La douleur exquise

В их первую встречу, произошедшую несколькими месяцами ранее, зал вновь триумфально вспыхнул своим теплым, пленительным светом, отражаясь от впитавших магию торжества и поражения стен. Девять человек в черных мантиях, оглушительно ступающих по вычищенному до блеска паркету и наполняющих пустоту новым звучанием, встали друг напротив друга. Дух этого места оказался пробужденным для еще одного витка истории: финалисты и победители всех выпусков сошлись в схватке, где перед каждым стояла своя цель. Кто преследовал личную, для кого победа не имела столь важный смысл, как само участие. Кто-то ощущал неутолимое желание доказать свое положение и статус лучшего. И все они были соперниками, вот только далеко не каждый видел в глазах другого этот вражеский огонь уничтожения. В их первую встречу Олег не обратил достаточного внимания на этого броского и вместе с тем утонченного чернокнижника. Тот был для него вопиющим темным пятном с не менее мрачной, путанской энергетикой, бьющей по нервным окончаниям. Открытое горло в татуировках, черные пиджаки, висящие на узких плечах, готическая атрибутика в руках и спрятанные за шторками затуманивающие разум глаза. Матвеев был словно восставшим из усыпальницы бесом, посылающим в умы других людей похоть. На него смотрели именно так: с вызовом, азартом и желанием подчинять столь волевую сущность. Любой практик страстен до укрощения чужой магической силы, а уж объездить эту темную лошадку явно мечтал каждый. Лишь с разной степенью желания. Однако Олег видел в Диме, как и в остальных участниках, лишь помеху в достижении своей миссии: показать старшему брату, что он достаточно силен, чтобы восстать против его опыта и способностей. Младший Шепс был внешне собранным, сосредоточенно впивающим свой взгляд в стоявшего вместе с ним Сашу, что излишне гордо задрал подбородок, как только его лицо попало в кадр. Эти насмешливые глаза побуждали внутренний огонь пылать, словно яростного зверя, который заметил свою добычу и уже чувствовал под лапами скачущий галопом пульс. Он обещал себе добавить жару и экстравагантности в этом соревновании, ведь победа значила для него многое. Олег хотел утереть брату нос и собирался сделать это с достоинством. Шепс оглядел своих соперников со скучающим холодным расчетом, слушая приветственную речь Марата. Ему показалось, что он выбрал наиболее удачное место, потому что оно находилось как можно дальше от энергетических вампиров проекта. Лишь обычный, не обладающий навыком считывания человек, мог с легкостью пропустить какие разряды пускали от себя Марьяна и Виктория. Мешали сосредоточиться. Владу, стоявшему рядом, казалось, было действительно некомфортно в их компании и он стремился удерживать улыбку, скрывая дрожь за сарказмом. Константин, словно айсберг ледяного спокойствия и решимости, отгонял их грызущие внутреннее ядро потоки, пытаясь успокоить свою магию. Лина была настроена более миролюбиво, чем Надежда, поэтому так же окружила себя, словно щитом, транслируя поток на всех, кто был поблизости. Олег несомненно чувствовал внутренностями не менее противоречивые сигналы других участников и только энергия молодого чернокнижника не отзывалась к нему агрессивно. С искусно скрываемым интересом? Или же наоборот с безразличием? И медиум не понимал, настолько ли тот в себе уверен или столь безрассуден, чтобы не ставить никой магический блок против них всех. Поймав на секунду зрительный контакт, они одновременно отвели взгляд. — Дим? — обратился Марат, желая услышать мнение Матвеева о предпосылках появления на проекте. — Я пришел сюда, потому что устал от хейта, — томным, властительным тоном отозвался чернокнижник, посмотрев ровно перед собой. Будто не в первый раз убеждая и самого себя в том, что это решение было необходимым после годов затишья. Моментом, когда все увидят его возросший потенциал, наработанный практиками и глубоким погружением в себя. Могущество своих ранее непроявленных сторон. Он хотел показать, что люди абсолютно напрасно недооценивают его. — Устал от того, что люди считают, что я незаслуженный победитель. И я хочу доказать обратное. Я стою рядом с сильнейшими экстрасенсами страны. И Олег вспомнил. В голове возник позабытый образ парня, вещающего с экрана для него свои пожелания и наставления. Будто он временно передавал ему свою корону и право на трон, с небольшой поправкой на то, что когда-то ему придется вернуть их, насладившись мигом победы. Дима был уверен в его лидерстве и, возможно, был рад встретиться с ним вживую, чтобы испытать на прочность. Забрать то, что было его, в конце концов. Старший брат рассказывал ему об этом человеке с настороженностью по пути в готический зал: Матвеев, скрывая свои феноменальные способности медиума, однажды показал свое превосходство перед более опытными экстрасенсами. Он вырастил себя сам и заставил поверить, не оставив никого равнодушным. Позже Саша сознавался, что всегда видел в нем угрозу, одну-единственную на проекте, с которой не смог бы справиться без поддержки и присутствия Олега. Ведь опасаться нужно самого тихого и наблюдательного коллегу, нежели того, у кого язык бежит впереди трезвой мысли. Однако это воспоминание и реальное воплощение образа сильного, но незаметного мальчика, не прибавило ему очков социального рейтинга в глазах Олега и он, подарив ему последний за этот вечер, ничего не говорящий взгляд, поспешил отвернуться. Начались тяжелые, суматошные будни, занятые исключительно съемками. Оставалось все меньше времени на отдых и Олег вместо того, чтобы ловить минуты тишины внутри собственной квартиры поздней ночью, был полностью поглощен размышлениями. Какая бы воля не закручивала ему руки, не давая сдаваться, ему было тяжело. Шепс все быстрее терял уверенность в том, что поступил правильно, бросив вызов самому близкому человеку. Несмотря на явное соперничество, напоминающее скорее детский шабаш, Саша оставался его родной душой, постоянно следил за ним и незаметно подсказывал, на что стоит обратить внимание. И без этого, честно, медиум давно бы оплошал. Вот только Олег противился, испытывая жгучую ненависть к тому, что быть таким же добрым к брату у него не получалось. Ведь в отличие от младшего, Саша не стремился доказать кому-то свое первенство. Он уже стоял во главе и лишь ублажал свое заскучавшее в тени самолюбие, оставаясь все таким же неравнодушным к чужим бедам. Старший будто постоянно потешался над ним, считал, что ему никогда не прыгнуть выше его головы, поскольку это не его истинная цель. Но и от участия не отговаривал, что путало еще больше. Поэтому всеми возможными способами Олег обрывал их общение, позволяя себе лишь небольшие слабости, в то время, когда они переступали порог отчего дома. Там они были равны и одинаково бесправны перед родителями, которые хотели видеть в них своих самых обычных сыновей, а не победителей крупнейшего шоу страны. Медиум громко выдохнул, понимая, что без гармонии с собой он вряд ли может и дальше сопровождать души мертвых в свое тело без страха утратить контроль в моменты этого перемещения. Ему срочно нужно было разобраться в самом себе. Олегу как никогда страстно хотелось поговорить с кем-то, кто мог бы дать ответы на его вопросы. Выпустить, наконец, все свои эмоции, откладывающиеся неподъемным грузом где-то глубоко в груди. И дышать стало бы легче, а не так, как сейчас: бесконечная гонка от самого себя приближала его лишь к провалу. Он не мог проиграть, не набрав высоту перед сложнейшим в своей жизни прыжком. Не так давно Олег вернулся домой, в край уставший и задумчивый. Лежа в остывшей постели он все прокручивал, словно пластинку, в голове их последний с Сашей разговор: " — Перестань играться и начни уже играть по-настоящему. У тебя стало намного больше соперников, хотя ты по-прежнему мечтаешь надрать мне зад. Сделай исключение. Раскрой глаза и приглядись повнимательнее, — смеется, обнажив ряд белоснежных заостренных зубов. Идет снег, застревая в ресницах и пропадая бесследно в рукавах пальто. Холодно. Так же, как и на сердце. — Ты же не хочешь уйти с позором. — И кто же этот человек по твоему барскому мнению? — незаинтересованно бросает Шепс, все же обернувшись на его голос позади себя. Саша стоял на ступень выше, закутавшись в плотный теплый шарф, и на фоне брошенной поверх футболки кожаной куртки Олега они смотрелись на самом что ни на есть идиотском контрасте. Уголок губы дернулся в нежной, почти наставнической улыбке, и, показав на свои глаза указательным пальцем, он вернул этот жест брату. — Тот, кто не сводит с тебя взгляд, стоит тебе появиться в поле его видимости". В эту беспокойную ночь к нему приходит иссохший тонкий силуэт чужой души, который осторожно ласкает его тело словно изнутри, засасывая в галактики своих блестящих, сводящих с ума, глазниц. Словно околдовавших, преследующих его теперь на каждом шагу. Никто не знал, куда уходил Дима после отснятых эпизодов в готическом зале, тем более никто не планировал сближаться с замкнутым, молчаливым чернокнижником. Разумеется он не отталкивал своей загадочностью, а лишь цеплял интерес растущих в геометрической прогрессии фанатов и участников шоу, вот только коллективный отдых его явно не привлекал. Он находился в одиночестве, предпочитая общаться с кем-то по телефону, нежели поддерживать групповые дискуссии и предположения о будущих испытаниях. Олег продолжал игнорировать его существование. Будучи далеко не скромным парнем, он любил обратить на себя внимание. Но всегда держал ухо в остро, особенно с женской частью экстрасенсов. Ощущая на себе долгие взгляды, ему хотелось отстраниться. В такие моменты он поглядывал в темные углы, где предпочитал находиться их одинокая звезда. Может быть присутствие подле него могло оградить Шепса от нежелательных каверзных ситуаций? Этот равнодушный взгляд Матвеева прошибал кого угодно, заставляя то ли краснеть, то ли злиться на непробиваемую сталь в глазах. И то и другое отпугивало "на ура". Вторая тройка успешно прошла свое испытание и, объявив результаты голосования, экстрасенсы были распущены по домам по знаку от съемочной группы. Бесконечные дубли, сыгранные роли — все это страшно выматывало. За камерой они были другими, без этих парадных масок надменности и собственной правоты. Экстрасенсы делились впечатлениями и стремились выразить