Особые методы воспитания

Дмитрий Сергеевич часто говорил о важности доверия, особенно в их тяжелой и опасной работе, когда промышленные шпионы и предатели родины только и ждали момента, чтобы умыкнуть что-нибудь важное за границу. Сергей, если честно, считал заявления Сеченова немного… преувеличенными, с детскими такими, знаете, интонациями в стиле «они меня обижают», когда приходишь жаловаться старшему брату. Сергей и сам не знал, откуда у него взялись такие мысли. Может, из прошлого что-то вспомнилось, а может, мозг бессознательно пришел к такому выводу, пока приходилось в сотый раз слушать на брифинге перед миссией речь про доверие, безрассудную отвагу и ненужный риск. Спать во время таких речей хотелось неимоверно, однако Сергей лишь вежливо улыбался Сеченову и обещал не лезть на рожон (в очередной раз). Подумаешь, получил пару лишних царапин, пока обезвреживал преступника, в их работе и похуже вещи случаются. — Да ладно вам, Дмитрий Сергеевич, — со смешком произнес Сергей, вытянувшись по струнке перед начальством. — Я ведь давно из больницы выписался и реабилитацию прошел, не надо за меня так волноваться. Всё будет хорошо. Сеченов, конечно, кивнул в ответ, но нахмуренные брови выдавали его с потрохами. Настроение у Дмитрия Сергеевича сейчас явно не самое радужное, мгновенно понял Сергей. — Знаешь, Серёжа, надо будет на досуге заняться твоим воспитанием, — задумчиво произнес Сеченов, глядя на то, как лихо его подчиненный бросается пустыми словами, пытаясь уйти от ответственности за собственные действия. — Да и метод подходящий для этого как раз у меня есть. Агрессии в словах Сеченова не чувствовалось совершенно, однако Сергей всё равно вздрогнул, отчего-то опасаясь за целость своей жопы. Когда Дмитрий Сергеевич становился таким, стоило или притвориться вежливым и послушным, или бежать от него подальше. * Увы, Сергей не прислушался к голосу верной своей интуиции, а потому встрял в «перевоспитание» по самую макушку. — Ну что же ты, Серёжа, — ласково произнес Сеченов, оглаживая его пальцами по бедру, и даже сквозь ткань штанов от этого прикосновения по коже мгновенно распространялся жар. — Не скажешь ничего в свою защиту? Он лежал на чужой кровати в чужом же доме, чувствуя себя лягушкой, распятой под линзами микроскопа. С него не сняли еще ни одного предмета одежды, однако Сергей был настолько смущен, словно оказался под пристальным взглядом Сеченова абсолютно голым. Вскоре его действительно ожидало нечто подобное, однако Сеченов не торопился приступать к процессу воспитания. Он мягко касался то тут, то там, проверяя реакцию организма на свои действия. А реакция у Сергея была еще какая — с ярко-красным лицом и тяжелым горячим дыханием он безвольно распластался на сеченовской огромной кровати, не смея даже лишний раз пошевелить рукой или ногой, и с каждым последующим касанием жар внутри него становился всё сильнее. До полноценного стояка было еще далеко — так, разве что слегка твердый бугорок в области паха выдавал похабный настрой Сергея, — да и не стремился Сеченов к какой-то особой развратной ласке. Наоборот, он лишь с насмешкой смотрел на то, как быстро его мальчик приходил в боевую готовность от нежных и аккуратных, но от этого не ставших менее равнодушными прикосновений. — Дмитрий Сергеевич, пожалуйста… — Сергей был готов к любому наказанию за свои своевольные действия, даже к понижению социального рейтинга и аресту, однако Сеченов как всегда имел на этот счет иное мнение. — Ты проигнорировал прямой приказ, Серёжа, — голос у Сеченова казался ласковым, вкрадчивым, почти радушным, однако слова его били болезненно и сильно. — Не лезть на рожон, тихо выполнить миссию и уйти. Не затевать перестрелок, не искать проблем на свой крепкий мальчишеский зад. — Я не… — Помолчи, Серёжа, — твердо приказал Сеченов и надавил ладонью на