You are the only exception

1 Умирая, он смотрел на звёзды. Осколки чужих надежд, прилипнув к залитому смогом небу, насмешливо скалились: «бездомный, у тебя и этого нет, даже картонный космос не сможешь назвать родным». Распластавшись на широких перилах, Умирающий прикрыл глаза, соглашаясь с упрёком. В зеркалах он давно перестал отражаться, а со звёздами разговорился впервые. От него пахло горьким какао из кафе этажом ниже, сыростью съёмной квартиры и обескураживающей наивностью. Пахло так громко, что молча проскользнуть мимо Бессмертный не смог. — Ты сегодня четвёртый, — Умирающий вздрогнул и рывком поднялся, пытаясь привыкнуть к черноте крыши. — Четвёртый? — хриплый голос казался чужим. — Неудавшийся самоубийца, — бледные пальцы выхватили из потёртого портсигара неловко закрученный свёрток. — Я закурю, ты не против? — Против, — Умирающему было, в общем-то, всё равно, но слова вырвались на волю, обогнав неудачливого тюремника. — Занятно, — огонёк зажигалки осветил высеченные из хрупкого фарфора черты лица Бессмертного. Он затянулся без особого наслаждения и мазнул безразличным взглядом по осунувшейся фигуре Умирающего. — Не хочешь, чтобы при аутопсии в лёгких нашли дым? — Какая аутопсия при такой высоте? — Умирающий подтянул колени к груди, склонив голову набок. Порыв ветра отбросил чёлку со лба Бессмертного, и самоубийцу под номером четыре вдруг сдавил тяжёлый, звенящий трепет, какой бывает когда целуешь икону во время причастия. Желание сбежать смешалось в один гулкий узел с благоговением почти святым, и всё внутри озарил ледяной свет пустых глаз Бессмертного. Последний вальяжно облокотился на бортик и пожал плечами, затянутыми в тесную кожу постаревшего пальто. Умирающий отвернулся, свесив ноги с перил, и побрёл над бездной, собирая щеками распустившиеся в воздухе капли дождя, задыхаясь от дыма нелепо свернутой сигары. — Вы священник? — в красноватых отблесках ночного неона ему по-прежнему мерещились сияющие глаза Бессмертного, но взглянуть в них ещё раз Умирающий не решался. Ему вообще было сложно решиться. Поэтому, наверное, он всё ещё умирал, предпочитая несовершЕнное совершённому. — Почти. Хочешь исповедоваться? — он цедил слова лениво, изо всех сил прячась под корявой маской, которую Умирающему захотелось сорвать. Назло. Потому что добро он творить разучился. — А, я понял. Вы пятый, — Бессмертный поперхнулся самокруткой: — В каком смысле? — он впервые с интересом уставился на мальчишку, съёжившегося на широкой границе крыши. Длинные волосы, щекочущие шею, порванная куртка, шершавые пальцы, вцепившиеся в бортик. Ничего необычного. К таким он каждый день подбирал отмычки. — Пятый неудавшийся самоубийца. Перепробовали уже с десяток крыш, но везде то ли вид не тот, то ли компания неудачная. И вот, стоите тут, вместо того, чтобы спрыгнуть, пафосно курите какую-то дешёвую дрянь. Бессмертный сжал зубы и потушил сигару об изляпанные перила, представляя, как нежно плавилась бы под серым огнём кожа осмелевшего ночного спутника. Но он слишком привык, взявшись за дело, доводить его до конца, поэтому сделал шаг к Умирающему, нависая над ним, и подчёркнуто сухо ответил: — Остроумно. Но ты снова не угадал. Я священник, который спасает жизни, отбирая их у тех, кто этими жизнями не умеет правильно распорядиться, — вопреки ожиданиям, Умирающий с облегчением рассмеялся. И Бессмертному захотелось закрыть уши, чтоб не слышать этого неожиданно тёплого смеха. Так счастливые дети смеются, когда сильные руки пришедшего с работы отца подкидывают их в воздух. Смеются, точно зная, что свободное падение обернётся объятиями. Но Умирающий вовсе не был ребёнком, Бессмертный понял это