свое восхищение работой друг друга. Чему-то поучиться, раз уж на то пошло. Удивительно, но многие все же сумели найти что-то общее и оттого атмосфера на площадке не позволяла себе скакать от вспышек гнева кого бы то ни было. И только Матвеев вновь был один. Шепс недоумевал: Дима не был предвзят, на его взгляд, раздавая заслуженно высокие оценки участникам. Но он явно выделял его, Олега. И то, что должно льстить, скорее сбивало с толку. Для того, кто так отстранен по отношению к другим, невозможно найти в нем своего любимчика, просто от того, что они используют разный подход в получении информации. Чем же не угодил ему Влад, его непосредственный коллега по цеху? В работе медиума Дима мог почерпнуть не так много и оставалось лишь предполагать, чем вызваны эти благосклонность и восхищение. Но самым удивительным оставалось то, что Шепс ощущал его. Он невольно упустил момент того, как сквозь сашину родовую защиту проник еще один протектор, не покидая его днями и ночами. Будто связанный с ним незримой нитью, Олег чувствовал ее накаленную поверхность на запястье, в те моменты, когда эмоции брали над ним верх. Знал, что это его волны спокойствия окутывали, убеждали прекратить, не поддаваться чужим провокациям и держать себя в руках. Буйный нрав, ничем не укротимый ранее, отчего-то принял такое наглое вмешательство и соглашался с тем, чтобы не растрачивать собственные резервы. Он оставался рядом, будучи так далеко физически. С другого конца зала для всех он звучал голосом молодого практика, но только для Олега отдавал практически неуловимым потрескиванием разрядов самой светлой энергии, какую только испытывал на себе медиум. Разговаривал фантомным касанием вдоль всех его линий, забираясь под кожу, и циркулировал в крови как дурманящее вещество. Он был опьянен без единого глотка. Только этим объясняя для себя постыдное капитулирование перед таким очевидным знаком внимания, Шепс позволял себе вязнуть в этом болоте все сильнее. Может быть не охочий до трепа чернокнижник таким странным способом лишь выражал свою расположенность к нему? Все-таки, когда вы не совсем обычные люди, можно находить связь иными способами, не прибегая к физическому присутствию подле друг друга и разговорам. — Олег, не хочешь выпить кофе после съемок? — провожая черную, изящную фигуру, Шепс не заметил в какой момент к нему подошла девушка, ответственная за макияж участников битвы. Он посмотрел в ее смущенные, но неотступные голубые глаза и усмехнулся про себя. Снова это происходит с ним, уже третья за последнюю неделю. Медиум испытывал долю вины перед каждой из девушек, получавшей от него короткий отказ. Не то что бы он не был заинтересован в романе, однако это означало, что в его жизни может появиться мешающий фактор. Все, что отвлекало его от намеченного плана, возрождало в нем из раза в раз приступы злости. Еще и этот чертов Матвеев, играющий с ним в кошки-мышки, где сладостным десертом в лапах хитрого кота был он, Олег. — К сожалению, у меня уже есть планы. Увидимся, — он избегал столь очевидных проблем. Ни к чему вся эта шумиха, когда они еще у старта. Ударившее в спину "козел", лишь утвердило позицию для него же самого. И куда он успел пропасть? — Лина, ты не видела, куда пошел Дима? — поймав девушку, задержавшуюся на разговор с Владом, он получил ответ в виде указания на заснеженную парковку, к которой вел черный выход. Так вот как ему удавалось уходить незамеченным каждый раз. Идея возникла сама собой: он ускорил шаг и после недолгой заминки перед тем, как завернуть за угол и встретить там держащего меж пальцев сигарету Диму, Шепс все же допустил мысль, что это может закончиться чем-то необычным. Интуиция никогда не подводила его и он решил плыть по течению, пока внутренний голос молчал и позволял своему хозяину подобные безрассудства. Смотря на горящий фильтр, исчезающий на секунды в темноте и мерцающий вновь, медиум понимал, что это действительно точка невозврата. Думал ли так Матвеев, без тени удивления или банальной настороженности, оглядевший его с головы до ног, когда тот подошел ближе? Он улыбнулся краешком губ, протягивая свою пачку сигарет и зажигалку, выпуская струю дыма меж губ в сторону. Олег мог заметить маленькие трещинки на них, легкую трехдневную щетину, убегающую под нижнюю челюсть, по обыкновению бесстыдно выставленную напоказ шею с резко контурирующимся кадыком, и ему казалось, что он не должен был замечать все эти мелочи. Но они уже прочно засели в голове, когда ему наконец удалось оторвать взгляд, чтобы не показаться странным, и слабо моргнуть в знак благодарности. Шепс, вообще-то бросал, но решил, что разговор нужно с чего-то начать, а это был самый простой, еще давно выученный способ. — Ты поставил мне высший бал. И я благодарен, но так и не понял твоего мотива, — прикурив, Олег погладил кончиком пальцев силуэт демонических рогов на отливающей золотом зажигалке, пытаясь припомнить, где он мог видеть это изображение ранее. Но его резко отвлек все тот же тягучий, словно воск, голос: — Ты проделал потрясающую работу. Быть проводником в иной мир, отдавать свое тело для общения между живыми и мертвыми людьми — это сильно, Олег, — не было в его интонации ни одной скрытой за тенью зависти эмоции. Он открыто выражал свою тотальную очарованность тем, свидетелем чего стал в ходе просмотра отснятого материала. Шепс чувствовал как тепло чужой похвалы согревает его даже лучше, чем плотная куртка, чем тысячи теплых вещей на свете. — Нет ничего более ценного, чем дать возможность ощутить родные прикосновения того человека, которого уже давно нет с нами. Олег не знал, что именно он должен был ответить на эти слова, поэтому сделал долгую затяжку и, прокатив дым по легким, выпустил его за один выдох. Дима все так же стоял на расстоянии вытянутой руки, явно размышляя о чем-то своем, как и всегда. Легкая складка залегла у него между бровей, что делало его задумчивость сексуальной и одухотворенной, внешне выходящей за любые границы измерения. Разговор с самим собой погружал его в некое состояние транса, что появилось с помощью тонких мыслительных тренировок. Он тоже не проронил ни слова, считая свой ответ исчерпывающим. И эта тишина между ними, как ни парадоксально, ощущалась в разы приятнее от того, что никакой неловкой недосказанности между ними не осталось. Просто стоять вместе, курить, не замечая боль в продрогших от морозного воздуха руках, ощущая себя единственными выжившими в мире, когда звон колес проезжающих в соседнем квартале машин стих, а примерные граждане, потушив огонь в кухне, устраивались на сон. Глухо, а в сердце впервые за долгое время плещется за края чувство наполненности. — Мне пора, — и будь медиум хоть трижды не прав, но в этой фразе он явно услышал другое. "Проведи меня домой". Ему не нужно было говорить напрямую, Шепс понимал, что Матвеев, на удивление, еще не готов проститься с его компанией. Этот нелюдимый, загруженный человек, которому, кажется, коммуникация только в тягость, не говоря о чужом вмешательстве в его личное пространство, зовет Олега за собой. Как он может отказаться, когда неосознанно сразу же шагает по его протоптанной снежной тропе, увлекающей их все дальше, вглубь замершего города? Что, если не только медиум хотел подойти к нему? Однако он был благодарен себе за проявленную инициативу. Они медленно бредут, спрятав лица от начавшегося снегопада. Их рост был примерно одинаков благодаря обуви с высокой подошвой, которая, как успел заметить Олег, приходилась по вкусу Диме. К отчужденной высотке, всего в паре кварталов от основного места съемок, вела единственная освещенная узенькая дорожка, по которой и следовали уже некоторое время. Плечи постоянно соприкасались и это по непонятной причине вызывало в Шепсе желание по-доброму смеяться оттого, что то была самая невинная вещь, которую он, надо же, повторил спустя много лет с другим парнем. К тому же, Олегу нравились всяческие прикосновения к себе, потому сейчас его так вело от всего, что происходило между ними. Дима был легко одет и жар его тела ощущался слишком хорошо, так что жаться ближе казалось даже более стратегически важным, нежели преимущественно приятным. Вероятно, заметив, что его спутнику холоднее, чем ему, он решил исправить ситуацию. — Дай мне свою руку. Здесь слишком темно, а ты не знаешь дороги. Не хочу, чтобы упал. Это же не задевает твое мужское достоинство? — пытаясь казаться как можно развязнее, Дима протянул свою большую ладонь, будучи готовым к тому, что его с легкостью оттолкнут. Нет, не так. Его должны были отвергнуть. Однако совершенно нежданно, не испытав ни малейшего сопротивления, руку накрыла другая. Холодная, едва дрожащая, но так идеально сочетающаяся с его, что можно было бы счесть невероятно романтичным, если бы они были в иной ситуации. Сцепив как можно более плотно, чтобы дать больше тепла, Дима погрузил руки в безразмерный карман своего пальто, продолжая вести за собой. Олег пообещал себе еще не единожды прокрутить этот момент в своей голове, поскольку разум, как и способности разговаривать, отказывались к нему возвращаться в присутствии чернокнижника. Их путь оказался не столь долгим и через несколько минут они уже прибыли к самому дальнему подъезду, где им пришлось отпрянуть друг от друга, чтобы Дима смог найти ключи. Никто из них не решился показать, каким разочаровывающим оказалось мгновение потери этого драгоценного тепла от близости другого человека. — Может зайдешь ко мне? Согреешься для начала, а дальше посмотрим, — открыв входную дверь, Матвеев оказался за порогом, но придержал ее, ожидая решения от медиума. Все, чего хотелось Олегу после такого эмоционального дня, это упасть лицом в подушку и закрыться на все замки от окружающего мира. Но чашка чего-то согревающего тоже была своего рода спасением. И он не решился отказать. Ему еще предстоял путь домой, а это явно не близко. Как-никак ему было в некоторой степени интересно, каким выглядит то место, где живет чернокнижник. Будет ли оно таким же гнетущим, как его хозяин, или это светлое и просторное пространство? Утолить свое любопытство можно было только одним способом — проверить все самому. — Только Сашу предупрежу, он ждал меня сегодня в мастерской после полуночи. Разблокировав экран мобильного, Шепс смахивает все уведомления, кроме единственного, пришедшего