его чувствительный пах. Сергей застонал и прикрыл глаза, пытаясь удержать реакцию тела под контролем. — Сейчас говорю я, а ты — меня слушаешь. Сеченов убрал руку, терпеливо ожидая, пока Сергей придет в себя и наполнится достаточным количеством здравомыслия, чтобы услышать то, что ему хотят сказать. Легче от этой странной «заботы» не стало, однако дышать теперь было самую чуточку проще. Потребовалось не больше минуты — что, в общем-то, похвально, — однако каждая секунда молчания казалась Сергею пыткой похуже адского котла. Пока Сеченов равнодушно смотрел, он — мучался, терзаемый одновременно стыдом и жаждой. — Так вот в чем дело, Серёжа, — Сеченов мягко улыбнулся и, сместившись вдоль кровати выше, посмотрел Сергею в лицо. — Я спас тебя, помнишь? Я тот, кто дал тебе новые руки и ноги, и дал я их для того, чтобы ты использовал полученное во благо. Сергей вздрогнул от неожиданности, когда теплые пальцы Сеченова принялись расстегивать молнию на нечаевском комбинезоне. То, как Дмитрий Сергеевич говорил сейчас, и то, каким он был с утра, вызывало у Сергея огромное чувство диссонанса, словно два разных человека смотрели на него этими глубокими карими глазами. Шелест ткани в царившей вокруг тишине казался размеренным и естественным, и Сергей без малейшего возражения подчинялся нежным, но крепким рукам, пока с него снимали одежду слой за слоем. Было ужасно неудобно раздеваться в положении лежа, особенно когда всё, что ты мог сделать, — это повернуться со спины на бок или на живот, пока Сеченов делал всё остальное сам, будто врач, готовящий пациента к операции. Хотя почему «как будто»? Сеченов удовлетворенно кивнул, избавившись от последней преграды, и неторопливо провел кончиками пальцев от горла до живота Сергея, словно вспарывая скальпелем грудную клетку. Разумеется, не осталось ни одной раны на горячей коже, ни одного уродливого шрама на этой вздымающейся в такт дыханию груди, на этом удивительно чистом и красивом теле. Сергей Нечаев — произведение искусства, шедевр, созданный совместной работой множества именитых ученых и хирургов, собиравших его плоть воедино после чудовищного теракта в Болгарии. А Сеченов — дирижер, руководивший всем процессом у изголовья. — Дмитрий Сергеевич, — и снова робкая попытка противостоять, снова неуважительное стремление сделать всё по-своему, нарушить великий замысел. — Можно я?.. — Нельзя, — спокойно произнес Сеченов, внимательно ощупывая мышцы правой руки Сергея — той, что была к нему ближе. — Но не волнуйся, твое наказание не будет слишком серьезным. Я верну тебе руки, когда мы закончим. Не успел Сергей осознать смысл прозвучавших слов, как Сеченов, наконец нащупавший искомое, резким и сильным движением выкрутил его руку, снимая протез с креплений. Боль вспыхнула и тут же оборвалась, когда тело больше не нашло, чему болеть. Полимер, фиксировавший стык, зашипел и запузырился, моментально вскипев при контакте с воздухом, и, распространяя наружу тонкие нити-щупальца, попытался вернуть контакт с плотью. Спустя десяток секунд покрасневшая от резкого разъединения культя вернула свой естественный розовый цвет, а потерявший живого и теплого хозяина полимер утих, принимая форму кукольно-белой конечности, как у манекена. Полимерная конечность-паразит — уникальное и по-своему удивительное изобретение, позволившее инвалидам войны не только вернуть недостающую часть тела, но и снова почувствовать себя цельным и целым, и сейчас Сеченов готовился продемонстрировать все минусы того, что значит оказаться без рук и без ног. Сергей испуганно охнул, увидев свою конечность в чужих руках. Это невероятное зрелище отрезвило его затуманенный возбуждением разум, а также заставило на короткое опасное мгновение задуматься о том, насколько много он не знал о собственном теле, побывавшем на операционном столе у Сеченова. Не