теперь, склонившись над его устремлённым в багровеющую ночь лицом. — Пожалуйста, я готов, забирайте, распоряжайтесь в своё удовольствие, — дорогой одеколон Бессмертного, еле заметная вязь татуировки на шее, обозначившийся в кармане массивный стальной прямоугольник — кричащие детали сложились воедино, и Умирающему стало смешно и стыдно от того, что он на мгновение и впрямь забылся, поверил в то, что его слоняющуюся по крыше фигуру заметили, подослали кого-то, а может, даже сами решились прийти, одним словом, проявили неравнодушие, которое ему было, конечно же, незачем. Ведь он только телом ещё Умирающий, а на самом-то деле давным-давно мёртвый. — Предлагаешь себя вот так запросто первому встречному и даже торговаться не будешь? — Бессмертный оказался злопамятным. — Это вы для меня первый, а я для вас уже четвёртый, несправедливо выходит, — сердце застучало, когда подбородок сжали холодные пальцы Бессмертного, и Умирающий зажмурился, лишь бы не видеть вновь бездонных жемчужных глаз. — Я передумал, не хочу вынуждать вас брать грех на душу. Разберусь сам. До свидания. То есть прощайте. Я пошёл. И Умирающий отодвинулся, пожалев, что не может раствориться в колючем дожде. А-ка было бы здорово навсегда исчезнуть из этого мира, стереть себя со страниц ненаписанного романа, так будто этого несуразного персонажа и не было никогда. Вернуться в холодную колыбель, оказаться задушенным в младенчестве горячими руками овдовевшей матери. Впиться уроборосом в хвост сомнений и избавиться от них одним смелым укусом. Бессмертный смотрел на него изучающе, препарируя залепившие сознание мысли, перестраиваясь хамелеоном под нового Умирающего, завороженно шагающего над бездной. — Тебе повезло, я не убиваю в дождь, — он достал из кармана пистолет и обвёл дуло тонкими пальцами, ещё пару секунд назад с куда меньшей нежностью касавшимися горячей кожи Умирающего. Последний хмыкнул. — Но иногда предлагаю сделки. Может, поработаешь на меня? Ты ведь умереть хочешь. На такой работе возможностей будет масса. — И что входит в обязанности? — осторожно спросил Умирающий. — Зачищать неугодных верхушке. Ну и так, по мелочи, кого припугнуть, а кого насовсем выключить, — Бессмертный говорил об этом спокойно, с долей некоторой скуки, и по позвоночнику у Умирающего должен был проползти липкий страх. Но вместо этого в груди почему-то проснулось возмущение. — Нельзя вот так просто убивать людей, — нет, всё-таки он ещё ребёнок. Серая сталь револьвера надавила на лоб, вынуждая Умирающего задрать голову вверх. Чёлка случайно наткнувшегося на него чистильщика качнулась, но на этот раз Умирающий заставил себя встретить чужой взгляд: в нём клубились раздражение, надменность, упоение призрачной властью, и еще что-то донельзя тоскливое, вдруг напомнившее Умирающему его самого. И это пугало страшнее дыхания карманной пушки. — Нельзя, — согласился Бессмертный. — Но я убиваю. Умирающий прикусил губу. Ему было неудобно в этой странной позе, волосы промокли и прилипли к шее. Интересно, а Бессмертного тоже так вербовали? Он так же стоял на парапете, готовый броситься в бездну? И бросился ведь. — Как же меня бесит твой взгляд, — вырвалось у Бессмертного, не привыкшего к тому, чтоб другие смотрели на него без страха, с видимым состраданием, от которого делалось тошно. Будто это он жертва, зависшая между жизнью и смертью, будто это он не решается сделать шаг вперёд. Захотелось украсить светлое лицо Умирающего синяками и кровоподтёками. Вместо этого он сильнее прижал дуло ко лбу. — Я не хочу больше причинять боль людям, — это был самый длинный и самый откровенный разговор Умирающего за последние несколько лет. — Не причинишь ты, причинят