меньше, чем час назад с номера брата. "Ты все делаешь правильно." И он последовал за чернокнижником, который зачем-то решил вслух поделиться, что пьет только сладкий кофе со сливками, как бы приторно для кого бы это ни звучало. Олег отряхивает обувь от снега на старом коврике c приветствующей надписью и вешает куртку на крючок у входа в квартире, пахнущей домом, надежной крепостью и уютом, улыбаясь: а ведь и он тоже. Последнее, чего ожидал увидеть Шепс — это новенькую, небольшую квартиру-студию, которая за неимением большого количества деталей все же выглядела обжитой. Здесь даже стояли цветы, за которыми явно хорошо ухаживали. И пока Дима скрылся в душе, Олег, получив разрешение в виде скромной экскурсии, решил осмотреться. Каким образом Матвеев умудрялся сохранять здесь такую чистоту и порядок? Сам Шепс не всегда успевал вовремя закидывать вещи в стирку, в чем ему очень помогала домработница, приходящая два раза в неделю. Может ли быть, что Москва кажется ему чуждой и одинокой, оттого парень с пребольшой радостью сидит в этих стенах, создавая свой комфортный мир внутри? Насколько Олег успел узнать, парень занимался музыкой и эту догадку с легкостью подтверждала гитара, стоящая у стены. В новостной ленте также постоянно мелькали видео о том, как плавно пробегаются по клавишам эти знаменитые татуированные руки. Хотя медиум имел особое представление об эстетике, он был смущен поддерживающей реакцией своего организма на комментарии фанаток о том, что они хотели бы заменить инструмент в его объятиях на собственные тела. Волна странного возбуждения прокатилась с макушки до пят, заставив щеки несколько вспыхнуть. Хорошо, что он был один и никто не мог узнать, что стало причиной такого ошеломляющего стеснения. Рискованно думать о таких вещах. Олег решил проигнорировать спальню, отгороженную стеллажами, и направился вглубь квартиры, которая совмещала в себе и рабочую зону и подобие гостиной. Можно было с легкостью заметить, что для Димы важно то, как все выглядит и даже пахнет, потому что недавно жженые благовонии и свечи разносили собой приятный тонкий аромат. Олег не нашел никакой видимой атрибутики, которую парень использовал на заданиях, и с виду это было жилище вполне обычного человека. Возможно, его спальня была личным сборищем всего, чего не было видно здесь. Шепс посчитал это рациональным, ведь и сам предпочитал прятать все от посторонних глаз, практикуясь только за закрытой дверью собственной комнаты, даже когда стал жить один. Дело привычки. Вдобавок, он был не против поработать и со снами, которые приходили к нему в ночь после общения с мертвыми. И все же, слишком обычно. Неосознанная мысль о том, что он оказался так же предвзят к Диме, как и все остальные, неожиданно больно уколола. С какой стати чернокнижник должен быть закрытым, помешанным колдуном, постоянно живущим в тени, в гармонии со своим темным нутром? Он же совсем не такой: на ощупь даже мягче, чем плед, в который Олег успел завернуться и усесться по-хозяйски на диван, выглядевший слишком привлекательно после утомительного стояния в течение нескольких часов. Матвеев явно скрывал за собой светлую душу и дружелюбие, а главное, оказался бы он таким гостеприимным и доверчивым, если бы хотел заставить людей чувствовать себя плохо рядом с ним? Ему был чужд физический контакт, Матвеев лишь за редким исключением обнимал людей, с которыми общался вне съемок, но так легко взял Шепса за руку и повел за собой. Успел ли он за столь короткий срок стать ему кем-то вроде особенного человека? Что-то здесь явно было не так, но медиум пока не мог понять, как бы ни прислушивался к своему неспокойно бьющемуся сердцу. И все же, было до абсурдного хорошо. Ему вдруг захотелось рассказать чернокнижнику обо всем, что приходило в голову. Он думал, что тот ни за что не оттолкнет его, что позволит открыться. И что, если Дима - тот самый человек, которого Олег так долго ждал? В руки осторожно приземлилась кружка с дымящимся кофе, но на секунду в голове пронеслась мысль о том, что однажды почувствовав тепло его рук, уже ничто другое по-настоящему Олега не отогреет. Сколько же времени он так просидел, погрузившись в себя? Медиум обвел глазами комнату, но нигде не было часов, а телефон остался в куртке. Но было ли это так важно? Важнее было лишь то, что рядом с ним, сложив ноги под себя, сидел Дима, в растянутой черной футболке и клетчатых штанах, открывающих вид на аккуратные щиколотки и забавную татушку на внутренней стороне. Все в нем казалось складным и до невозможности красивым, что хотелось прикоснуться. И Олег еле одернул себя, поблагодарив за чашку кофе. — Спасибо. Ну, за кофе. И что позвал. — Не за что. Я смотрю, ты уже чувствуешь себя как дома, — Шепс на эту издевочку фыркнул, посильнее закрутившись в свой импровизированный кокон. — Я собираюсь остаться жить здесь, хоть в качестве домашнего животного, мне все равно. — Двери моего дома всегда для тебя открыты, — и это звучало так искренне, что он ни на минуту не сомневался, что это именно так. Он позволил ему увидеть себя таким, каким являлся, пустил туда, куда другим, вероятно, вход был закрыт. Это не могло не подкупать. Звучать из уст другого человека, как нечто исключительное, наверное, есть самая желанная вещь на свете. — Кроме прочего, я чувствую, что нужен тебе. Есть что-то, о чем ты бы хотел поговорить со мной? Будь на это воля случая, но раз ты здесь и я все равно планировал покопаться в себе или в чужих мыслях, то мы могли бы сделать это вместе. Олег чувствовал, что Дима мягко подталкивал его к тому, чтобы сорваться, будучи готовым удержать от этого падения. Мысль накрыла медиума такой сильной усталостью, что ему пришлось на время прикрыть глаза, как будто его погружало в забытье. То самое сокрушительное раскрытие всех его душевных метаний, к которому он оказался тотально не готов. Нужно было прийти в себя, немного встряхнуться. Сделав глоток, он окружил горячую кружку пальцами и позволил "проблеме" выйти наружу. Умение говорить о собственных страхах не было сильной стороной Шепса, он прекрасно понимал, что скорее сильнее погрузится в бесконечные лабиринты подсознательного. Не надеялся, что его услышат правильно, ведь как ни старайся, а в человеческую душу не заглянешь настолько, чтобы прошло насквозь осознанием. Одно дело нырнуть во все это и совершенно иное не побояться увиденного. Разделить горе с человеком в первозданном виде. Годы практики были бессмысленны в том, чтобы научиться разделять свое и чужое, потому что как только две вещи сталкиваются между собой, они уже перестают быть отдельными фрагментами. Они становятся едиными. Но и Дима не был так прост. Будь то живая, будь то мертвая душа, чернокнижник умел залезть в потаенные углы, вынести на поверхность любую правду. Чужие чувства отдавали горечью, потому что в работе с тем, что не идет добровольно на исповедь, приходилось действовать с применением силы. Чувства же искренние, окутывали сладостью, сами ложились в руки, стоило только протянуть их. И единственное, чего так хотел Матвеев, это ощутить загоревшуюся внутри себя тысячами солнц веру. — Знаешь, когда-то я совершенно не умел прислушиваться к голосу внутри меня. И мой духовный наставник из Китая дал совет обратиться за помощью к картам таро, — Дима подарил ему искрящуюся нежностью и пониманием улыбку глазами, достав откуда-то из-за спины классическую колоду Уэйта. — С нее я начинал расширять границы своей интуиции. И с тех пор я стал больше доверять самому себе. Сейчас все меньше, но иногда я тоже...сомневаюсь. Прихожу за ответами к ним. Вскрыв упаковку, немного затертую по краям, Дима достал колоду и начал ловко тасовать ее. Все, что делал Матвеев, оказывало гипнотический эффект на любого, кто наблюдал за ним. Олег, подобравшись ближе, смотрел за тем, как карты быстрыми движениями сменяли друг друга, показывая свой облик один за другим. Так же легко и непринужденно этот человек вскрывал чужие раны, как перемещал между собой предвестники самых сокровенных тайн? Будто в одно мгновение вся власть над ним оказалась в умелых руках чернокнижника. Это и пугало и одновременно пробуждало в нем интерес. Каким окажется это судьбоносное решение? — Вытащи любую карту и покажи мне, — попросил Матвеев, раскрыв колоду веером. Не оставляя себе времени на раздумья, Олег потянул на себя первую попавшуюся на глаза карту и перевернул ее, опуская между ними. Хватило только одного взгляда, чтобы холодок прошелся по рукам к затылку. Шепс не решился посмотреть на Диму, в то время как он внимательно оглядел мужчину перед собой. Не может быть, что попал прямо в цель. Это практически не вязалось в его голове, однако он смотрел на то, как девушка разжимала пасть грозному льву, и оставалось лишь догадываться, каким людям медиум отдавал эти роли в своей жизни. — Что скажешь? — Ты боишься проявить свою слабость. Не слишком ли ты требователен к себе? Сложно ответить на вопросы, которые ты бесконечно задаешь себе, так и не находя ответ. Оттого они приносят тебе еще большую боль. Шепс задумчиво покусал губы, стараясь понять: каким же тогда он должен быть, если не лучшим? Не тем, кто отбирает жирные куски своей славы. Жизнь всегда была для него сражением, в котором уступить было равно самозабвенно утопиться во всеобщем разочаровании. Почему-то перед глазами резко возник образ издевательской ухмылочки на лице Саши и гнев взыграл в нем с новой страстью. — Участие в проекте есть лишь способ убедить себя, что я заслуживаю. Соревнование с Сашей теряет смысл, когда я осознаю, что не хочу конкурировать именно с ним. Но чего тогда я хочу? — Дима утвердительно кивает, побуждая продолжать. — Ведь дело даже не в том, что брат берет меня на понт и склоняет к тому, чтобы я проявлялся, по его мнению, наиболее полно, как экстрасенс. Он действительно умнее, он разбирается в тех вещах, которые даются мне с большим трудом, чем ему. — Если ты хочешь знать мое мнение, то Саша пытается сказать тебе, что две ваших звезды горят наравне, но в разных проявлениях, — Олег недоуменно свел брови, ожидая дальнейшего объяснения от чернокнижника, который был явно доволен собой и тем, как просто оказалось ввести медиума в заблуждение. Наивность слишком невинна, а это высший сорт, которым питается его душа. Невозможно сохранять бесстрастный вид. Дима положил