Свет всякого света

      В квартире Генри стоит оглушающая тишина, настолько, что Ричарду физически некомфортно. Тиканье часов в гостиной, которых он раньше не замечал, действовало на нервы.       Ричард неловкий. Несмотря на близкое, насколько такое вообще возможно, общение с Генри, во время его очередного приступа мигрени Пейпен боится шевелиться, хотя Генри дал понять, что не имеет ничего против его присутствия в квартире.       Если бы все было так просто, и Генри не становилось хуже с каждым разом. В очередной раз тот просто выпихивает Ричарда из спальни после его попыток помочь, пробормотав, что совсем не гонит его из квартиры в такой дождь.       Когда в дверном проеме мелькает кудрявая макушка Эллиота, Ричард чувствует облегчение. Они знакомы плохо, но этот парень с прикладной филологии — единственный человек, который нашел какой-то особый подход к нелюдимому Генри.       Ричард машет ему напоследок рукой и растворяется в стремительно разыгрывающейся грозе за дверью.       Эллиот выдыхает, как перед прыжком в воду, и делает шаг в спальню Генри.       Тёмные шторы ожидаемо плотно зашторены; в полумраке осязаемого душного воздуха комнаты он различает силуэт кровати Винтера. Пахнет какими-то лекарствами и одиночеством. Эллиот едва слышно усмехается и подходит ближе.       Уже то, что Генри его не прогоняет, вселяет уверенность, и Эллиот подходит вплотную к кровати и садится на край. Сомнения в том, что Винтер в курсе его присутствия, никогда бы не появились. Парень знает, что во время приступов Генри никогда не спит. — Твоя наглость не знает границ.       Эллиот сдерживается, чтобы не вздрогнуть от хриплого низкого голоса. Голоса, которого он не слышал уже более двух недель. — Ричард волнуется, — Генри слегка морщится. То ли от того, что каждое сказанное слово тупой иглой отдает в виски, то ли от того, как эти двое пляшут возле него, как будто он при смерти. — Позвал меня. — Это последнее, о чем Ричарду стоит волноваться. — Поэтому здесь я, а не он.       Винтер бросает на него взгляд из-под ладони, которой прикрывает чувствительные глаза. Эллиот почти что удивлен оказанной ему чести. Генри только устало вздыхает и опускает руки. Любое прикосновение доставляет ему боль, а плотные шторы, кажется, помогают недостаточно.       Генри правда не понимает, что Эллиот здесь делает. Здесь — не у него в комнате. Здесь — значит рядом с ним. Винтер не подпускает к себе посторонних, поэтому до сих пор удивляется, как сумел пропустить одного.       Он не знает, что с этим парнем делать. Вот уже несколько месяцев он просто наблюдает. Ловит как будто бы рассеянные взгляды в библиотеке, хотя знает, что тот запоминает каждую деталь в образе Генри. Обычно Винтер не ходит в университетскую библиотеку, предпочитая покупать нужные книги. Он сам не замечал за собой странностей, пока Чарльз не обратил внимание на книгу в квартире Генри, которую тот должен был прочитать еще в начале обучения. Генри не ответил ему, и до конца вечера вспоминал, почему взял в библиотеке именно ее, и зачем вообще пошел туда.       Генри уверен, что Эллиот замечает в нем любую мелочь. Уверен, пока сам не начинает замечать эти мелочи в Эллиоте.       Эллиот рисует. Между страниц его учебников десятки рисунков кампуса и Генри. Винтер уверен, что часть рисунков там только для того, чтобы отвлечь внимание от его портретов.       Эллиот пахнет переспелой вишней и табаком. Хорошим. Эллиот не курит, но его отцу часто в подарок привозят сигары. Его мама вырастила сад на заднем дворе, а теперь охраняет его от покушений сына на плодовые деревья.       