другие. Кто-то должен делать эту работу. Убивая одних, спасёшь жизни другим — тем, кто пошёл бы на это ради того, чтобы выжить. Тебе выживать не нужно. Ты всё равно что мёртвый, не правда ли? — по спине у Умирающего пробежали мурашки. Бессмертный всё же прочёл его мысли? — Кто ты? — он мягко отвёл чужой пистолет ото лба и выпрямился, позволяя длинным волосам упасть на пылающие щёки. — Бессмертный. Но для своих просто Бес. Бес с лицом ангела. Вот, значит, кто встретит его на пороге смерти и за руку переведёт на другую сторону. — У меня больше нет имени. Не хочу, чтобы меня помнили. — Договорились, Четвёртый. Жаль, у таких, как я, хорошая память, — Бес беззлобно ухмыльнулся, и Безымянному на исчезнувшие мгновение показался ребёнок, закованный в воротник пальто. — Только у меня тоже есть к тебе просьба, — он спрыгнул с бортика. К сожалению, в другую сторону. — Деньги? Дурь? — Убей меня, когда попрошу, — неудавшийся самоубийца протянул руку неудавшемуся священнику, и тот сжал её крепко до боли. 2 Циферблат зиял уродливыми прогалинами там, где слиплись от копоти в свинцовую ржавую массу вестники утра. Бес привёз сломанные часы из жизни, той, о которой не вспоминал, и заточил под испещрённым царапинами колпаком в унылой весенней комнате. Безымянному нравилось вслушиваться в молчание оторванных стрелок, представлять, как прервался их ход — так же тихо, как его собственный. Занавески дрожали обрезанными крыльями, впуская в пустое жилище пыль заводского района, оглушающую сирень и бледные лучи восходящего солнца. Задремавший на чужой кровати Четвёртый показался Бесу майским дождём, льющимся на рассвете: тёплый и пройдёт так же быстро, незаметно. Медные кольца волос рассыпались по подушке. — Пора, — Бес пытался разозлиться, изо всех сил, но Безымянный резко поднялся, откликаясь на зов. — Я не спал. Слушал время. Раньше оно утекало сквозь пальцы, а теперь совсем не желает идти, — уголок губ напарника дёрнулся, а Бес лишь пожал плечами, нащупав в кармане потрескавшийся портсигар. Рядом с Четвёртым всем было легко: он говорил без желания быть услышанным. Только Бессмертный всегда был исключением из правил. — Боишься? — они вышли из дома, обычной пятиэтажки, за стенами которой скрывалась их группировка. Звенящее утро встретило их запоздалым гудком трамвая. Забавно было бы умереть на рельсах, под колёсами — хотя Беса манил осознанный выбор. — В первый раз все боятся. — Чего? — вопрос поставил в тупик. — Чего боялся ты, Бес? Он хотел было закурить, но вспомнил, что Безымянному это не нравится. Первый раз у Беса был задолго до официальной инициации. Едкий дым на языке, изуродованные лица, осколки, вонзившиеся в шею. Скручивающийся в змею комок страха, яд преступления, совершённого над самим собой. — Бес никогда ничего не боится, — противореча себе отшутился старший. Он запер ужас на толстый замок, а ключ выбросил. Не Четвёртому его подобрать. Так думал Бессмертный, выбивая плечом дверь в прохладную гостиную. Он нашёл Безымянного босым, замершим на чёрном квадрате подоконника. — Ботинки испачкал, — объяснил Четвёртый. Квартира цели превратилась в кровавое море, и доплыть до напарника, не погрузившись в железные воды, стало задачей невыполнимой. Бес невозмутимо прошествовал к оконной скважине и навис над Безымянным, упираясь в подоконник по обе стороны от него. По лицу Четвёртого текли слёзы. Крупные капли скапливались под носом, скользили вниз по сухим, горячим губам. Притаившаяся в глуби Беса змея обнажила клыки. — Ты поранился? — он ни с кем раньше не пытался быть нежным. Но Безымянный приглянулся боссу. Он стрелял метко — словами и пулями. — Я давно забыл, что такое боль, — Бес сдержался