Послеобеденный чай.

Лань стояла перед ней в облике женщины. По людским поверьям женщины — необычайно нежны, благородны и если что-то не поделили, то бойня выходит только словесная, похожая на беседу после чая. Лань кажется это ироничным, ведь она — невероятная жестока и послеобеденный чай выйдет краснее, чем нужно. Ведь вместо пирожных она подаст оторванную с костью руку, вместо бархатного чая самую концентрированную кровь, а белоснежные тарелки заменят кости. Яоши кажется это необычайно милым. Она смеётся по-человечески, звонко и нежно, будто действительно сейчас они лишь благородные дамы, обсуждающие убийство противного мужа. Будто не она совершила самый мерзкий из грехов и дама перед ней не проклятая, что ненавидит ее больше, чем может сообразить простой человеческий мозг. Её ненависть — целый космос в длинных тяжёлых прядях, спадающих на идеально прямую спину. Какой бы облик Лань не приняла, ее гордая воинская осанка и метко натянутая стрела будут неизменны. Как и неизменна будет мерзкая улыбка Изобилия. — Ты не человек, ты — худший из монстров. Яоши смеётся. Смеётся даже тогда, когда одну из её рук пронзает проклятая стрела. Она никогда не отнимала жизней, всегда желала людям лишь процветания и плодородия, помогала отречься от рамок, в кои загнало бедных детей их маложивущие тела и была поистине мягкой к людям. Так к чему же монстр она, а не эта обладательница такого же проклятого, как и она сама, лука, так некультурно пронзая им всех остальных? Раны Изобилия сочатся грязным ихором, что вином льется по её коже, прорастая пшеничными стеблями. Чем больнее — тем больше ихора и пшеницы, тем сильнее жизнь отжимает у смерти роль. Охота изгибает губы в презрении. Ихор грязный, портит весь её божественный женский облик, льётся по кронам и рукам, портит одежды. Стебли пшеницы упиваются им и, обвивая отрубленные конечности, восстанавливают. Сливаются с белоснежной кожей, сочатся ядом и шипят. Шипят громко, бьют по ушам и любым другим слуховым органам, невыносимо громко скребут и кричат новорожденным ящерицами. На теле прорастают глаза. — Я не буду с тобой драться, как насчёт танца? Они разбивают все чашки и чайник, красивый, подаренный на свадьбу сервиз и танцуют уж как-то слишком странно. Лань разрывает своими грубыми пальцами каждый из глаз богини, лишь бы она не упивалась сладостью её попыток, Яоши улыбается прикрыв глаза — щекочет стеблями пшеницы чужие щеки, пользуется моментом подбираясь ближе и целует, быстро, ловко, получая в ответ ещё две стрелы и одно ругательство. Ей весело, Повелительницу Проклятого Лука это выводит из себя. Они могут беседовать и танцевать так до скончания времён, не призная разбитого клинка и порванных лоз, но смерть и жизнь будут стоять напротив, под солнцем и луной. До конца обеденного перерыва им уготована вечность.