Вместе

      Очередная война. Снова Россия. Опять они захватили Хельсинки. Все по новой: город взяли, его надо вернуть, следовательно обменять на что-то другое, а в случае Бьёрга — на кого-то другого. На кого-то из подчинённых. Это может быть печально, но с горечью потери Вэйно не сравнится, не сравнится с тем, что его придется отдать врагу, что он перейдет на сторону врага. Хельсинки — важный промышленный город. Это главный аргумент, который Бьёрг может высказать королю, даже если дело не в этом, даже если ему все равно, какую роль город играет в стране, даже если ему не город нужен, а Вэйно. Есть разница. Она чувствуется, когда он смеётся, когда он успокаивает Бьёрга, когда он смотрит на него таким взглядом, каким не смотрит ни на кого. Но разве Фридриху есть дело до отношений двух городов? Нет. Поэтому приходится сохранять холодную голову и с таким же лицом высказывать доказательства в пользу Хельсинки. Получается хорошо, насколько Стокгольм может судить, исходя из соглашения короля с ним. И Бьёрга уже ничего не беспокоит: если Вэйно будет рядом — это уже хорошо. Он не позволит Петербургу опять его захватить. Он построит крепость, чтоб обезопасить город от противника.       Вот только это не спасёт. Иначе эти жизнерадостные глаза не истекали бы водой вперемешку с солью. Иначе Вэйно не цеплялся бы за форму Бьёрга, как будто это ему поможет, как будто это отменит договор. Иначе Бьёрг не шептал бы Вэйно, что вернёт его, что он вернётся за ним, хотя прекрасно знает, что нет: не вернётся. Всё уже решено и подписано. Ничего уже не поменять и исправить, как бы того не хотелось им обоим. Да, Бьёрг больше не услышит его смеха, не увидит его улыбку, не посмотрит в его глаза полные надежды (она исчезла несколько часов назад), не найдёт в нём своего спасения. Они вообще возможно больше не увидятся. И, как бы ужасно это не звучало, скорее всего так и будет. На бумаге написано: присоединяем навсегда. Покуда они противники, как смогут они увидится? Никак. Бьёрг понимает это. Вэйно понимает это. Ни один из них не хочет это признавать. Они упиваются последней возможностью увидить друг друга. И им больно. И Вэйно не раз вскользь упомянет это в диалоге с Петербургом. И Бьёрг не раз прокрутит это у себя в голове, вспоминая их встречу. Их последнюю встречу. Они были правы: они больше не увидятся. Бьёрг понимает это через несколько лет, когда всё, что он может получить от Вэйно — клочок бумаги с выцарапаными буквами, которые гласят о вечной любви. У Стокгольма в голове лишь вечная разлука. Больше ему не о чем думать.       Поэтому он не верит, прочитав новости. Поэтому он пишет на давно выученный адрес. Поэтому ему хочется плакать от счастья, получив положительный ответ: да, меня отсоединили от РСФСР, да я теперь независимый, да мы можем увидеться. И Бьёрг пользуется возможностью: покупает ближайший билет на самолёт и улетает. И он счастлив, увидев своего Вэйно, увидев ту улыбку, услышав тот смех, заглянув в те глаза, которые прошлые сто с лишним лет он видел лишь во снах. Он счастлив, видя в них надежду. Он хочет прижать Вэйно к себе и не отпускать никогда и никому. Поэтому теперь уже он цепляется за Хельсинки, повиснув на нём, теперь уже Хельсинки шепчет ему слова надежды, надеясь, что теперь это не закончится никогда. Да, впереди войны, но они переживут их вместе. Всё лучше, чем врозь, да? И Бьёрг знает: он хочет, чтоб так было всегда. Хочет всегда держать Вэйно за руку, всегда целовать его губы, всегда быть рядом, всегда обвивать его шею своими руками, всегда пропускать пальцы сквозь его волосы.       Поэтому он решается на это. Поэтому он опускается на колено напротив Кафедрального собора, заглядывая в лицо своего возлюбленного. Поэтому он сияет, услышав короткое «да». Поэтому он целует Вэйно без всякого стеснения на глазах всей Сенатской площади. Поэтому он клянётся быть с ним всегда. Поэтому он спит с ним на одной кровати из Икеи, в инструкциях к которой они разбирались вместе. Поэтому он знает: никто больше никогда не заберёт у него Вэйно.