и не закатил глаза, потому что, наверное, выяснять отношения рядом с валяющимся на полу трупом плохая идея, потому что от Безымянного снова пахнет какао, ржавчиной крови и ещё чем-то, далёким, из детства, Бес не мог вспомнить. — Пойдём отсюда, пока патруль не нагрянул, — Бессмертный оглянулся на дверь и пропустил момент, когда на шее, вызывая сонм мурашек, сомкнулись чужие руки. Он задохнулся от близости. — Ты чего? — На полу кровь, — будь на месте Четвёртого кто другой, давно бы уже валялся с разбитым ухом. Но на такого угрозы не действуют. Бес вздохнул, легко подхватывая Безымянного, позволяя ему вжаться хрупким, дрожащим телом в металлические заклёпки на постаревшем пальто. — А я думал, ты снова прыгать собрался, — шёпотом признался Бессмертный, делая вид, что поскальзывается, вынуждая Четвёртого испуганно дёрнуться, обхватить его ещё сильнее, слиться в единое целое. Сингулярность. У Беса на сердце тяжело и не хочется, чтобы гостиная заканчивалась. — Нет, у нас договор, — дыхание Безымянного замирает на границе губ. — Бес ничего не боится, — зачем-то повторяет Бессмертный и сплетает их языки, бросаясь в весенний омут, плавясь терпкой зарёй от того, как отчаянно кидается ему навстречу Четвёртый, как стискивает побелевшими пальцами чужой воротник. Он на вкус как солёная карамель и разбившиеся надежды. Вот, что такое вечность — упрямо остановленное им время. Вот, что такое смерть. 3 — Где Четвёртый?! — отвалившиеся обои на грязной жёлтой стене, в которую врезалась дверная ручка, с жалобным стуком посыпались на пол. Обедающие в полутёмной комнате даже не шевельнулись. — Бес бесёнка ищет. Опять с ним как с писанной торбой носится, — усмехнулся седеющий демон. Бессмертный вытянулся, останавливаясь и почтительно склоняя голову: — Босс, — глава редко бывал в общей столовой, но сегодня обрадовал визитом, по обыкновению устроив неприятный сюрприз. Слева от него беззаботно потягивал виски Безымянный — единственный, кто никогда не выказывал боссу должного уважения и всё ещё не оказался на дне речном с пулей в башке. Впрочем, лишь потому, что глава догадывался — Четвёртого такой конец только обрадует. Вот и сейчас эта заноза подчёркнуто игнорировала Бессмертного, босса и разговор, непосредственно касающийся его самого. — Если скажу убить Четвёртого, прямо сейчас, убьёшь? — глава растянул губы в железной улыбке. Бес привычным жестом выхватил любимую игрушку-пистолет: — А можно? — он изобразил надежду, и босс рассмеялся большим, морщинистым ртом, пока глаза сухо сверлили слугу. — Подожди немного, у меня для вас задание. После убийства (называть их работу иначе — чисткой, устранением, спасением — он упорно отказывался) Четвёртый имел привычку плакать. Ему шло. Тяжёлые слёзы, дрожащие ресницы. Бес смотрел на него и успокаивался. Он и сам не мог объяснить почему. Поначалу пытался утешить, поддержать — по-своему, выпивая душу по частям поцелуями — утешать он никогда не умел. А теперь понял, что для Безымянного это нечто вроде молитвы, священного ритуала. Плакать над теми, кому собственноручно выпустил кишки пять минут назад. Над отбросами, посягнувшими на собственность босса. Над продажными девками, попавшимися разъярённому Бесу под руку — свидетелей оставлять нельзя. — Хватит уже пялиться, — Четвёртый ни разу не промахнулся. Даже когда они охотились на тринадцатилетнего пацана. Не хотел, чтобы преступники страдали от смерти так же, как он страдал от жизни. — Вечно строишь из себя крутого, — тем, что не льёт слёзы после каждого дела? — а сам ботинки боссу облизываешь. У Безымянного сегодня нет настроения. Как и всегда после встречи с главой. А Бес злится на то, что не может заставить себя