решаясь вновь без прямого приказа открывать рот и задавать вопросы, Сергей мог лишь безропотно следить за тем, как Сеченов бережно отложил в сторону отсоединенную конечность и, неспешно обойдя кровать по кругу, принялся ощупывать уже левую руку. Теперь было понятно, что он ищет — позабытое за давностью лет место стыка полимера и плоти, будто никто до этого момента не пытался разбирать Сергея на части. Тем удивительнее был тот факт, как быстро и уверенно действовал Сеченов, каким ловким и решительным стал его удар по самому для Сергею ценному. Он словно бы знал всё наперед: и реакцию организма на неожиданную потерю конечности, и страх Сергея, спрятанный в глубине его глаз, и про отсутствие сопротивления даже на такие методы «воспитания». И вновь рывок, вновь короткая резкая вспышка боли, после которой остается лишь пустота и чувство бесконечной потери. Сергей ощутил, насколько внезапно легким и невесомым вдруг стало его тело, лишенное обеих рук. Он всё еще мог шевелить культями, однако мозг подсознательно искал и то, что у нормальных людей всегда было ниже локтя — предплечья, кисти, пальцы. Ему казалось, что он вот-вот ухватится за что-то, однако молочно-белая конечность в руках Сеченова лежала безжизненная и мертвая, не желая шевелиться в ответ на горячее желание Сергея. — Взгляни на свои руки, Серёжа, — Сеченов огладил бесчувственный полимер, будто гладил самого Сергея, и тело вдруг невольно откликнулось на эту фантомную ласку, посылая по позвоночнику волны жара. Всё было таким странным и одновременно таким естественным, что Сергей на мгновение забыл о чудовищном положении, в котором оказался. — Шедевр современного протезирования, созданный из полимера и сверхлегкого металлического сплава под вес человеческих костей. Протезы соединяются с нервной системой носителя, вступая с организмом в симбиоз ради питательных веществ, и выполняют при этом функцию потерянной конечности. Сеченов бросил на Сергея изучающий взгляд, убеждаясь, что тот внимает его импровизированной лекции, и положил левую руку рядом с правой. Теперь настал черед ног. Сеченов опустился на кровать, касаясь крепких широких бедер Сергея своими горячими пальцами. На коже не было ни единого послеоперационного шрама, ни одного подозрительного стыка, даже густой волосяной покров казался естественным, будто всегда здесь был, не опаленный огненным взрывом. — На этот раз будет больнее, — предупредил Сеченов. — Проводить техническое обслуживание протезов в домашних условиях не очень-то удобно, сам понимаешь. Прохладный воздух, поступавший в спальню из кондиционера, нежно скользил по разгоряченному телу, ничуть не облегчая возбуждение. Сергей тихо застонал, когда рука Сеченова пару раз скользнула вверх и вниз по его члену, заставив отбросить в сторону страх и мысли о предстоящей боли. Сейчас он меньше всего напоминал воплощение фразы «здравый смысл», думая лишь о том, чтобы умелый влажный рот Дмитрия Сергеевича довел его до самого фантастического оргазма из всех пережитых. — Такой нетерпеливый, — Сеченов покачал головой, глядя на то, как Сергей самозабвенно подается бедрами навстречу его руке. — Мой хороший, ты же знаешь: всему свое время. Левая нога пострадала меньше и протез на ней отсоединять было проще, так что Сеченов решил начать с нее. Шлепнув едва слышно постанывающего Сергея, чтобы тот спокойно лежал на кровати и не дергался, он аккуратно нащупал место стыка и взялся за часть под коленом. Нажим, резкий рывок, вспышка боли — Сергей в итоге застонал даже громче и сильнее, чем когда ему мастурбировали. Глядя на него такого — покрасневшего, возбужденного и практически распятого на кровати, Сеченов решил немного подразнить его. Пока полимер окончательно не застыл на воздухе, еще пытаясь присосаться усиками-креплениями к живой плоти, Сеченов вновь поднес конечность к месту