Отвращение

В углу забилось тело, держась за голову, выдёргивая тёмные грязные волосы. Глаза отчаянно бегали от предмета к предмету, на лице застыл страх. Какой отвратительный. А нам ли судить? Определённо нет. Резко встав со своего насиженного места, фигура побежала в уборную комнату. Тянуло блевать. Нагнувшись над унитазом, попытался вызвать рвоту, что успешно получилось с помощью пальцев. Натренированный. В животе пусто. Блевало кислотой с кровью. Может, оно и к лучшему?.. Вся язва выйдет из глотки. У него каша из органов. Жёлчь неприятно жгла горло, но Шура лишь улыбался, ощущая это. Мазохист. Его поглощала тьма, сжирая изнутри, ломая рёбра до звёздочек перед глазами. Встав, Шура направил взгляд на себя в зеркало. Зеркало… то, что от него осталось: грязное заржавевшее стекло, ранее в красивой тёмно-деревянной рамке, на данный же момент в её обрубках. В ответ на него смотрели чёрные глаза с сумасшедшим взглядом. Шура лишь хмыкнул и взял в руки тушь, стоявшую на сломанной грязной раковине. Он начал размазывать её по ресницам: получалось отнюдь не равномерно, но не ебёт. Больно. Противно. Отвратительно. Началась трясучка. Взяв в руки помаду, Шура нанёс её на обкусанные в мясо губы. Лучше не стало. Ещё раз взглянув в зеркало, он не выдержал. Слёзы потекли ручьём… ладно, нефтью. Думский резко размазал красную помаду, больше не смотря в отражение, боясь увидеть те кровавые глаза. С размаху ударил по стеклу так, чтобы не была видно его лица, так, чтобы от него осталась лишь пустота. Осколки впились в костяшку, по руке вниз стекали струйки крови, капая на пол, издавая ритмичный звук. Как же красиво. Боль притупилась из-за накатывающих ощущений, будто ему в печень закинули кузнечиков. Прелесть. — Блях, Костян, ну за что мне это? — возмущался темноволосый и, громко вздохнув, решил продолжить свою балладу-тираду. — Не сдох там твой Саша, — смотря в глаза Екатеринбургу, констатировал факт Юра. — Могу поспорить, — устало сказал Костя. — Юра, пожалуйста, — томно процедил он, хватаясь пальцами за виски, медленно потирая. — Ладно-ладно, не ссы, — закатывая глаза, но тем не менее достаточно бодро сказал Челябинск. — Я тебе отвечаю, жив твой педик, — ободряюще заключил Татищев. — Спасибо, — улыбнувшись, спокойно выдохнул Уралов. Уже у выхода из кабинета Юра помахал другу, доставая пачку сигарет из кармана брюк. Костя недовольно зыркнул на неё, но ничего говорить в этот раз не стал. Челябинск и так согласился помочь, чему он был крайне благодарен, зная не очень хорошие отношения этих двоих. Не очень хорошие отношения — настолько хуёвые, что это можно в канаву свалиться, причём добровольно. Выйдя на улицу, Юра вздохнул полной грудью, смотря на небо. Тучи. Наверняка скоро пойдёт ливень. Серые облака бесконечно тянулись по небу, приятно пахло только скошенной травой и сыростью. Окончательно достав сигару из упаковки, он всё же удосужился посмотреть на марку. Астра. Ахуенно. Татищев такое любит. Жёсткие сигареты, приятно прожигающие лёгкие никотином. В основном, после них оставалось неприятное послевкусие табака и какой-то химозы-пиздахуёзы, но и это было ему по душе. — Ну и где он там живёт? — задал риторический вопрос курильщик. Конечно, ему никто и не ответит. Отыскал глазами нужные апартаменты. К слову, они с Костей были в Санкт-Петербурге, так как нужно было что-то делать хотя бы с «Тамбовскими», которые подмяли культурную столицу под себя. Закатив глаза и наконец закуривая сигарету, Юра двинулся; никотин приятно жёг лёгкие, отдавая разрядку по всему телу, заставляя глупо улыбаться. Как же приятно. Юра задумался, а какого, собственно, хуя Екатеринбург так волновался за Сашу. Определённо в голове у Татищева прозвучало не «Саша», а «Пискля». Он давненько его не видел, даже на собраниях он не появлялся, что странно. Сашенька же сама пунктуальность и ответственность. Думая про это, Татищев недовольно фыркнул, закатывая глаза. Не мог же он не отойти от кровавых