Shadows

Закат отгорает, оставляя последние кровавые линии в небе. Без дополнительных источников света скоро станет совсем темно. Это жутко навевает воспоминания и Мизуки неосознанно улыбается, запахивая шторы до конца. Ярко вспыхивают экраны, и Эна с неудовольствием включает лампу над столом. Этого мало, чтобы осветить всю площадь помещения, а потому тени завладевают комнатой, и Акияма остается в неосвященной части, решив, пока что, просто понаблюдать. Эна трудится не покладая рук, её выражение лица меняется каждые пять минут, являя то полное удовольствие от совершаемых действий, то легкое раздражение, которое сопровождается нервозным вождением пера по планшету и гневным шипением. Одна из прядей выскальзывает из хвостика отросших волос и она, кажется, даже не замечает этого, продолжая выводить линии на экране. Появление Мизуки у стола сопровождается мягким смешком и ей приходится поднять голову, чтобы заглянуть возлюбленному в глаза. Только когда все волосы выскальзывают из-под резинки, рассыпаются по плечам, едва задевая их кончиками, Эна смягчается и даже позволяет себе фыркнуть. — Неужели тебе настолько не понравилась эта прядь, что ты решил отвлечь меня от работы и полностью перезаплести меня? — наигранно хмуро, спрашивает она, а затем прикрывает глаза, испытывая удовольствие от чужих действий. — Это выглядело абсолютно не мило, — в тон отвечает Мизуки, пропуская сквозь пальцы волосы Эны. Они были настолько мягкими и приятными, что он даже не стал сдерживаться — оставил на макушке легкий поцелуй. — Эй-эй, ты хотел сделать что-то другое, разве нет? Не позволяй себе лишнего, пока я не закончу этот арт! — Ну-у-у, Энана-а-ан, — тянет юноша, строя самую расстроенную мордашку на свете, — ты и так сидишь у экрана уже сколько времени! Между прочим, на улице уже стемнело! — Да ну? — она хочет повернуть голову, чтобы своими глазами увидеть, но обе руки, которые Мизуки положил ей на щеки, возвращают ту в прежнее положение. — Не вертись, — уже спокойнее просит он, плавными движениями завязывая собственную резинку, которая оказалась на размер меньше. — Принимай работу, — весело произносит Мизуки, упирая ладони в бока, чтобы потом обратиться глазами к Шинономе. — Неужели ты даже не заметила, что я и шторы задернул? — Едва ли, — чуть заторможено тянет она, ощупывая смешно торчащий хвостик. Почему-то на ум приходит ассоциация, что он похож на настоящий и подошел бы какой-нибудь птичке из-за чего Акияма посмеивается, прикрывая рот ладонью. — Хватит ржать, Амия, — угрожает ему девушка, но в глазах её тоже горят озорные нотки. Наверное, тоже увидела в этом схожесть, — а то я сейчас, — она стучит ладонями по столу, пытаясь на ходу придумать что-нибудь этакое, а затем с удовлетворенным мычанием берет в руки стилус, — воткну это тебе в твой смешливый зад! — заканчивает предложение она, грозно взмахивая инструментом перед лицом парня. — Хо? Выражение лица Мизуки резко меняется и он усаживается на колени, не особо боясь за сохранность платья, а затем цепляет перо руками, делает вид, что внимательно его рассматривает, даже пускает какие-то комментарии, которые вгоняют художницу в краску. Она, с криком, «а ну прекрати паясничать, Акияма!», отбирает стилус, чтобы тут же спрятать его на держателе. — Бу-у-у, Энанан так легко смутить, — он откидывается назад, упираясь ладонями в пол, — так даже неинтере-е-есно, — окончание предложения звучит язвительно и Эне приходится отнять ладони от лица, чтобы в тот же миг её глаза начали бегать по комнате, лишь бы только не смотреть на ухмылку юноши. Она не может сказать — испытывает сейчас праведный гнев из-за выходок mv-мейкера или же всепоглощающее смущение из-за того, что он (наверняка всерьез!) задумался