его приструнить. — Знаешь, сколько раз я пожалел о том, что заключил с тобой контракт? — Бессмертный прикрыл глаза, подпирая идеальную щёку кулаком, сдерживая рвущуюся наружу глухую ярость. — Не ты один об этом жалеешь, — болезненная улыбка наотмашь бьёт по камню в груди. — Прекрасно, может, закончим уже всё? — Бес нашарил любимый портсигар и принялся отстукивать похоронный марш на серебряной крышке. — Ты без меня со скуки свихнёшься, — Четвёртый, наконец, вытер покрасневшие уголки глаз и поднялся. Их сегодняшняя цель улеглась на полу в неестественной позе. Бесу на всех было плевать. Но Четвёртого он ненавидел. За то, как легко тот отворачивался от несчастных, погибших по его вине, стоило высохнуть последней слезинке. За то, как не мучался по ночам от кошмаров. За то, как украдкой смотрел на Бессмертного — так, будто оплакивать на самом деле нужно его. — Стоять, — он дёрнул Безымянного за длинные волосы и пихнул под колени, вынуждая покорно свалиться рядом с мертвецом. От неудавшегося самоубийцы по-прежнему пахло какао, которое мама варила Бессмертному на завтрак, он вспомнил, почему так ненавидел этот запах. — Смотри! Это ты сделал. Он надавил на шею Четвёртого, тыкая носом в кровавое месиво, будто нашкодившего котёнка, а тот даже не пытался сопротивляться. Бес отпустил его, подавляя желание сбежать — от самого себя, каким он теперь стал. До знакомства с Четвёртым подобные мысли мучали только по воскресеньям, а людей вокруг он даже не замечал. — Нет, Бес, — его кличка в устах напарника звучала до омерзения ласково. Самоубийца потянулся к Бессмертному, опуская руки ему на плечи. Его била лихорадочная дрожь. — Это мы сделали. На губах у Четвёртого Бесу мерещилась кровь. Он хотел было оттолкнуть его, но вместо этого вжался в худое тело, царапая влажный бок. Целовать Безымянного ещё мучительнее, чем говорить с ним. Задыхаться от нежности, на языках — расплавленный яд, и тоже тянет разрыдаться. Потому что даже вечности в этом мире приходит конец. Оказывающийся под ногами труп, который Бес небрежно отпихивает, об этом напоминает. Четвёртый уйдёт от него. Уже ушёл. Ещё тогда, на крыше. Прыгнул в чёрную бездну его объятий, но в себя не впустил. И каждый раз вбиваясь в него до криков, до жалящих укусов на шее, поверх чернильной татуировки, поверх старой раны, Бес думал о том, что Безымянный от него дальше, чем солнце от звёзд. Четвёртый простонал, и Бессмертный сжал его там, где и сам был твёрже переставшего держать их бетонного пола. Каждый день — новая причина ненавидеть. Каждый день — новая попытка отпустить. Они срывали друг с друга одежду, потерявшиеся на краю безвременья. Распластавшиеся на алтаре грешники, приносящие себя в жертву, пьяные от крови, пьяные от печали. Бес хотел бы содрать с Безымянного кожу, соскоблить — до костей, до шиповника, прорастающего сквозь клетку рёбер. Впиться зубами, оставляя порезы, ссадины, поцелуи — долгие, болезненные, такие, после которых любой отшатнётся, едва увидев, сбежит, оставляя Четвёртого Бесу. Раньше у него ничего не было, даже желания жить. А теперь есть царапающая спину слепая ненависть. Разговоры о Бахе в четыре утра. Восхищённые взгляды и крошечная, едва заметная родинка на бедре. На мгновение Бес забывает о том, что давно мёртвый. 