стыка, давая нескольким из них зацепиться за носителя, но при этом не подсоединяя полностью. Шевелить ногой в таком состоянии Сергей бы не смог, однако полимер, мгновенно подключившийся к нервной системе, прекрасно передавал все ощущения — и боли там явно было больше, чем всего остального. Сергей вскрикнул и, непроизвольно дернувшись из-за мощного тактильного всплеска, так удачно для себя разорвал контакт с протезом. Сеченов ухмыльнулся, глядя на то, как тяжело и загнанно он дышит, покрытый потом и смазкой, продолжающей сочиться из твердого набухшего члена. — Достаточно ли тебе такого урока, Серёжа? — вкрадчиво спросил Сеченов, оттолкнув в сторону протез, и с намеком огладил правое колено. Положив обе руки на бедра Сергея, Сеченов медленно скользнул ладонями вверх, к ягодицам, а оттуда кругом к животу и оставшемуся без внимания паху. — Неужели ты так сильно хочешь кончить, что даже не можешь ответить на мой вопрос? — он сдавил член Сергея у основания и оттянул вниз мошонку, ослабляя возбуждение. — Д… достаточно, — чуть заикаясь, пробормотал Сергей, бросая на Сеченова расфокусированный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Его лицо, уши, даже шея были ярко-красными, показывая, что он практически сгорает от смущения. — Я всё… понял, Дмитрий Сергеевич. Каждое ваше слово. Сеченов хмыкнул, внимательно рассматривая творение рук своих. — Каждое, говоришь? — он ослабил хватку, позволяя Сергею, не без основания опасавшемуся за целость своего достоинства, с облегчением выдохнуть. — Удивительное здравомыслие, Серёжа, для того, кто лежит на кровати без рук и одной ноги. — Дмитрий Сергеевич… — И всё же, — с резким нажимом в голосе продолжил Сеченов, — дело придется довести до конца. Приказ есть приказ, Серёжа. Если сказано стрелять — ты стреляешь; если сказано бросить всё и бежать — ты бежишь, не оборачиваясь и не высматривая никого позади. Если сказано ждать терпеливо… — он коснулся еще целой правой ноги Сергея, глядя на то, как инстинктивно поджимаются пальцы, и мягко улыбнулся. — Если сказано ждать, Серёжа, ты молча лежишь и ждешь. Сергей судорожно выдохнул, распаленный этой двусмысленной интонацией. Он чувствовал, что вот-вот, еще несколько секунд таких лингвистических стимуляций — и кончит от одного только голоса Дмитрия Сергеевича. Становилось дурно от того, как легко он поддался этому сильному пленительному голосу, как много доверия, нет, практически слепой веры к Сеченову находилось у него внутри, но весь страх оказался сметен парой слов, парой взглядов, парой ласковых прикосновений. Было так пугающе и так странно думать обо всем этом, неподвижно распластавшись на кровати, будто действия Сергея контролировались извне, заставляя его воспринимать всё не так, как происходило на самом деле. Сергей открыл рот, пытаясь выдавить из себя хотя бы слово, желая воспротивиться приказу, но вместо этого смог лишь жалко и нелепо застонать, когда Дмитрий Сергеевич крепко сжал его правую ногу, а затем резко дернул, одновременно выкручивая ее в сторону под определенным углом. Боль искрами прошлась по напряженным нервам, будто ток по оголенным проводам, и моментально достигла мозга. Сергей хрипло вскрикнул, чувствуя, как остатки самообладания покидают его, и задрожал. Лишенный рук и ног, он безропотно смотрел на своего создателя, ожидая его вердикта. — Такой красивый, — нежно произнес Сеченов, искренне наслаждаясь видом. (Такой беспомощный, полностью находящийся в чужой власти, зависимый — и при этом осознающий весь ужас своего положения.) Всё, что ему оставалось, — просить (прощения или пощады), но даже на это у Сергея не хватало сил. Он молча лежал, как ему было и приказано, чувствуя себя на пределе, на самом исходе сил, буквально за пару движений до оргазма. А Сеченов рассматривал его неторопливо, лаская жарким взглядом, в котором не