руку на чужое колено, продолжая говорить. — Это не похоже на конкуренцию. Скорее на то, что он хочет научить тебя тому, чтобы ты всегда был сильным. — Я недостаточно силен, ты это хочешь сказать? — с ноткой стали в голосе вопросил Шепс, заставив Матвеева все больше таять от этой напускной злости. И как только подобные комплексы могли жить в этом человеке? — Нет. Ты один из самых сильных людей, которых я встречал. Здесь дело в другом. Кажется, Саша никак не может привыкнуть к тому, что его младший брат уже давно не подросток и продолжает оберегать, просто по-своему. — Откуда такие выводы? Можно подумать, ты был с ним рядом всю жизнь, вместо меня, хотя вы не так-то хорошо знакомы. — Наверное, это доля старшего в семье — всегда приглядывать за своим младшим, — снисходительно пояснил чернокнижник, забирая карту и возвращая ее в колоду. Бездумно оглаживая ровные края, он несколько раз перетасовал ее в случайном порядке, желая вернуть на место. — Надеюсь, что теперь ты лучше понимаешь. Может быть, вам стоило бы поговорить об этом. — Честно говоря, я чувствую, что твои слова действительно имеют значение, — благодарно накрыв чужую ладонь своей, как он сделал это ранее, Олег наклонился к лицу чернокнижника и ощутил слабый аромат кофейных зерен, летней свежести и нотки неуловимого, но такого подходящего Диме запаха, что хотелось им задохнуться. Продлить мгновение. — Не могу поверить, что я так долго парился по поводу такой очевидной вещи. Только вот теперь возникает другой вопрос: что стало моей причиной прийти в битву, если изначальная цель больше не имеет смысла? — Мы находимся в бесконечном потоке, так что нет ничего удивительного в том, что твои намерения меняются. — Твое пребывание в Китае явно не прошло даром, — хулиганисто отвернувшись, Олег все же был рад тому, что Дима улыбнулся в ответ. Не единожды на шоу поднимался его переезд в другую страну вместе с любимым человеком. И если одного вразумительного разговора с глазу на глаз, о котором, почему-то все узнали достаточно быстро, какой бы тайной все это не было покрыто, хватило, чтобы подобные вопросы перестали задаваться Маратом во время шоу, то шепотки остались. По большей части это волновало не столько фанатов, сколько других участников. Вот оно, его слабое место, до сих пор не зажитая рана, в которую всегда можно ткнуть, да посильнее. Никто до сих пор так и не решился пойти ва-банк, но Олег знал, что этого джокера обязательно выкинут в игровое поле в момент его самого очевидного бессилия. — Что есть, того не отнять. — А ты? Почему не вытащишь карту? — без борьбы забрав колоду, Олег еще раз внимательно рассмотрел ее, зацепив вниманием отличительную черту - коробку без сомнений стилизовали специально под чернокнижника. Чертовщина, бесы и лицо демона во главе. То же изображение, что и на зажигалке, которая так и осталась лежать в его кармане. — Ты хочешь, чтобы я тоже приоткрыл тебе завесу в свой мир? — и это звучало, будто он склонял его к греху, за который он ни в жизни не расплатится. Потому что уже платил по счетам своему внутреннему счетчику, отсчитывающему падение его нравственности. Будто само чревоугодие забиралось к нему в мозг и окрашивало мир в новые цвета. — Это было бы равноценно, согласен? — Согласен. Раскрой колоду, — послушавшись указаний, Олег перемешал карты так, как показал ему Дима и вытянул вперед. Посмотрев в глаза медиума, Матвеев легким движением сдвинул все карты в сторону, кроме той, что лежала последней с левого края и расплылся в хищной ухмылке, увидев ее. — Что за карта? Однако Дима не дал ему и шанса разглядеть то, что было изображено. Его, кажется, больше уже ничего не интересовало, он выглядел так, как будто достиг какой-то своей цели. И это в какой-то мере пугало, учитывая, как неуловимо быстро изменилась атмосфера между ними, распаляясь. Кто-то прикрутил парочку градусов у батареи? В горле стремительно пересохло и Олег тяжело сглотнул. — Карта дьявола. Ничего не объясняя более, Дима неожиданно поднялся с насиженного места и, забрав пустую кружку, обернулся к раскрытом окну, за которым не на шутку разыгралась погода. Задувало так сильно, что спасало лишь хорошее отопление в доме, иначе пришлось бы достать несколько одеял и ходить в них, не снимая. Вряд ли в такой ветер соваться на улицу будет разумной идеей, чем Матвеев и поделился, добавив так же и то, что было уже однозначно слишком поздно. Они засиделись, сами того не замечая. — Это твое завуалированное предложение остаться на ночь? Не на первом же свидании, — Дима смерил его насмешливым взглядом и пожал плечами, как бы говоря: а на что еще это может быть похоже? — Ты не оставляешь мне другого выбора. — Выбор есть всегда. Но если ты вдруг и правда решишь остаться, то скажу сразу, лечь придется со мной. Я не могу пустить тебя спать на диван. Кровать большая, поместимся. И если это была очередная проверка выдержки, то победа была на стороне Шепса. Не единожды он спал рядом со своими друзьями-парнями как трезвым, так и абсолютно не-, так что ничего странного в этом предложении для него не было. Скорее он беспокоился за стойкость душевной организации чернокнижника. Но тот выглядел вполне уверенным в своих словах, так что Олег энергично покивал на его замечание. — Не принципиально. Одолжишь мне полотенце и вещи? — поднимаясь вслед за Димой, скрывшимся в кухне, он остановился на момент понаблюдать за тем, как ловко тот орудовал губкой и грязной посудой. Снова такое сосредоточенное, сексуальное лицо. Смотреть хотелось неотрывно вопреки всем здравым убеждениям, однако ему нужно было первым занять кровать и избежать всех неловкостей, которые обычно сопровождают людей в таких ситуациях. — Никакой ты не паранормальный наркоман, это просто ОКР, ты в курсе? — Найдешь в душевой все, что тебе нужно, — не отвечая на ехидные комментарии, Дима спокойно продолжил свое дело, втайне размышляя о том, что вечер вышел даже лучше, чем он мог себе представить. За своими мыслями он не заметил, как провел достаточное количество времени, утонув в воспоминаниях и тревожащих душу опасениях. Все это, оказывается, чрезмерно давило на его и без того расшатанную систему ценностей, так что не обошлось и тем, что он выпустил боль так, как не хотел этого делать. Необдуманно. Машинально. Даже автомат не так механизирован, как Дима, с точностью до сотых, привычным движением наносит себе новые шрамы. Брызнув на руку немного обеззараживающего средства, которое было спрятано по всему дому (он никогда не знал, когда накроет в очередной раз), чернокнижник ловкими, выверенными движениями затянул рану бинтом, дождавшись, когда кровь немного свернется. Скажет, как и всегда, что порезался, будучи таким неловким с острыми предметами. Но главной проблемой по-прежнему оставался Олег. Которого стоило бы проведать, поскольку он явно слышал, как звуки, доносившиеся из душевой, стихли некоторое время назад. Заглянув в свою спальню, чернокнижник обнаружил гостя крепко спящим. В закатанной выше пупка футболке Матвеева медиум смотрелся обезоруживающе домашним, прекрасно вписывающимся в это место. На подушке разметались отросшие пряди волос, но большинство все равно скрывало расслабленное лицо и приоткрытые в сопении губы. Одна нога выглядывала из-под одеяла и тут же захотелось пощекотать ее, получив в ответ недовольное бормотание, которое клеилось будто пластырем на треснувшее пополам сердце. Дима не был писателем или фотографом, чтобы запечатлеть этот момент в вечности. Но он обладал более искусными техниками: те воспоминания, которые заставляли его испытывать счастье, он сохранял и использовал как энергетическую подпитку, чтобы выходить из состояния транса при работе с темной магией. Не было более сокровенной вещи для практика. И он надеялся, что Олег когда-нибудь сможет понять его. Простить его. Не решаясь более задерживаться, Дима быстро почистил зубы и выключил свет везде, кроме ночника в коридоре. Он уже практически добрался до спальни, но его отвлекло пришедшее уведомление. С уверенностью можно было утверждать, что этот сигнал пришел не на его мобильный, поскольку Матвеев зачастую просто отключал его, дабы это не нервировало и не отвлекало от важных дел. Кто побеспокоил Олега в такой поздний час? Перебороть интерес оказалось невозможно, в конце концов, вдруг там что-то важное? Он оказывает услугу человеку, который сам не способен сейчас вести переписку. Ничего криминального. Они ведь считаются друзьями после того, как мило разложили карты и обсудили свои психологические травмы, закрепив серотониновый всплеск чашечкой вкуснейшего кофе? По мнению чернокнижника — более чем. Дима, слабо отдавая отчет своему всколыхнувшемуся собственическому чувству, нырнул в карман чужой куртки, чтобы взглянуть на уведомление. Слишком недальновидно не ставить никакую защиту на свой телефон, думает он, когда не встречает сопротивление при входе. Беспроблемно проникнув в приходящие, он прочитал и тут же недобро нахмурился: "Я надеюсь, что ты понял, с кем имеешь дело. А если нет, то будь осторожным, ты не знаешь, чего он от тебя хочет. И не забудь поздравить Катю как проснешься. Спокойной ночи." Вы действительно хотите удалить сообщение? Да Ловушка захлопнулась. По рукам, не прерываясь, струился горячий воск, но эта жгучая боль приносила немыслимое удовольствие. Перед ним, как по обыкновению, лежала раскрытая тетрадь заговоров с собственной фотографией, покрытой кровью и перевязанной красной нитью, бегущей к другому изображению. Он долго не мог решиться, какую же можно использовать для ритуалов? И все же решил не рисковать, выбрав ту, что подсказала интуиция — работать с живой энергией намного легче, чем добывать ее из образов прошлого. А ведь он сам отдал ее некоторое время назад. Глупый, доверчивый, как маленький ребенок, который души не чает в тех, кто лишь дарит ему ответную улыбку. Еще тогда он не оставил себе ни единого шанса. Брошенная рядом зажигалка всколыхнула тихим пламенем, заставившим последнюю свечу гореть, а это значит, что он проживал считанные минуты, оставшиеся до полного слияния. И пока чернокнижник самозабвенно начитывал демоническое послание, темное, костлявое существо отделилось от отбрасываемой им тени. Она приветствовала своего хозяина, склонившись перед ним в жесте поклонения. Сущность благодарила за возможность услужить