Знак трех

В конечном счете никому не интересны твои проблемы. Кому стоило рассказывать о том, что осознать в тринадцать лет, что ты единственный выживший человек на планете не слишком просто. Ему повезло прожить полжизни в одиночестве и чудом не сойти с ума. Постапокалиптичный, разрушенный до основания мир — не лучшее место для взросления. Он определенно не заслуживал всего этого. И когда в его одиночество ворвалась Куратор с предложением от комиссии о контракте — он не раздумывал ни секунды. Позже, вернувшись домой в своем несуразном полудетском теле, когда вскрылась вся правда, он убеждал других, что эта работа не приносила ни капли удовольствия. Это была всего лишь вынужденная мера, чтобы спасти себя. Такие убеждения действовали на родных, но себя он обмануть не мог. Правда в том, что ему нравилось убивать; правда в том, что ему нравилась чужая теплая кровь, растекающаяся по ладоням; правда в том, что только так он мог почувствовать себя живым, почувствовать вообще хоть что-то. Время, проведенное в одиночествое, убило в нем способность переживать эмоции. Он уже не уверен может ли вообще называть себя человеком. Потому что настоящие люди умеют чувствовать. Он умеет лишь убивать. Он считает секунды и смотрит как жизнь покидает его жертв, как взгляд их глаз теряет осмысленность. И только тогда он может сравнить их с собой. В них нет жизни так же, как и в нем самом. Пусть его сердце бьется, пусть по его венам бежит кровь, пусть его легкие наполняются воздухом — это не имеет значения. На самом деле внутри он мертв, причем уже очень давно. В нем нет раскаянья, в нем нет жалости, в нем только черная звенящая пустота. Он давно смирился со всеми злобными шутками судьбы. Ему нечего терять, ему не во что верить. И пусть вселенная рушится в очередной раз, он и пальцем больше не пошевелит ради ее спасения. Его не спас никто, когда ему это было так нужно. То, что ему прошлось пережить — сишком тяжелое наказание для детского непослушания. И пусть судьба подарила ему шанс начать все сначала, пусть он снова подросток с юным телом и бушующими гормонами. Но его истерзанное и покалеченное сознание уже никогда не станет прежним. Будь ты хоть новорожденным ребенком — это не сделает тебя снова чистым и невинным. Пропустив сквозь пальцы сотни чужих жизней уже не различаешь грани добра и зла. Да и существуют ли они вообще? Все только и твердят — жизнь ценнее идей, ценнее всего в этом мире. А ему что со своей делать? Он ее не хочет, он ее невавидит, он ее презирает. И если быть до конца откровенным, его сознание, перенесенное в юное тело, больше представляется злой насмешкой, чем новым шансом начать все заново. Лучше бы он остался престарелым убийцей, которому уже недолго осталось доживать свой срок. А что делать теперь? Как ему распоряжаться своей юностью, этим новым запасом времени. Прожить ту жизнь, которой у него никогда не было даже пытаться не стоит, ничего из этого не выйдет. Его аккуратные тонкие пальцы уже чувствовали тепло чужой крови. Не один комплект школьной униформы отправился в мусоропровод. И по большому счету ему плевать на это. Если ему предложат очередное задание, он, конечно же, согласится. Сидя на крыше многоэтажки в компании полупустой бутылки виски, он провожает взглядом медленно умирающий летний закат. Стащив с себя пиджак и ослабив галстук, размышляет о том, в какое же все-таки дерьмо превратилась его жизнь. Он не слышит тихий шорох шагов позади. — Никогда тебя здесь не видела. От предков прячешься? Обернувшись, видит юную девушку, стоящую рядом. Она подкралась совсем неслышно. Ему приходится смотреть на нее снизу вверх. Ее легкое голубое платье в мелкий синий цветочек осторожно треплет вечерний ветер. Подошва черных вансов стоптана достаточно сильно, чтобы понять насколько они ею любимы. Она садится рядом и он может разгядеть на ее шее атласную синюю ленточку, повязанную на манер чокера. — Можно сказать и так, — отвечает Пятый, сбитый со своих мыслей, появление незваной гостьи. — Я часто прихожу сюда, когда все достает так, что удавиться хочется. — А тебе-то с чего подобного хотеть? — не удерживается от колкости парень. — Не будь занудой и не воображай, будто только у тебя могут быть проблемы, — и она легонько кончиком кеда подталкивает бутылку с алкоголем. — Боюсь, мои проблемы чуточку серьезнее твоих, — ухмыляется он и тянется за бутылкой, но чужая ладонь ловко уводит ее из-под его пальцев. Незнакомка делает глоток и морщится, ставит бутылку обратно. — Может быть и так, спорить не буду. Оба замолчали. Девушка садится рядом, сгибает ноги