4 — Я не хотел умирать. Но и жить не мог. А потом встретил тебя. Такого же, как я. Обречённого, — Четвёртый впервые упомянул ту ночь. Иногда он вдруг становился по-детски разговорчивым, а иногда молчал неделями. — Бес смертный… Он тянет его имя с неприкрытой иронией, получая по шее за удачную шутку. — Мне нравится смотреть, как ты убиваешь. Словно ангел смерти. Отрешённый, возвысившийся… — Бес забирает у него бутылку: — Это ты сам себе придумал, ничего такого во мне нет, — слушать путающегося в словах напарника приятно. — Есть, есть. Ты образцовый убийца, только себя убить не можешь, — Бессмертный затыкает его, сдавив сильной рукой основание шеи. — Заткнись, Безымянный. Ты в стельку, — за окном шумит дождь, а в квартире Четвёртый. — Бес, пожалуйста. — Безымянный хрипит, не договаривая, потому что Бес не даёт ему. Бросает на кровать, опускаясь сверху. Четвёртый изгибается, прикусив губу, но всё-таки завершает просьбу: — Бес, пожалуйста, убей меня. Его будто кипятком окатили. Бессмертный встаёт, отворачивается, цепляется за сломанную когда-то в порыве мести Четвёртому спинку стула. — Не время для шуток, ты ещё только четвёртый в списке, — получается скомкано и жалко. До чего же он слабый, любимец босса, бесшумный убийца, переживший почти всех своих товарищей. — Я взамен тебе расскажу три секрета, — Безымянный поднимается следом, обнимает Беса со спины, зарываясь носом в его шею. — Первый: до утра доживёт только один из нас. Или никто совсем. Если, конечно, принять за данность то, что мы живы. Босс уже послал Лютых. Они не будут медлить. Бессмертный ждал этого. Безымянный жаждал. Они знали. С самого начала знали, что нельзя слу-жить сразу двум богам. В Беса осколками впивались воспоминания: хмурый босс, посылающий его в другой город разобраться с предателями, Безымянный на перроне, изображающий Каренину, рвущий туда, куда его никто не звал. Проснувшееся впервые за долгие годы желание сбежать — от себя, от босса, от оскалов других, знавших так же хорошо, как и они: о том, что грядёт конец. — Второй секрет, — Четвёртый обжигал его мягкими прикосновениями. — Я знаю, что у тебя в портсигаре. Девять самокруток. И десятая, чёрная, та, которую он так и не решится закурить. Серые капли барабанят по стеклу, вторя безмолвному крику Бессмертного. В тот день, когда он забрал с собой часы с оплавившимися стрелками, тоже шёл дождь. — Ты обещал мне, — Безымянный шепчет почти ласково, натыкаясь рукой на пистолет в кармане Беса. Только ради него он продлил агонию. Но решение принял давно, ещё до того, как из пепла потери родились чувства. — Ты не хотел причинять боль другим, — вдруг перебивает его Бес, разворачивается и находит в себе силы забрать пистолет, привычно жестом взвести курок, хотя всё, что связано с Четвёртым далеко за гранью привычки. — Ты тоже, Пятый, — улыбается Безымянный, намеренно злит его, намекая на давнюю беседу. Пальцы Беса дрожат, на задворках сознания пусто. Змея, описав круг, вгрызается в собственный хвост. — Мне страшно, — признаётся он, задыхаясь. Лязг парадной двери набатом бьёт по вискам. Он хватается за пистолет, как за соломинку. Ангелам тоже непросто нести крест спасения. С лестницы до них долетают топот и смешки Лютых. Бесу чудятся жадные лезвия, скалящиеся, ласкающие. Вспарывающие желудок напарника. — А третий секрет — его имя. Того, кто умер в ту ночь, когда мы познакомились, — Умирающий краснеет, запинаясь. — Я не хочу, чтоб меня помнили, но ты исключение, Бессмертный. Дождь усиливается, заглушая выстрел. Бес его не слышит. Ничего не слышит. Даже сердце, разорванное на четверти, каждая из которых — Четвёртого. Даже крики Лютых. Довольные шаги босса. Идеальный убийца. Ангел пустоты. В оглушительной тишине раздаётся грохот маятника. Безымянный починил часы, переставшие отсчитывать секунды его смерти. Умирающий улыбается. Как красиво. Посветлевшие глаза убийцы мерцают крупицами слёз. Будто лик святого. Бессмертного. В груди колокольный звон облегчения. По нему сегодня даже небо плачет. В золотых зрачках расцветает космос. Умирая, он смотрел на звёзды.