ему еще раз. Ведь тот всегда щедро одаривает ее после. В этот раз даже слишком — он поставил на кон свою жизнь, не давая себе ни единой возможности задуматься о том, что это вызовет сожаление после. Все было слишком серьезно. Стало жарко и душно в момент, а любое касание к разгоряченной коже приносило ощутимый дискомфорт. Дима сбросил с себя футболку, решив, что этого будет вполне достаточно. Подхватив за собой нить, он повязал ее вокруг запястья и, оседлав бедра расслабленного, упавшего в плен забытья Олега, повторил то же действие с ним. Сцепив их руки в замок на своем обнаженном животе, он продолжил шептать их имена, пока те окончательно не стихли в абсолютной тишине безлунной ночи. Чернокнижник раскрыл слезящиеся от эмоционального напряжения глаза и сквозь мрак ему все же удалось разглядеть, как мерно поднимается и опускается грудь спящего мужчины. Наклонившись к его раскрытым губам, Матвеев вторил спокойному дыханию, не желая дать ему сделать даже единственный собственный вдох, не разделенный отныне с ним. Как бы чернокнижнику хотелось, чтобы этим смущающим видом снизу-вверх наслаждался не только он один. И если на минуту представить, что все это действительно реальность, а не его больная фантазия или сон, чужие руки непременно подхватили бы его под бедра и усадили ближе, на теплый твердый член. Дима хотел сделать хоть что-то, терпеть еще несколько дней больше не выдержал бы. Он не винил себя за несдержанность, потому что знал, что получит обратно до капли все то, что неминуемо каждый день стояло перед глазами. Подарив по очереди закрытым векам, под густыми, выразительными бровями, скромные поцелуи-касания, прошелся подушечками пальцев по овалу дорогого сердцу лица. Идеальное, как с картинки. Его начало заметно потряхивать: сколько же ночей чернокнижник провел, потеряв счет времени и всякому бесстыдству, представляя, как впервые коснется его над губой, как накроет обе своим дыханием и попробует их вкус. Под углом челюсти, от нагретого и притягательного после геля запаха, Дима чувствовал концентрацию того самого аромата, который с первых секунд заставил его ошеломленно зависнуть. Страстно хотелось наплевать на все рамки приличия и зарыться носом в грудь тогда еще незнакомому, пышущему уверенностью и властью мужчине. Упасть в его ноги, схватившись за колени, как за плот утопающему в океане, и навсегда отдать самое ценное, что у него есть — гордость, свободу, раскровленные остатки того, что он называл собственным сердцем, и всю, всю его изможденную страхом и желанием душу, до последнего глотка. Он приложил растопыренные ладони к чужой шее, упиваясь этой непозволительной близостью, которая заставляла гореть его все сильнее. — Убери здесь все, — скомандовал шепотом, ощущая, как теряется в накрывающих с головой ощущениях. Ему хотелось буквально провалиться в этого человека, но Дима держал этот канатик уверенно. Только он останавливал от полнейшего безрассудства. И благодаря ему же Матвеев понимал, что объятия — это все, что можно себе позволить. Их связь должна окрепнуть и вмешиваться в то, во что тот уже вмешался, и без того было слишком рискованно. Для него одного. — Я готов пострадать за нас двоих, но только не ты: я попросил высшие силы за твое здравие и мирской покой. Люби меня, пока будешь хотеть этого, а я сгорю заживо и расплачусь за все твои беды, потому что буду знать, что сделал это не напрасно. Моя прекрасная, последняя ошибка, — разматывая нить с чужого и собственного запястья, Дима обернул ее вокруг шеи, повязав на несколько прочных узлов. Он мягко подобрался под теплый бок, развернувшись спиной и самостоятельно накрыв себя кольцом надежных рук над ребрами. Хотелось горько расплакаться от того, как никчемно и одновременно смело он чувствовал себя в эту секунду. Знание, что этим рукам ты никогда не станешь утешением, но так же не сыщешь и отвержения по доброте сердечной, уничтожало его. Но по-другому уже не мог: лживый подлец, который отогревает свои ледники возле недоступного для него тепла. Воровато оглядывается и все равно, этот вбитый в голову план никуда не исчезает, а удерживает в своих тисках. Как попавшая бабочка в паутину своего убийцы. Пускай это разрушит его, но сделает счастливым, хотя бы на время. — Я больше не выдержу, Олег. Отныне и навсегда моя душа — твоя сила. Да будет так. Глаза быстро намокли, но он не позволил себе глубоко и нервно дышать, захлебываясь эмоциями, когда с каждой минутой все быстрее Олег мог очнуться от вынужденного сна. — Позволь мне забыться ненадолго, — и тут же мимолетное касание сущи к его вискам отправило в темноту забвения. Утро встретило Олега не чашкой кофе в постель и даже не объятиями, самыми романтичными поцелуями в щеку и ленивой сонливостью. Это было удушение, такое явное, что перепутать реальность со сном было просто невозможно. Чувство, будто в горле скребет от недостатка кислорода, заставило его немедленно раскрыть глаза, безуспешно пытаясь окончательно проснуться, и закашляться. Первое, что он увидел перед собой, это чье-то мохнатое, увесистое тело, лежавшее у него на шее. Это не привносило ясности, а только пугало, потому что, Олег предполагал, что почувствовал бы, если бы Матвеев надел на него удавку, даже когда спал. — Это еще что за хуйня? — он попытался дернуть голову в сторону и повернуться, но тело словно не поддавалось ему с былой скоростью и точностью в движениях, поэтому его сопротивления не увенчались успехом. Однако он все же разбудил нечто, приподнявшееся на лапках и потянувшееся дугой на его груди. Нечто взглянуло прямо в глаза своими, не менее сонными. Удобнее усевшись сверху, черная кошка, не переставая сводить свой взгляд, прижала ушки к голове и повела лапкой вперед, накрыв чужой нос. Она медленно и сдержанно изучала нового человека в этой квартире, принюхиваясь к аромату, который явно принадлежал ее хозяину. Сбитыми с толку выглядели оба. — Не хуйня, а Луна. Познакомься, — ответил Дима, неизвестно откуда взявшийся в комнате с чашкой такого желанного кофе в руках. Выглядел он помятым, как будто только Олег спал без задних ног, что, в общем-то было просто удивительно, так как засыпать где-то вне своего жилища было проблематично. И особенно делать это в доме практика, его соперника, работающего с черной магией, было рискованной затеей, о чем Олег решил задуматься только сейчас. Возможно, та слабость, которую он ощущал, была вызвана сменой энергетического поля, которое невольно было настроено против других, пускай и не действовало агрессивно. — Она не пожелала выйти к нам вчера. Не любит чужаков. Очень настороженная, оттого, что росла рядом с хозяином, который избивал ее. Но ты, видимо, очаровал ее чем-то, раз кошка решила выбрать тебя в качестве подушки. Вот и разгадывай теперь секрет твоего обаяния, раз даже моя девочка запрыгнула к тебе в койку. И в подтверждение слов Димы, успокоенная присутствием хозяина, Луна вновь улеглась, подогнув под себя лапы, на удобной груди. Олег накрыл ее голову ладонью, почесав за ушком, отчего кошка довольно заурчала, быстро потеряв интерес ко всему, что не касалось мягких поглаживаний. Тихая, семейная идиллия, сказал бы Саша, если бы увидел все это. И правда, было так легко. Уютно. И дело не столько в том, что у Димы слишком удобный матрац, но и в том, что он чувствовал себя на своем месте, со своим человеком. Глупость, учитывая, что еще вчера они приходились друг другу знакомыми незнакомцами, а уже сегодня Олег лежит в постели в хозяйской одежде с его домашней любимицей, как любовник этого невозможного чернокнижника. — Не думал, что у тебя есть животное, по крайней мере, не заметил вчера даже миски с кошачьей едой. — Луна сама находит себе пропитание и ты бы точно не хотел видеть, какое именно, — точно вспомнив что-то неприятное, Матвеев сморщился, поведя плечом в сторону. Последующие вопросы логично отпали сами собой. — Поверь, накормить ее обыкновенной кошачьей едой, как ты говоришь, та еще задача. Большую часть времени она гуляет на улице и возвращается лишь к вечеру. — А с виду очень домашняя, — тепло улыбнувшись, Олег подхватил кошку со своей груди и переложил на кровать рядом. Луна лишь разочарованно махнула хвостом в его сторону и продолжила спать, спрятав мордочку от утреннего яркого света. — Как спалось? Надеюсь, что ночью тебе ничего не мешало, иногда я бываю...громким, — несмотря на двусмысленность произнесенной фразы, Дима не выглядел смущенным, он наоборот был крайне обеспокоен его состоянием. Олег молился, чтобы они говорили только о его отдохнувшем сознании, потому что причинная физиология бунтовала с утра пораньше как некстати. Будто издеваясь, мозг следом подкинул картинки, сумевшие довести его до тотального покраснения, чего не случалось еще с подростковых лет. Он надеялся, что Дима с такого расстояния не разглядит то, как бешено забилась артерия на его шее, а зрачки опасно расширились из-за скакнувшего в теле адреналина. Вряд ли он мог себе представить, как во сне, но точно наяву, скользил на члене Шепса без тени неловкости. Скорее с задором, какой-то необъяснимой жадностью вбирал его в себя как можно глубже, срывая голос и легкие. Он то хватался за мощные плечи, в попытках самому плавно раскачиваться и держать темп, то умолял выбить из него все силы, чтобы на утро его било дрожью в коленях. Вся задница Димы была мокрой от обилия смазки, она оглушительно хлюпала под срывающимися толчками, и только от этого Олег уже балансировал на грани безумия. Их пот, струящийся с обнаженной спины и груди, пах одуряюще чем-то природным, исходящим от их первозданных и еще неотданных по-настоящему кому-то иному частиц. Застревал над ними флером влечения, с которым нельзя было бороться, не поддавшись соблазну. Контакта кожа к коже, казалось, было им мало, хотелось раствориться друг в друге без остатка, и Дима срывался сильнее, царапая, кусая и зализывая свои следы. Олег с силой сжимал его ягодицы, пытаясь контролировать этого неугомонного дьявола, которому все было мало, хотя на нем не было ни одного местечка, не сохранившего бы память о ласкающих руках и мокрых поцелуях. То, как виртуозно Дима трахался, нельзя было сравнить ни с одной, ранее проведенной с кем-либо ночью. Олег был влюблен в то, что он видел, его откровенно вело и сшибало с ног таким Матвеевым: он скулил, плотно сомкнув