в коленях и обхватывает их руками. От порывов уже прохладного вечернего ветра по ее плечам пробегает стая мурашек. Пятый видел это, но предложить пиджак почему-то не решался. — Знаешь, мои родители давно в разводе. У отца другая семья и я ему не нужна, а мать пьет так, что иногда даже не узнает меня. Пару недель назад мне пришлось сделать аборт. Я забеременнела от парня, который был моей первой любовью и изо всех сил рассчитывала на него, хоть и понимала, как это глупо с моей стороны. Мне пришлось покалечить свое здоровье, а он просто испарился, как дым по ветру, как только узнал об этом. Но я никогда не сужу так, будто происходящее со мной — самое страшное, что может произойти с человеком. Я просто не могу позволит себе обесценивать проблемы других. Поэтому никогда не сравниваю и не завидую. Не знаю, что происходит с тобой и какие у тебя проблемы, но это не дает тебе повод относиться пренебрежительно к моим. Она замолкает и кладет подбородок на колени. Пятый вдруг теряется, что ему совершенно не свойственно. Он смотрит на совсем еще юную девушку, на хрупких плечах которой уже лежит слишком многое. — Знаю о чем ты сейчас думаешь. С чего это я сюда притащилась и лезу к незнакомцу со своим бесценным мнением. Поэтому заранее извини. — Нет, я вовсе так не думаю. Пожалуй, ты права. — Из какой ты школы? Я впервые вижу такую форму. — Это… — мнется Пятый. Пожалуй, стоит прекратить везде расхаживать в этом прикиде. — Частный пансионат рядом с городом. — Ясно, — пожимает плечами девушка. — Наверное, классно учиться в частной школе. — Да, неплохо, — чешет затылок парень. Он вдруг смущается перед этой девушкой, как самый настоящий школьник. Она так просто вывалила перед ним всю правду о себе в первые же минуты знакомства, словно хотела побыстрее сбросить с себя тяжелый груз. Так, будто ей ничего это не стоило; так, будто это ничего не значащие слова, с которых начинаются любые знакомства. Его поразила эта откровенность, которую она запросто использовала, чтобы поставить его на место. Чтобы дать понять, что мир не вращается вокруг тебя. Миллионы людей страдают по разным причинам и ты не исключение, а лишь очередной пункт в списке правил. — Слушай, возьми мой пиджак. Уже холодно, — решается все-таки предложить. — Спасибо. Она без лишних слов берет вещь и надевает ее. Не просто накидывает на плечи, а продевает руки в рукава и запахивает полы на груди. Замерзла. Ее настоящая, неподдельная юность вдруг испугала его. В отличие от его, сворованной у времени, ее была чистой и правдивой. Такой, какую и должен проживать обычный человек. А не прятать полувековой возраст в теле подростка. Это так правильно, так естественно. — Тот парень, о котором ты говорила, настоящий мудак по правде говоря. Он смотрит на ее светлые волосы, разметавшиеся по его пиджаку. — Да ладно, я бы все равно не смогла родить ребенка сейчас. — Пусть так, но ему не стоило бросать тебя одну в таком положении. Она поднимает голову и смотрит прямо на него голубыми глазами. — Ты бы не бросил? — вопрос словно выстрел. Он выдерживает ее взгляд и уверенно отвечает. — Нет. Странно, но за столько лет он никогда не задумывался о собственных детях. — Значит, твоей девушке повезло. — У меня нет девушки. — Значит, повезет будущей. — Я тоже уверен, что ты встретишь человека, с которым такая история больше не повторится. В лицо бьют последние лучи заходящего оранжевого солнца. Она жмурится и грустно улыбается. — Конечно не повторится, ведь я больше не смогу иметь детей. И его так остро пронзает осознание чужой боли. Ее юность, над которой так злобно надругались и покалечили. — Мне жаль, — вырывается против воли. — Не беспокойся. Не я первая, не я последняя. Есть вещи, существование которых просто невозможно прекратить. И если что-то подобное случается с тобой, то лучше побыстрее смириться, чем третить время на сожаления. Его поражает то, с каким смирение она этот говорит. Может быть, в этом и заключается главная суперспособность. Не в перемещениях во вемени, не в способности говорить с мертвыми или внушать кому-то свои желания, а в том, чтобы стойко встречать жестокости судьбы и не сломаться под их тяжестью будучи совершенно обычным человеком. Сила в том, чтобы осознавать невозвратность прошлого, отпускать и не позволять ему определять твое будущее. А он только и делает, что цепляется за него, позволяет ему управлять собой, живет кошмарами прошедшего и не может с ними расстаться. Не может или не хочет? Погрузившись в свои мысли, не замечает как незмакомка тихо уходит, унося на худых плечах его форменный пиджак.