побоищ? Мог. Вторая мировая — это ужасно, скверно было всем, он до сих пор помнит кровь на своих руках, до сих пор помнит запах гнили, до сих пор помнит тот невообразимый холод, до сих пор помнит те душераздирающие крики, до сих пор помнит свой порядковый номер на рукаве. А в девяностые происходит полный пиздец. Юра устал. В голове суп-пюре, будто мозги взбили в блендере, соображать было крайне трудно. Помогали сигареты. За всё хорошее нужно платить. Он платил сгустками крови на руке, он платил кашлем, разрывающим горло, он платил собой. Курильщик и не заметил, как подошёл к апартаментам, не заметил, как наступил в лужу, не заметил, как кончилась сигарета, а ещё не заметил, как обжёгся этой сраной сигаретой. Быстро забежал в подъезд: в нос ударил запах санины, пота, какого-то дешёвого гаража из ларька и чего-то странного… Что за хуйня? Скрутило живот. Комок тошноты подбирался к горлу. Быстро поднимаясь на этот ёбаный пятый этаж, Юра пытался не дышать — выкручивало желудок. На четвертом этаже он заметил что-то в грязном углу. Сука. Мёртвая кошка. Её кишки вываливались из прорезанного брюха, над её тушкой летали мухи, один глаз вытекал. Пахло гнилью. Татищев пытался удержать порыв рвоты, вот-вот подступающую к глотке. Только не говорите, что это Нева. Надо валить. Уже стоя у железной потрёпанной стены, по которой вниз плавно сползала трещина, он постучал. Ничего. Попытался отворить дверь. Бинго. Тихо зайдя в квартиру, он почувствовал тот же запах, но добавился новый. Пахло Сашей?.. Именно. Неописуемый запах. Челябинск мог сравнить это с запахом сигарет, смешанных с вишней. Уж поверьте, в этом Юра разбирается. Медленно проходя по квартире, он всё больше и больше ахуевал от жизни: ободранные белые обои с ещё свежей кровью, грязный пол, на котором лежали уже пустые пакетики и… шприцы? Квартирка из типичных детективов. На самом деле, нихуя. Квартира из типичных девяностых. — Еп твою мать, — Юра не смог удержать порыв эмоций, смотря на это с глазами по пять копеек. Сидевший в ванне Шура услышал голос. Быстро вскочив, шустро достал из спортивок, воняющих рвотой, нож. Последовали звуки приближающихся шагов и чей-то отборный мат. Он сжал «Финку» до побеления костяшек, на которых всё ещё были струйки крови, до сих пор стекающие на кафельный пол, затекающие в трещины. Снова синяки. Зашёл Татищев. Блять. Что. — Какого хуя?! — вскрикнул Челябинск, увидев «друга». Посмотреть на него сверху вниз: мёртвое тело, потёкшая тушь, размазанная помада, кровь. Он резко посмотрел Шуре в глаза. Радужки не видать. Сукаблятьчтозахуйняебисьоновсёконём. Саша Шура расплылся в ухмылке, бросая нож на пол, с резким звоном ударившийся о битый кафель… Кажется, появилась новая трещина. — Юра-а-а, — сладко протянул он, медленно подходя к курильщику с всё той же улыбкой. — Какими судьбами? — изогнул в недопонимании бровь, смотря на ахуевшего Татищева из-под прикрытых век с тяжёлыми комками дешёвой туши. — Ты… блять… что с тобой? — подал тихий голос прозревший, который видел уже всё. По крайней мере, он так думал. А зря, конечно. Это только начало. — А что со мной? — невинно спросил Думский, хлопая глазками. Юра промолчал, бегая по ванной комнате глазами. Опа. Снова кровь, снова шприцы, снова пакетики и уже не Саша вовсе. Кажется, при входе в это проклятое место последнего не было. Он зыркнул на Шуру, ожидавшего ответа. Живот скрутило с двойной силой. Тут же захотелось выблевать кишки. По спине пробежал холодок с табуном мурашек, по связкам будто прошлись ножом, разрезая и вырывая их из плоти, отрезвляя его. — Ну так что, дорогуша? — в ожидании спросило то, что осталось от Сашеньки Романова. Ничего. Месиво. Курильщик и слова вытянуть из себя не мог. Лишь оживлённо смотря на эту ситуацию. — Ты отвечать будешь, хуйло? — резко сменив интонацию вместе с эмоциями, с презрением сверля в нём дырку где-то на уровне глаз и вздёрнув носик наверх, спросил наркодилер. Юра никак не смог придумать