому не стыдно?       — Стыдно, — говорит Кощей. — Я оказался настоящим дураком, и Мэй такого не заслужила, да и роль любовницы не по тебе, но…       — Заткнись уже и поцелуй меня!       Он смеётся ей в самые губы и целует, одной рукой старается развязать спутанный рыжий хвост, а другой чуть ощутимо сжимает её худые плечи.       Пятьсот лет. Пятьсот лет погони за придуманным идеалом. Кощей мысленно ударяет себя по щеке, обвиняя самого себя в невероятной слепоте — его настоящий идеал прямо сейчас находится в его руках и нетерпеливо расстёгивает пуговки его рубашки. Как можно было не заметить прежде?       Пятьсот лет. Сто восемьдесят две тысячи пятьсот дней утомительных поисков, надежд и веры в лучшее. Кощей готов порвать на себе волосы и бесконечное множество раз назвать себя глупцом, но вместо этого лишь тянет вниз бегунок ядвигиного халата и покрывает поцелуями ее выпирающие ключицы.       Пятьсот лет. Четыре миллиона триста восемьдесят тысяч часов, которые он потратил на поиски той, которой с таким наслаждением и страстью изменял в эти минуты.       Пятьсот лет он потратил на поиски антидота для Мэй, ради того, чтобы следующим вечером попросить у неё развод, а ещё несколько месяцев спустя впустить в свой дом новую хозяйку.