***

Он целует ее бледные щеки с россыпью полупрозрачных веснушек. Аккуратно убирает шелковистую светлую прядь волос за ухо. Она пахнет весной и полевыми цветами. Теперь его легкие наполняет только этот аромат, а не сладковато-металлический запах крови. Она помогла ему начать сначала, научила понимать, что второй шанс не дается просто так. И если им действительно воспользоваться, то можно почувствовать себя счастливым. Рядом с ней он это понимает. Обнимает ее со спины, гладит обнаженное бедро, не прикрытое одеялом. Она ловит его ладонь, притягивает к себе и целует тыльную сторону. — Доброе утро, — Пятый целует ее плечо. — Доброе. Она поворачивается к нему лицом и тонкими пальцами убирает челку со лба, которая уже порядком отросла. — Ну что ж, любовь моя, поздравляю тебя. Сегодня ровно десять лет с того самого дня. Ровно десять лет, как тебе приходится терпеть меня и мой занудный старперский характер. — Не неси ерунды, — смеется она. — Я тебя тоже поздравляю. Хоть ты и бываешь иногда невыносимым, но это были замечательные десять лет. О лучшем я и мечтать не могла. — Наденешь сегодня то голубое платье? — Ты что, смеешься надо мной? Оно же на меня не налезет. — О, даже слушать не хочу, ты не поправилась ни на грамм. Ну пожалуйста, ради меня. — Ладно, — она целует кончик его носа и встает с кровати, как есть обнаженная идет в гардеробную. Пятый подпирает голову ладонью и наблюдает за ней, любуется. Она скрывается за дверью, возвращается минут через десять. И у него перехватывает дыхание. Она была точь-в-точь такой же, как в день их первой встречи. Платье было совсем немного маловато в плечах, но в остальном идеально сидело по фигуре. Синяя лента обвивала стройную шею, светлые кудри лежали на плечах. — Ты невероятно прекрасна. Не могу поверить, что уже десять лет прошло. — У меня есть еще кое-что. Она снова ныряет в гардеробную и появляется одетая в его форменный пиджак. — Да ладно, — у Пятого округляются глаза. — Ты и его сохранила. Не могу поверить. Она подходит к кровати и садится рядом с ним на колени. Он проводит ладонью по рукаву пиджака который сейчас ему и на одно плечо не налезет. — Я специально у тебя его тогда украла, а потом ты разрешил оставить. — И ты все это сберегла. Он нежно проводит большим пальцем по ее скуле. Она поднимает на него голубые глаза и вдруг становится слишком серьезной. — Я тебе кое о чем никогда не говорила, но сегодня тот самый день, когда нужно во все признаться. — Малышка, не пугай меня. — Не волнуйся, думаю через пару минут ты будешь очень счастлив. Так вот… В тот день, когда мы встретились, я ведь не просто так поднялась на ту крышу. И не прсто так вывалила тебе всю правду про себя в первую минуту. Я не думала, что там вообще кто-то будет и собиралась… — она делает глубокий вдох. — В общем, ты тогда остановил меня от глупости, которую я хотела совершить. Ты спас мне жизнь. — О господи, — он порывается притянуть ее к себе и обнять, но она останавливает. — Нет, подожди. Это первая часть моего признания. В общем, на самом деле тогда ты спас не одну жизнь, а две. Он в непонимании щурит глаза. — Если бы тогда не стало меня, не было бы еще кое-кого. Она берет его ладонь и кладет себе на живот. От осознания у Пятого в прямом смысле слова перехватывает дыхания, он вообще забывает как дышать. — Я… это… я просто… как же... — Тише, тише, любимый. Ты главное дыши, — она смется так громко от его растерянного вида и нехватки слов из-за переизбытка эмоций. Он обхватывает ладонями ее лицо. Вот она, в его руках точно такая же как в тот главный день, но только со счастливыми смеющимися глазами и с их ребенком внутри. — Не могу поверить. Я просто не могу в это поверить. — А придется. Теперь будешь нести ответственность за нас двоих. — Как же сильно я тебя люблю, ты таже представить не можешь. — Могу, потому что люблю так же. Он целует ее в губы желая показать всю нежность и любовь к ней. А потом тихо шепчет на ухо: — Знаешь, в тот день на крыше на самом деле было спасено три жизни. Тогда мы все спасли друг друга.