губы, чтобы не будить соседей криками, пока его сочное тело взрывалось в новом оргазме. Шепс не знал, как должен был смотреть ему в глаза после такого. Ведь он признавал, что чернокнижник красив, хотя и не задумывался о том, чтобы возжелать его тело до такой степени сумасшествия, чтобы Дима с упоением трахал себя его членом до рассвета. Это было выше его сил. — Хорошо спал и ничего не слышал, не парься, — отозвался Олег, согнув ногу повыше, чтобы Дима не заметил его набирающий силу стояк. Но тому, кажется, было все равно, он продолжал стоять и с ленцой наблюдать за ним, изредка глотая небольшими порциями ароматный кофе. — Останешься на завтрак? — предложил чернокнижник, в глубине души надеясь, что Олег задержится еще ненадолго в его квартире. Но по лицу медиума тут же пробежала тень, оттого сразу стало ясно, что он не старался скрыть того, как хотел уйти. О чем и поспешил сообщить: — Думаю, мне уже нужно идти. — Разумеется, — хитро прищурившись напоследок, Дима скрыл рвущееся словами из груди разочарование за зевком и так же тихо удалился, как и появился, давая возможность тому прийти в себя окончательно. Расслабленно пожав друг другу руки на пороге, они безмолвно попрощались до следующей встречи в готическом зале. Олег скрылся за дверью, отрезав своим ярким присутствием последнюю полосочку света, и с лица чернокнижника тут же спала дежурная улыбка. Он провожал его взглядом с балкона. Мерзнущего, но упорно стоявшего в снег под окном дома, нервно курящего и постоянно поправляющего волосы, зачесывая их рукой назад. Ждал такси, хотя сказал, что хочет пройтись пешком. Дима не понимал, чем вызвал такое недоверие к себе после всего произошедшего между ними, но старался не обращать внимание, как глумливо потешалась над ним сущность, раздирая ногтями его плоть и присасываясь ледяным ртом к живым ранам, глотая из них кровь. Под ногами ощущалась уже довольно большая лужа, которая постепенно окутывала его ступни по кругу. А ей все было мало. Как и ему. Смотрел, не моргая и не отрываясь. Он упивался этой болью все сильнее, пока слушал через открытое окно, как Олег, садящийся в приехавшую за ним машину, вдруг произнес совсем другой адрес и, сбросив голосовое, с нежностью обещал своей подруге быть у нее через несколько минут. Они не виделись несколько дней и если для одного из них это было сродни самому жестокому за всю историю жизни мучению, наполненному сухой горечью со вкусом рома, то для другого — незначительной вещью, которая не беспокоила своим напоминанием. Тем не менее, существовала та ниточка, что связывала их и это — неминуемое притяжение, которое уже вступило в свою силу. Каждую ночь Олег просыпался с тяжелым сердцем от того, что явственно хотел своего коллегу. Смотрел в темный потолок и слушал, как громко стучит в груди, как по инерции тяжелеет в паху. И как стыдно возле кровати несколькими днями подряд стали валяться салфетки. Казалось, что бороться с возбуждением было противоестественно и лишь получив необходимую разрядку, он чувствовал себя спокойно, как если бы в его действиях не было ничего странного. После этого он неминуемо пересматривал видео, которое без труда всплывало каждый день на стене Матвеева: танцует в одиночку в каком-то клубе, прогибаясь в спине и смеясь над своей нелепой попыткой казаться эротичным. Он пел своим тягучим голосом о том, что они могли бы потрахаться. И они действительно могли бы, если бы Олег не боялся признаться в этом доподлинно самому себе. "Бойся своих желаний", — говорил внутренний голос, когда медиум переступал за порог готического зала. Потому что главное из них уже стоит перед глазами, словно зачарованное. Матвеев вновь казался отстраненным, тянул приветствия без сильного на то настроения, не позволяя ни единого прикосновения в свою сторону. Оттого, что они не могли встретиться раньше, разница в его внешнем облике в ту самую ночь и в сегодняшний день представлялась ощутимее. Видели ли остальные то, как резко блестели его скулы, ставшие еще выразительнее, а кожа даже на вид прозрачнее? Кажется, даже запястья стали тоньше. На фоне неизменной черной накидки и трости, на которую Дима теперь опирался сильнее, словно вот-вот потеряет сознание, он стал намного меньше, его хрупкость казалась смертельной. Стало страшно думать о том, что он развалится, как карточный домик, если взять его за руку. Развеется по ветру и ни черта от него не останется, если никто не скажет ему, что так нельзя. И эту очевидную перемену в его взгляде можно было бы без труда упустить из виду, но Олег пропустил через себя расцветающую на губах улыбку и потянулся, ведомый не своими ногами, к самому дорогому на этот момент человеку. Он не сразу понял, что обнимает чернокнижника, только тихое гуление где-то под подбородком от тяжелого дыхания и накрывающий с ног до головы запах, идущий с макушки черных волос, привели его в чувства. Они медленно отстранились, не пытаясь скрыть радость этой встречи. — Привет, Диман. Что-то неважно выглядишь, все нормально у тебя? — Шепс положил руку на его плечо, слегка оглаживая выпирающий даже под одеждой сустав. Он не обманулся, ощутив болезненную худобу. — Порядок. Замотался немного, но не критично, — подметив во второй раз чужое недоверие, чернокнижник на минуту внутренне похолодел, но сумел сдержать себя в руках, являя добродушие на лице. Бог знает каких усилий ему стоило не кинуться к нему, чтобы попросить держать в своих объятиях бесконечно и смотреть открыто, без этой отстраненности. Только так он получал энергию, пытаясь доказать этой связи между ними, что не ошибся в нем. — А ты как? Скоро съемки твоего испытания, не волнуешься? — Было бы кого бояться, — тихо фыркнул в ответ Шепс, кивнув на Влада и Марьяну, стоявших в другом конце зала и обсуждающих какие-то детали, которые вызывали бурную реакцию со стороны девушки. Дима уклончиво посмеялся, остро ощутив на себе чей-то взгляд со спины. Это точно был старший Шепс, поскольку только он умел смотреть на тебя словно рентгеном. И через некоторое время обладатель кристальных ледников в глазах явил себя, вовлекаясь в разговор с непонятной никому, кроме его самого, интонацией: — Здравствуй, Дима. Хорошая была ночка? — Шепс младший, удивившись такому нахальству со стороны брата, не нашелся что ответить, чтобы осветлить образ новоявленного друга, но, казалось, Дима успел среагировать быстрее. — О чем ты говоришь? — О следах на твоей шее, — указав за собственную спину, Саша развязно дернул уголком губ. И если весь его вид показывал, что дальнейшие объяснения потеряли свою актуальность, то Олег был хотя и обескуражен, но не менее чем заинтригован. Значит, пока он наяривал рукой до покраснения, этот дьявол развлекался с кем-то за его спиной? В животе появилась необъяснимая тяжесть. — Ах, ты об этом, — неловко рассмеявшись, чтобы немного разрядить нарастающую в напряжении обстановку, Дима пустился в короткие разъяснения. — Это все моя кошка. На нее что-то нашло этой ночью, так что она, видимо, расцарапала мне всю спину. Я и не заметил этого утром, пока собирался. — Кошка, говоришь? Что ж, будь осторожен и предельно внимателен впредь. — Саша подступил чуть ближе, кончиками пальцев подхватив загнувшийся воротник, и поправил его, коснувшись открытого участка кожи. Потерев подушечки между собой, он задумчиво осмотрел Диму и, глубоко вдохнув, все же отстранился. Наигранная улыбка снова появилась на его губах, а голос в миг покрылся коркой льда. — Ты же не хочешь раскрыть себя, да? И если бы не начавшаяся съемка, возможно, каждый из них нашелся бы над чем задуматься. Утомительна работа на камеру, когда приходится сдерживаться и не выпускать слишком много подавляющей энергии на тех, кто раздражал одним своим существованием. Ему так хотелось, чтобы это скорее закончилось. Даже постоянные перерывы на перекур с Димой и невесомые, но кажущиеся важными разговоры между делом мало спасали. Олег явно предпочел бы сейчас более уединенную обстановку, чернокнижника и что-то покрепче, чтобы наконец отпустить себя. Он чувствовал его поддержку, эти невербальные сигналы, и может это было одной из причин, почему он не накинулся на Гецати с кулаками, пока тот рапортовал очередную чушь о доброте и командном духе. — Как же заебала эта его песня про уважение к другим, когда сам он только и делает, что лижет жопу и играет на эмоциях фанатов. Дима шел рядом, постукивая тростью и улыбался, кивая на замечания разозленного Олега. Ему нравилось, каким несдержанным он может быть, когда дело касается справедливости. Он с такой же яростью доказывал им всем, что сам Матвеев хороший экстрасенс и его методы работы требуют не меньшего внимания. Это было приятно, учитывая, что для Шепса ничего не значит их завязавшаяся дружба и взаимная симпатия — он сделал бы это для него, будь чернокнижник и трижды носителем такого же мерзкого характера, как у их коллег. Значит заслужил. — Я не думаю, что стоит развивать из этого скандал сейчас. Время расставит все по местам, фанаты же не слепые и сделают выводы. — Может быть и так. Не хочу домой. Может зависнем где-нибудь? — Пойдем ко мне? — Твоя девочка скучает по мне? — глупо флиртует, вызывая несдержанную усмешку. Такой родной его сердцу. — Я тоже скучал по тебе, — просто бросает в ответ Дима, как будто это одна из самых очевидных вещей на свете. Конечно, он скучал. Столько дней порознь. В этом не должно быть ничего странного, за исключением того, что ответное биение в груди становилось все рискованнее. "— Тебе опасно влюбляться, потому что ты сразу начинаешь вести себя, как баран, — бурчит Саша, поглаживая Олега против роста волос по голове, по-своему утешая, пока он сбитыми костяшками размазывает по щекам слезы вместе с кровью. И, наверное, брат прав. В нем умирал здравый смысл, стоило ему лишь подумать о том, что что-то может разрушить его отношения. Он был преданнее любой собаки, вот только на него никак не находилось такого же преданного хозяина. Чтобы раз и на всю жизнь, без всех этих извечных попыток и гребанного поиска. Ему казалось, что он бесконечно вязнет в своем болоте, отчаянно вырывая из себя все чувства, чтобы похоронить на кладбище несбывшихся надежд". — Ты проведешь меня еще раз? Кажется, я забыл дорогу. И если бы через прикосновения можно было бы прокричать, он бы кричал каждым касанием к чужой ладони, как все в нем