что-нибудь связанное, слова просто крутились на языке, не желая выходить. А вот Шура просто пошёл на выход из уборной. — Саша, под чем ты? — можно подумать, что вопрос грубый и резкий, но это никак не задело Думского. Уже проходя мимо плеча Татищева, который был выше него, так что, находясь на уровне предплечья, замер. — Как ты меня, блять, назвал? — дёргано поворачиваясь, процедил неуравновешенный. Татищев мог поклясться, что увидел отблеск кроваво-красного огня у него в глазах. — Не смей меня так называть! Нет тут Саши. Есть только я — Шура! — все же доходя до выхода, вспыхнул Думский, громко хлопнув дверью. — Господи, верните того самоуверенного душнилу, — негромко вздохнул курильщик, смотря истеричке вслед. — И что мне с ним делать? — Больно любит он риторические вопросы. «Катьке не позвонишь, он занят», — грустно додумал Татищев. — Может… Московский? Ему сейчас уже лучше… ну да, нервы у него сдали, но ведь не всё так плохо… — успокаивая самого себя, твердил Челябинск, доставая потрёпанный мобильник из кармана джинс, бегло ища нужный номер. Этосамаяуёбищнаяидеязавсюисториюсеямираидиот. Прыгнув на раскладушку и по-детски положив ноги на стену, Думский заругался. В голове много мыслей, спутывающихся друг с другом, кажется, этот узел уже не развяжешь. Поливал он дерьмом всех, кого только можно и нельзя. Кроме одной интересной персоны, которую он предпочёл бы забыть, уничтожить, ликвидировать из памяти, как с плёнки удалить. Раздался звук открывающейся входной двери, он это яростно проигнорировал, ибо пошёл нахуй этот ваш Юрка-гомофобик, в Сибирь таких надо. Но вот когда отворилась потрёпанная дверь его комнаты, Шура решил повернуть тяжелую от мыслей голову. В пустых глазах заиграла буря эмоций: гнев, негодование и окутывающий с ног до головы страх. Московский. — Сука… — тихо сказал наркоман, вставая с насиженного места, пытаясь шустро проскользнуть мимо дверного проёма. В глазах потемнело, ноги путались между собой. Виски отдавало неприятной пульсацией. Он не обращал внимание на такие мелочи, со всех ног несясь к заветному спасению, будто врата на райские озёра видел. Его схватили за локоть, дёргая на себя. Хуйвамвротольконесейчас. — Ну и куда мы рванулись? — Под этим ненавистным взглядом хотелось выпрыгнуть в окно. И чтобы без гарантий на выживание. Сейчас такой возможности нет, так как его всё так же больно держали за костлявую конечность. Снова синяки, снова похуй. Шура попытался выдернуть руку из стальной хватки. Как же ему противно. Он даёт себе обещание, что отрубит руку, избавляясь от этих тошнотворных прикосновений. Нервы затекли, отдавая жжением по всему телу. Он пытался держать себя в руках, но тяжёлый ком, подкатывающийся к горлу, так не хотел. Он действительно чувствует эйфорию от боли, но не от рук Москвы. — Отпусти, отпусти меня, отпусти меня, блять, прошу, отпусти! — истерично кричал эту натренированную фразу, пытаясь отцепить руку от себя. — Не трогай, не трогай, не трогай! — Потекла слеза, словно нефть, как и тогда у зеркала, доходя до подбородка, уже смешиваясь с красной помадой. Мышцы ног отказались слушаться, держался он с помощью стальной хватки. Подняв на него тяжёлый взгляд, Думский почувствовал, что его начало мутить. Сердце бешено колотилось, ломая рёбра. Кровь пульсировала в венах до головокружения. Тошнота снова подкралась сгустком. Рядом стоял Челябинск. Ему действительно нехорошо, ему действительно страшно за Сашу, на Шуру ему абсолютно поебать, он действительно не может пошевелиться, его тело онемело. По спине пробежался холодок. — Михаил Юрьевич, всё нормально? — еле вытаскивая из себя каждую букву, спросил полушёпотом Юра. — Вполне, — отрезала предложение столица. — Снова нахуярился, да? — задавал вопрос курильщику, упорно смотря на Санкт-Петербург, дёргающегося в, казалось, конвульсиях, и бровью не поведя на это, будто так и надо, будто это уже рутина, будто это происходит каждый ебаный день. В ответ лишь кивок.