осталось ни капли былого равнодушия. — Хороший мальчик, — прошептал Сеченов, убирая в сторону последний протез, и улыбнулся. — Схватываешь всё на лету. Сергей наконец заметил, насколько сильно Дмитрий Сергеевич был возбужден этим процессом «технического обслуживания». Со стороны он выглядел почти как обычно: собранный, уравновешенный, идеальный до последней пуговки на привычной своей жилетке. Выдавал его шальной огонь в глазах, снисходительно смотревших на Серёжу, — и крепкий стояк в слишком узких для таких упражнений брюках. Сергей прикусил губу, стараясь вернуть себе хотя бы толику здравомыслия, однако Сеченов не дал ему слишком долго собираться с мыслями, склонившись над ним и цепко схватив пальцами за подбородок. Поцелуй вышел горьким, сухим и горячим, будто безуспешная попытка напиться из пересохшего источника в пустыне, но тело отреагировало так, будто всегда жаждало этих грубых прикосновений. Перед глазами заплясали черные точки, разбегаясь от взгляда в разные стороны. Сергей застонал, чувствуя, как горячие пальцы неторопливо сместились вдоль тела к паху. Да, пожалуйста, пожалуйста, Дмитрий Сергеевич, доведите дело до конца, как вы и обещали, — мысленно умолял он, раздразнённый и неудовлетворённый этой хитрой, увиливающей от главного лаской. Он уже и не помнил, как сам постоянно давал беспечные обещания не лезть на рожон, строго и четко выполнять миссии, до последней буквы следовать приказу, а затем нарушал их так же легко и своевольно, как сейчас это делал Сеченов. — Попроси меня, — в голосе Сеченова на мгновение проскользнула равнодушная насмешка, тут же сменившись будто бы неподдельным интересом. — Покажи твердость своих убеждений, Серёжа. Четкий приказ наконец снял с Сергея невидимый запрет, позволил выбраться из ментального барьера собственного разума. — Пожалуйста, Дмитрий Сергеевич, — он говорил, перемежая просьбы влажными вздохами и протяжными хриплыми стонами, уже не сдерживаясь в том, чтобы показать Сеченову всю свою любовь. — Разрешите мне кончить в ваш рот, пожалуйста, разрешите наполнить вас своей густой спермой. Прошу, Дмитрий Сергеевич, трахните меня так, как вам будет угодно. Сеченов рассмеялся, удовлетворенный похотливой искренностью Серёжи. — О, разумеется, я трахну тебя так, как мне захочется. И только тогда, когда мне этого захочется, — добавил он, убирая руку с горячего дрожащего тела Сергея, и принялся расстегивать пуговицы на своей жилетке, последние несколько минут казавшейся ему невыносимо тесной и душной, несмотря на прохладу кондиционера. Вслед за жилеткой одна за другой начали поддаваться пуговицы на рубашке. Сегодня Сеченову хотелось сделать всё правильно, пройти каждый этап прелюдии и закончить постельную часть так, чтобы хорошо стало им обоим. Рубашка вместе с жилеткой легли поверх протеза левой руки, тугой корсет, поддерживавший осанку, упал рядом с правой, словно Сергей тоже помогал Сеченову раздеваться. Ботинки, штаны, носки, белье — Сеченов педантично следовал каждому пункту своего плана, оставляя одежду там, где ему это казалось наиболее подходящим. Отчего-то весь этот процесс казался Сергею таким знакомым и привычным, что нахлынувшее ощущение дежавю не прошло даже тогда, когда Сеченов стал самостоятельно себя растягивать, тяжело дыша и постепенно покрываясь из-за возбуждения рефлекторным румянцем, начиная с кончиков ушей и скул. Сергей не смел торопить его или встревать с непрошенными советами, наслаждаясь открывшимся ему видом так, будто обнаженный раскрасневшийся Сеченов — это то, что случилось с ним впервые. Обычно он делал всё сам, нежно, но уверенно растирая смазку, ласково целуя Дмитрия Сергеевича — Диму — в худые белые плечи и выступающие острыми крыльями лопатки, но сегодня он стал безмолвным зрителем, получившим билет в театр на премьеру у известного актера. И то, как плавно