взрывается и находит долгожданный покой. Они были страшно укурены. Даже раскрытое настежь окно не могло полностью выветрить легкую сизую дымку, образовавшуюся над ними. Лежа на полу, соприкасаясь плечами, они тушили бычки сигарет одну за другой в переполненной между ними пепельнице и передавали новые, из губ в руки и возвращая этот непрямой поцелуй. Дима повернулся лицом к парню и закурил сильнее, потому что табак брал его тяжелее, чем Олега, который увлеченно катал колесико зажигалки и оглаживал пальцем дьявольские рога. Эти ритмичные движения были единственным звуком, который наполнял пространство между ними. Периодически звонил телефон — это Саша настойчиво пытался передать очередные ехидные комментарии по пустому поводу, оттого был взаимно послан ими обоими далеко и надолго. Может и волновался. Но Олега волновало только то, сколько попыток было прежде, чем обрести свой комфорт. Движение вперед-назад. Мысли окончательно улетучиваются из головы и он краем глаза наблюдает за тем, как чернокнижник пускает аккуратные колечки в потолок комнаты. Дима, улыбнувшись, поворачивает лицо в его сторону, медленно хлопая ресницами над заплывшими дурманом глазами, и неожиданно крепко берется за олегов подбородок, заставляя раскрыть сжатые губы. — Открой рот, — длинно и блаженно затянувшись, он выпустил струйку дыма в чужие губы, едва задевая их своими. Проглатывая едкий вкус, ему казалось, будто Дима вдыхает в него частичку себя, чего-то томительного и властного, что он на секунду забыл, что должен был выдохнуть. Между ними лишь жалкие сантиметры. И если бы мосты рушились на его глазах, он слышал бы в этом крушении только свое окончательное поражение, зовущее его по имени тем самым голосом, что словно текучая карамель застывает на языке сладостью, вцепляется прочно и дарит тебе наслаждение. Эйфория, совмещенная с тысячью игл, бьющих и одновременно уничтожающих все сомнения в том, что это не акт насилия, а самая настоящая страсть. Расстояние кажется ему наказанием за каждую потраченную секунду, в которой он жил вдали, не зная, как хорошо целоваться с ним, держа цепкую ладонь на его затылке, направляя. Они дарили друг другу протяжные поцелуи, смакуя этот долгожданный момент близости каждый по-своему. То, что им снилось и что их преследовало, наконец, обретало свою конечную цель — размозжить мозги всмятку от нереальности происходящего. Тогда Дима узнал, что Олегу нравится чувствовать, а не видеть сам процесс, и даже такая малейшая деталь вызывала табун мурашек по спине. Это было неудержимо. Какими мягкими и влекущими казались его губы, способные разнежить до слабости во всем теле. Долго не могли отпустить друг друга: Дима прижался щекой к груди, словно убаюканный песней чужого трепета, пока Олег незатейливо выводил руками узоры по его обнаженной пояснице. Ему было холодно, он дрожал, но внутри в нем все раскалилось до красноты, полноты той картины эмоций, которая захлестывала его волнами и безжалостно прибивала к берегу. Он считал, что доказал. Однажды Олег сумеет полюбить его. Будет дарить ему поцелуи в плечо, когда проснется в обед и сгребет в медвежьи объятия со спины. Будет покупать ему свечи, медленно трахать в ванне, а перед этим Дима слепит ему мыльную пену и посадит облачко на голову, словно нимб для его драгоценного ангела. Будет греть его вечно холодные ступни в постели, съездит к маме и брату, чтобы сказать, что это надолго, пока вечность песочных часов не обронится над ними последней песчинкой. Будет рядом вопреки его смертельной болезни, ведь он только нашел лекарство — любовь, поклонение, вера. С течением времени менялось все между ними: все чаще Олег стал появляться в его квартире, засыпая с ним в обнимку, квартира наполнилась его вещами, что создавало впечатление маленького уютного гнездышка на двоих влюбленных. По утрам, как Дима и мечтал, они сидели напротив, сплетая ноги под столом за завтраком, размышляли о том, как незаметно их чувства перетекли в форму принадлежности друг другу. Матвеев говорил, что всегда любил его, в то время как Шепс, с щемящей нежностью на лице, рассказывал всю эту историю от начала и до конца, замечая, что чернокнижник делается непривычно тихим, смущенным и просит его повторять, повторять, повторять. Будто и сам поверить до конца не может. Все больше неуверенность следующего шага вытеснялась откровенным шепотом на ухо и отсутствием одежды. Еще никто не вызывал в Диме такого сильного возбуждения, оттого все свободное время в первые дни они провели в постели, исключительно заказывая еду на дом. Они доверили друг другу прощупать свое биополе и даже провели совместную работу, прекрасно дополнив видения каждого, и эти усилия привели их к феноменальному результату, чего не скажешь об их индивидуальных практиках. Вся эта новизна не пугала их, они шли рука к руке и это заставляло думать о том, что предназначение все же существует, пока ярким пламенем охвачены их сердца. За одним особенно тревожным совместным ужином было решено, что эту связь стоит уберечь от посторонних глаз, и даже Саша оставался непосвященным в личную жизнь брата. Так было проще. Их статус коллег и хороших приятелей на проекте лишь подогревал интерес, откликался в душе фанатов положительными отзывами, а главное, никто не требовал от них ярой публичности. Посещать концерт вместе, модный показ, провести время в одной компании в баре — пожалуйста, а после целоваться, вжимаясь телами друг в друга, едва переступив за порог квартиры Димы. Где можно было без опаски коснуться ладонями каждой клеточки чужого тела, прошептать самое важное, что крутилось весь день в голове, без возможности выйти наружу. Теплота и любовь в глазах смотрящего, которую не нужно маскировать за сдержанным уважением, словно вы всего лишь работаете вместе и это та причина, по которой вы жмете руки при встрече в готическом зале раз в неделю. Однако с растущей популярностью прибавлялось все больше работы и проектов, которые невозможно было игнорировать. И хотя они по-прежнему были счастливы внутри своего мира, внешний начинал стучать все громче, пытаясь добиться их внимания. С утра Дима уезжал на съемки интервью, Олег же записывал влоги и помогал Саше в магической лавке, общался с фанатами. Это был обычный воскресный день. Олег не ждал никакого подвоха. Но у жизни, как правило, на все существуют свои планы, в которых теряешь право на голос, просьбу о честности, спокойствии. Может быть, если бы в этот день он остался дома с чернокнижником, все сложилось бы иначе? Однако механизм, словно стрелка часов, на висящих позади него часах, уже начал идти в противоположном направлении, с бешеной скоростью меняя свое значение. Тихий стук часов был прерван смущенным вопросом: — С каких пор ты так близко общаешься с Матвеевым? — С каких пор ты интересуешься тем, с кем я общаюсь? Мамочку включил? Можешь вырубать, — перебирая ценники на амулеты, Олег поднимает взгляд на брата, замершего с гримасой озабоченности на лице, будто пытаясь просканировать его взглядом, как он делал каждый раз, когда подозревал его в чем-то. Младший выпрямил спину и с вызовом посмотрел в ответ. — Даже если мы дружим, это не имеет никакого значения. Мы все еще соперники, если ты не забыл. — Я говорю тебе не об этом. Ты не понимаешь, Олег... — А я тебе об этом, — небрежно перебивает, заставляя Сашу захлопнуть рот и разразиться гневным дыханием, больше напоминающим злость выпущенного на арену дикого быка. — Не переживай, это не убавит у меня желания стать первым на проекте. Старший долго сокрушительно молчит, но после лишь протяжно вздыхает, решая оставить Олега без ответа, и возвращается к работе. Недосказанность так и витает в воздухе, однако желание продолжать дальнейшие разборки все быстрее угасает, оставив за собой гробовую стену безмолвия. Олег чувствует исходящее от брата недопонимание и настроение портится на весь оставшийся день. На удивление, между ними длительное время, с подачи чернокнижника, появилось взаимопонимание и ссоры практически прекратились. Еще и этот самый Дима, как назло, не берет трубку и оставляет его сообщения непрочитанными уже больше нескольких часов, чего раньше никогда не случалось. Ему бы по-хорошему бросить все и примчаться со всех ног, только вот он уже поселил крупицы сомнения в Саше и выглядеть еще более подозрительным не хочет, оттого продолжает свой монотонный труд за прилавком. В груди застревает неприятный ком, который невозможно сглотнуть, и он держится за шею, думая о том, что тот кусок пиццы был слишком большим, в то же время не придавая этому большого значения. Олег и представить не мог, что все это время ответ лежал на поверхности. Болезненный вскрик прорезал комнату, заглушаемый на последнем издыхании собственными ладонями. Чернокнижник больше не мог выдержать этого истязания, а она все никак не могла насытиться. Кажется, добралась уже до самого позвоночника, что добавляло остроты его погибающей чувствительности. Для него это был первый раз, когда такая неистовая физическая боль смогла перекрыть всю ту фантомную, лежащую на сердце мертвым грузом. Дима слышал, как сущность мерзотно чавкает его плотью, пока он пытается держать дыхание стройным, а ум трезвым, все же не позволяя напитаться настолько, чтобы убить его. Еще рано. Сознание с каждой новой утекающей каплей крови заставляет его бороться, ради того, каким может быть их будущее. Где Олег предлагает по глупости уехать на неделю по неизвестному маршруту, пропав от семьи и работы со всех радаров Земли, долго бесцельно гулять вдоль реки, а после купить парные кольца, которые налезают до конечной фаланги с трудом, но так нужно и хорошо. Где у них наконец все настолько гладко и уверенно, что хочется навсегда выбить все эти последовательности широких улыбок и ласковых слов в своем порядке, никогда не потерять во времени, внутри своей головы. Он борется за все эти чертовы возможности. Повторяет в голове как мантру: завести собаку, отметить глубоким поцелуем бой курантов с легким вкусом шампанского во рту, набить их имена на запястье. Знает, что может просто не дожить до них, но не опустит руки до самого последнего вздоха. Пока она не отнимет его у него, без малейшего на то сожаления. — Такова твоя цена любви к нему? Хозяин, ты — несчастный человек, — шепчет, издеваясь. Она умышленно вешает на него еще