Генри Винтер не похож на Эллиота Вуда. Первый не общается с семьей, у второго семейные ужины по средам в семь. Генри может не работать ни дня до конца своей жизни, Эллиот набирает учеников, чтобы после колледжа съехать от родителей. Эллиот знает, что все равно будет появляться в их доме чаще, чем у себя в квартире. Вуд еще не знает, что будет делать это не один.       Сейчас в полутьме спальни парень осторожно, но уверенно, двигается ближе и протягивает руку. Пальцы легко, будто играючи, очерчивают лоб, проходятся по вискам, спускаются к скулам. Генри задыхается от такого несказанного самоуправства, но молчит, прислушиваясь к ощущениям.       Эллиот слегка надавливает на участок пониже виска, где боль должна переходить на скуловую кость. Аккуратно массирует, добавляя вторую руку на противоположную сторону. Его останавливает едва слышный болезненный стон Генри, пальцы чуть дрожат, разрывая контакт с кожей. Эллиот уже готов извиняться и убирает руки, когда его запястье грубо перехватывают. — Нет. Так легче.       Вуд молча кивает, хотя Генри не видит этого жеста из-за закрытых глаз. Тишина настолько обволакивает двоих в комнате, что перестает быть напряженной для Эллиота. — О чем задумался?       Видимо, Генри и правда стало легче, раз он снизошёл до разговоров с Вудом. От неожиданности того, что он в принципе сделал это первым, голос парня опустился до шепота. — С чего ты взял-? — издевательский взгляд Винтера скользит по его лицу и тот осекается на полуслове. — Ни о чем. — Говорят, ложь — самый главный человеческий порок. — Удивлен, что тебе известно о человеческих пороках.       Косая ухмылка чуть трогает губы Генри и Эллиот не может удержаться от ответного жеста. Пока он снова не стал тем самым холодным, хмурым, постоянно уходящим в себя Генри, Вуд снова протягивает руку, поспешно, но осторожно, и касается темных спутанных волос. Не для того, чтобы облегчить боль другого. Для себя.       Винтер крупно вздрагивает. Если бы он не лежал без какой-либо возможности и желания шевелиться, то наверняка отшатнулся бы.       В полумраке комнаты его внимание притягивают странно поблескивающие глаза Эллиота. Полоска серого мутного света, проходящего сквозь неплотно прикрытые шторы, причудливо расчерчивает его лицо. — Мне известно о пороках больше, чем кому-либо, Эллиот, — парень улыбается, глуповато и застенчиво. — Я сказал что-то смешное?       Тот лишь пожимает плечами, склоняя голову к плечу. — Ты назвал меня по имени. Впервые.       Генри забывает о чужой руке в волосах. О разрывавшей еще час назад голову мигрени он тоже забывает. — Ты странный. — Почему?       Потому что. Разве Вуд сам не видит? Для Генри это очевидно.       Есть Генри Винтер. Нелюдимый, помешанный на греческом и неприкосновенности собственного личного пространства. Но прошло уже тридцать минут, а он еще не процитировал ни одного древнегреческого философа. Про то, что чужой человек сидит в его спальне на краю его кровати, он решил даже не вспоминать.       Есть Эллиот Вуд. Честно, Генри толком о нем ничего не знает. Лишь слышал что-то от Банни, но решил не обращать внимания. Эллиот по большей части молчит. Молчит и смотрит на Генри. Это даже можно записать в графу «особые умения».       Генри старается не заблуждаться насчет Эллиота. Те, кто привык наблюдать за остальными, страшные люди. А по словам Ричарда для Эллиота это привычная манера поведения.       Эллиот Вуд — лучший на своем курсе. У него в голове столько слов и их исторических вариаций, нужных и бесполезных фактов, что он составил бы конкуренцию Фрэнсису. Почему-то Генри уверен, что они бы неплохо поладили. — Так почему?       