и естественно двигался Сеченов, и то, в каком восторге и восхищении был очарованный им Сергей, — всё говорило об успехе представления. Закончив с подготовкой, Сеченов вновь опустился на кровать между бедер своего дорогого Серёжи. От веса двух тяжелых тел матрас даже не скрипнул, лишь просел на пару сантиметров вниз, плавно подстраиваясь под неудобную позу. — Вот так, мой мальчик, — ласково прошептал Сеченов, обхватывая ладонью крепкий Сережин член, жаждущий его, нет, практически изнывающий из-за отложенной кульминации. — Ты хорошо держался, но потерпи еще немного. Его слова были нежными и жадными, взгляд — затуманенным и восторженным, прикосновения — размеренными и обжигающими, но всё в нем казалось неправильным, злым, неестественным. Как будто монстр, прятавшийся под кроватью, наконец показал часть своей истинной сути. Удобнее устроившись ягодицами над пахом Сергея, Сеченов, помогая себе рукой, медленно опустился на его член. Сначала внутрь скользнула ярко-красная от прилившей крови головка, потом сантиметр за сантиметром погрузился толстый, покрытый венами ствол, пока не уперся до самого основания. Жадно выдохнув, Сеченов взглянув на потерявшегося в ощущениях Сергея, помедлил пару секунд, отсчитывая удары заполошно колотившегося сердца, а затем принялся аккуратно двигаться вверх и вниз. Толчки были не слишком резкими, но глубокими и сильными, и тесное нутро сжимало Сергея так приятно, что к хороводу черных точек перед глазами теперь добавились и вспышки искр от удовольствия. Хотелось сжать покрепче эти нежные белые бедра, оставить на них отметины и синяки, притянуть Дмитрия Сергеевича к себе, навязывая свой ритм, заставляя насаживаться на член до хриплых вскриков, однако всё, что Сергей сейчас мог делать, — это терпеливо ждать, наслаждаясь каждым моментом этой мучительно сладкой пытки, которую ему устроил Сеченов. — Немного воспитания пойдет тебе на пользу, Серёжа, — хмыкнул Сеченов, широко и размашисто проводя ладонью по собственному члену. Он ясно видел и вожделение, и нетерпение, и бескрайнюю жажду, горевшие в глазах Сергея, но не собирался идти на поводу у непослушного щенка. Наоборот, он собирался покрепче затянуть ошейник, научить своего верного пса терпению и сдержанности, заставить слушать команды и безукоризненно выполнять их. Непроходящее возбуждение уже должно было доставлять Сергею боль на грани с потерей контроля, и невозможность кончить без приказа — худшее, чем можно было наградить любимца за усердную работу. Сеченов застонал, прогибаясь в пояснице во время очередного толчка. Он чувствовал, как подходит оргазм, а потому затягивать воспитательный процесс больше не стоило. Он взглянул на Сергея, жадно внимавшего каждому его слову, каждому жесту, каждому движению — и ухмыльнулся. — Можешь кончить, — разрешил он. Сеченов стиснул зубы, рефлекторно содрогаясь всем телом во время оргазма и чувствуя, как одновременно его заполняет густая горячая сперма, которой с каждым толчком становилось всё больше. Так глубоко, так жарко, так до омерзения приятно — обладать и властвовать. — Хороший мальчик. Сеченов аккуратно лег рядом с Сергеем, жадно хватавшим воздух ртом, и погладил его по растрепанным волосам. Последняя утешительная ласка и благодарность за то, что произошло между ними. — Ты молодец, Сережа, — в словах Сеченова больше не чувствовалось скрытой стали, теперь там была только забота и неподдельная нежность. — Поспи немного. Я разбужу тебя, когда приведу здесь всё в порядок. Сергей заторможенно кивнул, чувствуя, как сами по себе сонливо закрываются глаза. Он хотел что-то сказать, что-то очень важное, даже несколько поэтичное — про тьму и искры, лунный свет и последний восход солнца, — но забыл после взгляда на добродушное лицо Сеченова. Да и черт с ним, с этим глупым желанием. Он скажет обо всём, когда проснется.