несколько гирь, чтобы в конечном счете горящая вывеска "мудак" загорелась в Диме краской стыда. Бессмысленно отрицать, что урожденная глупостью и похотью нечисть, была примирительно с его совестью справедлива. Дима вновь тянется дрожащими руками к лицу, утыкаясь в него и крича со всей дури, пока она проводит длиннющим змеиным языком по открытой ране, последние капли слизывая, ни миллиметра не пропуская, ханжа мертворожденная. — Что, хозяин, правда глаза колет? Не полюбил бы он тебя, не будь на то моей воли. Не полюбил бы. И это не то что бы теорема без доказательств, это — правило любого уважающего себя человека. Если бы не он, Олег бы сейчас обнимал длинноногую красотку, называя матерью своих детей, приносил ей розы из дорогого цветочного после работы, целовал нежные ладони, пока делал предложение руки и сердца где-то на сцене дешевого концерта под звуки чужого "горько", будучи самым счастливым идиотом на свете. Но вместо этого у него есть Дима, которому не нужны ни цветы, ни штамп в паспорте. Он ненавидим собой и пленительно очарован восстающим против всех законов логики и морали робким желанием отдать себя одному человеку. Вот не дурак ли? Ему и жизнь своя не нужна. Пока каждый прохожий говорит о таланте и успешной карьере, Матвеев думает только, как глупым довольным щенком встречал его поздно вечером в кухне, приготовив дымящийся ужин с бутылочкой красного. Смотрел, как тот ест, понимая, что готов сгореть заживо, на земле растворяясь пылью чернеющей, чтобы преследовать его шаги, оказавшись под подошвой ботинок, застрять ветром в волосах и осесть на одежде, в легких, добравшись конечной к сжимающемуся красному органу. Туда, где всегда хотел оказаться. Но оказался лишь у обочины дорог, заводящих его в разочарование. Растоптанный, сам собою загубленный. Какого это жить, зная, что любить его без боли ты просто не можешь? И либо ты миришься с тем, что он твой на мгновение, а после это все у тебя отбирают. Либо одинокий. На том свете, как самому ужасному человеку, ему место. Не среди того, кто слезы на глазах вызывает, пока всю ночь любовно зацеловывает свежие раны, укрытые плотной тканью футболки и пластырями. Нежные корочки срывая, он, не зная, разрушает его сам, и если раньше Дима таял в этих руках, то теперь умолял шепотом, чтобы те убили его поскорей, без мучений. Уходит и несколько дней не появляется. "С Сашей уехал", записку оставив на своей стороне подушки, испаряется и только раскиданные по полу носки говорят о его недавнем присутствии. Дима щекой трется о простыни, где его запах впитался сильнее всего, и впервые думает, что одиночество его успокаивает сильнее, чем мягкое касание к плечу и согревающее объятие. И этим допускает ошибку. Каналы перекрыв и в сторону трусливо забившись, он Олега одного оставляет в припадке биться, нервозно курить, не выходя из номера отеля, и сбрасывать звонок за звонком. Со стороны он кажется пугающим, будто ради своей цели готов лбом землю расшибить, перекроить расстояние в миллиметры и тенью красться до того, кто так безбожно далек. В носу свербит подступающий насморк непролитых слез из-за этой дистанции, что велит скучать, словно он сам — вселенский мудак для своего единственного снежного принца. Которому по плечу их необъяснимый холод и растормаживание глубинной близости: Дима даже не стал провожать его, всю ночь цепляясь в одеяло и рвано дыша. Уходя следующим утром, Олег нашел в карманах его куртки лезвия, пропитанные ржавыми линиями, и это стало последней каплей, самой тревожной обрывочной мыслью, которая утягивала его все сильнее в свои трагичные сценарии смерти. Он так и не успел спросить. А теперь может быть поздно. И кто из них больший дурак? "Дерганный. Слишком много курит. Уже шестую за вечер. Переносицу трет и вены на шее раздувает". Саша, наблюдающий за ним прикрытыми, но анализирующими глазами, неожиданно вздергивается и вереница сомнений наконец подкидывает ему единственную рациональную подсказку. — Олег, ты приворожен. Медиум же, зло бьющий по клавишам и ухом не ведет, ведь все, что ему нужно, это —дозвониться до Димы, услышать его хриплое смущенное приветствие на проводе и бормотание о какой-то мелочи, вроде ночных проделок его загадочной кошки. Потому что это нормально для них: тянуться, не разрываясь, куда бы не пропала чужая душа. След в след. — Олег, ты слышишь меня? Ты что, так и не понял, что я говорил о Диме, когда написал тебе смску ночью? Ты же прочел ее. Или это сделал он? Олег? Очнись. Не слышит, не хочет слушать. Он не здесь сейчас, он в теплой постели с ним под мышкой, целует в нос и спрашивает, почему они не могут провести так всю жизнь? И только, когда из рук исчезает телефон, вместе с недописанным сообщением, вскидывает стеклянные глаза, не понимая, кто стоит перед ним. — Олег? Что происходит с тобой? Ты будто одержим этим Матвеевым. На брате лица нет. Не мешкает, сразу понимает, что сам сейчас уже убедится в правдивости своих подозрений. Он спешно вещи бросает в дорожную сумку, младшему куртку его вручает, и менеджеру второпях объясняет, что утренняя съемка откладывается по непредвиденным обстоятельствам. А медиум все сидит, ткань руками перебирает бездумно, снова мыслью материализуясь куда-то далеко, сокрушаясь, что физически приблизиться не может. — А я, кажется, и правда одержим им одним, — шепчет на грани слышимости, но Саша лишь сочувствующе треплет его по голове, как раньше, как в детстве. — Мне плевать на все, мы возвращаемся сейчас же. В квартире тихо и на первый взгляд пусто, сколько бы Саша не бил ногами входную, дверь оставалась щитом между ними и тем, к кому ненависть топила и уничтожала все ранее положительные эмоции. Олег рядом топчется, совершенно не помогая, пока старший сам не отыскивает в кармане его джинс запасной ключ. Врывается, стоит только за ручку потянуть и столбенеет, испуганно вглядываясь в темноту коридора. Он скорее понимает, чем действительно разбирает в силуэте Матвеева, с запрокинутой назад головой, практически полностью обнаженного, посреди кровавого озера. В ногах, словно в привычном жесте, сидит жирная, напитавшаяся сущность, исподлобья смотрит и скалится кривыми, практически человеческими зубами, на внепланово прибывшего гостя, руками впиваясь сквозь грудную клетку. Слышно, как ребра с треском переламывает, будто тонкие стручки под ногами, наслаждается мелодией чужого страдания. Этим всхлипом, стоном бессилия пропавшего человека, которому плевать, встанет ли за горизонтом солнце — для него оно уже навсегда померкло. Сущь чувствует опасность приближающуюся, но удержаться не может, кидается лицом в пол, в чужой крови захлебываясь, как в изысканно поданной закуске, основное блюдо отталкивая. Ладонями сгребает и размазывает по щекам и рту, урчит, перекинувшись наполовину в звериную часть, черным хвостом размахивая. Жадная, как хозяин. Которого, кажется, еле собственные ноги удерживают, что коленями ламинат прочесать вот-вот сможет, стоит его чуть толкнуть. Но Саша не двигается, пытается думать, что первое сделать: чернокнижнику морду набить или сущность запечатать. Олег решает взять этот выбор на себя: заталкивает Сашу внутрь и, сдергивая с шеи заряженный к испытанию амулет, что по воздуху рассыпается на части, бросает в ее сторону, начиная сильнейшую энергетическую подпитку. Саша не хочет, но знает: без темной магии им не обойтись, ведь такой прочный контакт никогда не свяжет душа, без чернильного образа демонического. И Дима, своим бесхитростным взглядом, упрятавший внутреннего беса с такой изощренностью, явно был тем, кто смог бы протащить это на себе. Дьявольские жилы, вмещающие в себе необъятную силу, сейчас вытекали из него выбросами магии и регенерации, что еще хотели спасти непутевое тело. Но Саше нет дела до этого мрачного подлеца, он к Олегу склоняется и, подобрав с пола лежащую зажигалку, да сняв с шеи чернокнижника красную нить, помогает магический контракт расторгнуть. Дима не знает, что чувствует. В глазах дымка рассеивается и он видит, что уже не один, что боль прекратилась и страх, поселившийся где-то в печени, бесследно отступил. Делает вдох тяжелый, но свободный и яркий впервые за долгое время. Ведь шею больше не сдавливает ошейник, затянутый им же вручную. Как не жжет и огонь, поглощающий его с концами. И, кажется, это конец. Так себя чувствуют люди за секунду до черной, вечной пропасти? Они смотрят друг другу в глаза и Олегу чудится, что так они смотрят впервые. Не те они, кто клялся рассвету о прочности уз, они — на концах своих полюсов. Каждый на своем, Олег — с растерянностью, Дима — защищаясь эмпатическим отсутствием, холодным потом обтекающий. И больше не тянутся. Они — не целое и даже не его половина. Видит, что ему не по себе становится, так горько-ядовито, что он надевает броню, лишь бы не упасть на пол от потери сознания. Все еще незащищенный и с бегущей ручьями на запястье кровью. Осознанный. Загнанный. Готовый распрощаться с пульсом на сонной, лишь бы не испытывать всю эту волну накатившего на него безумства. Позволить им забить его ногами и хорошенького огреть по затылку, чтобы не знать, что эти глаза могут искупать его в ушате дерьма. Как сейчас. "Кого я спасал?" "Я близок к отчаянию. Быть может к самоубийству. Те раны в моих предплечьях я наносил себе сам, пока в глазах стоял образ твой — такой же шаткий. Потому что вместе с собой я погубил и тебя. Я не буду знать ни дня, ни ночи покоя, меня уничтожат угрызения совести." Перед ним целый круговорот разворачивается и если бы не так отвратительно, то он мог бы сказать о своем восхищении, ведь еще никто так глубоко не пробирался, кинжалами пройдясь по его доверию. Все стихло, словно отмерло, и Олег убеждается, что эта пустота останется с ним навсегда, как только пытается сказать себе, что все действительно подошло к завершению. Эта пустота будет служить напоминанием о своей глупости. Он просто не понимает: за что? Что было реальным? И где заканчивается ложь? Дима бесшумно падает перед ним на колени и голову опускает к грудине. Просит то ли пощечину, то ли помилование. Ведь больше скрывать ему нечего. На периферии слышится звук открывающейся и хлопающей двери, а это значит, что Саша решил избежать еще большей неловкости. Дает ему шанс сказать последнее слово, чтобы уйти, поставив точку на этой истории. И Олег ставит. Протянув руку.