Винтер как будто выплывает из собственных мыслей, удивляясь, что давно не позволял себе так надолго потерять бдительность. Длинные пальцы все еще массируют его виски, с той стороны, где всегда болело сильнее. Эллиот как будто чувствует это интуитивно.       Генри медленно перехватывает его руку, не переплетая пальцы, но просто держа за ладонь. — Ты здесь.       Вуд пожимает плечами. В его исполнении это скоро станет любимым жестом Винтера. — Полагаю, что да, — по откосам за окнами барабанит дождь. Слышатся дальние отзвуки надвигающегося грома. — Раз между тобой и основами лингвистической экспертизы текста, выбрал тебя.       Эллиот, кажется, впервые обращает внимание на то, что они с Генри держатся за руки. Он опускает взгляд на собственную ладонь в чужой, медленно переворачивает ее. Аккуратно, как будто Винтер вылеплен из тонкого фарфора, он проводит большим пальцем по запястью, где вены растекаются синими реками по бледной тонкой коже Генри. Обхватывает запястье, подносит к губам, пока его невольный собеседник, кажется, не дышит от подобных действий. Мягкое прикосновение сухих губ к коже выбивает из Генри судорожный вздох. Впервые в жизни у него в голове восхитительно пусто. — Если бы ты видел, как они смотрят тебя, Генри.       Тихий, но уверенный шепот. Голос с легкой хрипотцой. Винтеру кажется, что он теряется в ощущениях, не вникая в смысл слов. — Вы изучаете древнегреческих философов, но как бога они превозносят тебя.       Генри не нужно уточнять, кого он имеет в виду. Он прекрасно знает, какое впечатление производит и какие мотивы стоят за каждым его словом и действием.       Внутри Винтера разливается странная гордость за парня напротив. Ему понадобилось не так много времени и усилий, чтобы заметить это, в то время, как некоторые из их пятёрки до сих пор блуждают в тумане. — А ты?       Эллиот отводит свой взгляд от другого, темного буравящего его. Винтер меняет положение их рук, сам оглаживает косточку на тонком запястье, кругами водит по озябшей коже под рукавом свитера.       Так странно. Всего после сорока минут в одном помещении Генри чувствует человека так, как будто знает его всю жизнь.       Эллиот поднимает взгляд, делает то, что привык постоянно. Смотрит. Это не похоже на взгляд Ричарда, щенячий, благодарный за то, что они приняли его в группу, не неприязненный или равнодушный взгляд Чарльза, который он изредка бросает на Винтера. Взгляды Камиллы и Фрэнсиса чем-то похожи, спокойные, они смотрят на него, как на друга. Про Банни Генри вспоминать не хочет.       Эллиот смотрит на него как на искусство, не подобострастно, но с каким-то особенным выражением внутри темных серых глаз. Вуд смотрит на него как на равного. Для него Генри не тот, кто может перевести Гомера на слух, и не тот, на кого нужно равняться в классе.       Для Эллиота Вуда Генри Винтер тот, кого однажды он выхватил взглядом из толпы и уже не смог выкинуть из головы. Да и не хотел. — И я.       Эллиот наклоняется вперед, касаясь лбом переносицы Генри, устало выдыхая, прикрывает глаза. Винтер, к своему собственному удивлению, даже не замирает от внезапного контакта. Только запускает пальцы в растрепанные кудри, прижимая его ближе.       Еще час назад Генри хотел всего лишь не чувствовать ничего, только бы эта дробящая боль не появлялась снова. Сейчас он, странно, но факт, хочет чувствовать все. Потому что рядом с Эллиотом мигрень не так страшна. Она уходит на второй план, пока Вуд нагло, но целеустремленно, как кот, устраивается под боком у Генри. Эллиот прогоняет головную боль разговорами в полголоса, Винтеру не обязательно отвечать, но он иногда вставляет пару фраз.       Когда вечернее темно-серое небо разрезает яркая вспышка молнии, все вокруг странным образом замирает. В одной спальне двое замирают рядом.