над возможностью такого использования дорогостоящего оборудования. — Придурок! — вскрикивает она под громкий смех. — Как ты до этого вообще дошел?! Извращенец! — Эна сама это предложила! О, Господь! Это невинная и почти наивная мордашка когда-нибудь сведет её с ума! — Теперь ты смеешь перекладывать вину на меня?! Ну, держись у меня! Эна поднимается с кресла и Мизуки тут же оказывается прижатым к полу. Бедра сжимают чужие ноги и сама она, упираясь ладонями в пол рядом с его лицом, нависает грозной фигурой, выражение которой не предвещает положительного исхода. Сначала это кажется всего лишь игрой, невинным дурачеством, но стоит лишь заметить, как у того расширяются зрачки, да услышать тихое, полужалобное, — «Эна,» — как жар с утроенной силой приливает к щекам, а внизу все скручивается в узел. Кажется, она сама себя загнала в ловушку? — Ты первый это начал, — почти что рычит девушка, опускаясь ниже, чтобы грубовато обхватить ухо губами. Мизуки тяжело вздыхает, да начинает извиваться, желая выпутаться из-под тела художницы, но только та сжимает бедра сильнее, так еще и руками вдавливает обратно, отрезая любые возможные пути отступления. — Я говорил, что чертовски тебя люблю? — пытается увести разговор в другую сторону юноша, нервно посмеиваясь, но Эна, не удостоив даже взглядом, лишь закрывает ему рот рукой, да второй оттягивает ворот платья, чтобы уже здесь смять нежную кожу зубами. — Ты слишком много болтаешь, Амия, — недовольно произносит она, когда слышит сорвавшийся с чужих губ тихий стон. Хорошо, что она догадалась сместить ладонь в сторону. Иначе бы этого прелестного звука она бы не услышала. Видок при этом, у Мизуки, надо бы отменить, самый что ни на есть замечательный. Видимо, не ожидавший от себя подобной слабости, он тут же прижимает пальцы ко рту, краснеет, кажется, до кончиков ушей, да и все старается не смотреть девушке в глаза. Это порождает некое злорадство где-то в глубине и Шинономе решает, что с удовольствием отыграется на возлюбленном. — Ми-и-и-зу-ки-и-и, посмотри на меня, пожа-а-алуйста, — уже она жалостливо тянет имя по слогам, да подцепляет лицо пальцами, заставляя того обратиться к ней. При этом приходится все-таки приподняться, чтобы возыметь доминирующую позицию и если сначала это порождает еще одну волну сопротивления, то когда она сжимает мягкие щеки, чуть ли не ногтями впиваясь в кожу, Акияме приходится открыть глаза и напрямую встретиться с потусторонним огнем в карих радужках. Ей будто доставляет издеваться! — Мфе бфольно, Эфна — пытается произнести он, хмуря брови, — пуфти, Эфна. — Что-что? — с издевательской улыбкой художница впивается поцелуем в губы и медленно проводит по ним языком, с удовольствием отмечая, что вкусы Мизуки при выборе помад за два года совершенно не изменились. Хоть она тоже использует различные гигиенички, их просто не сравнить с тем самым вкусом. Совершенно иной уровень. — Блять, Эна… Он смотрит на нее тяжело, ёрзает неуверенно и пальцами тянется к ней, или даже, куда-то выше. Резинка слетает с волос и оказывается где-то на полу. Они оба смотрят на нее с какое-то время, а затем одновременно разворачиваются друг к другу. Туда же улетает и атласная лента, освобождая каскад светло-розовых волос, который в хаотичном порядке укладывается на полу. Как же он, черт возьми, прекрасен. — А кто говорил, что хочет сначала закончить работу? — Мизуки позволяет себе высказаться, прежде чем им обоим снесет крышу, но то, каким голосом он задает этот вопрос, заставляет Эну прикусить губу, в надежде сдержать возбужденный вздох. — К черту, — еле-еле сдерживаясь, шепчет она, закрывая глаза. — Канаде говорила, что это не в срочном порядке, поэтому к черту, просто к черту! Парень кивает и раздвигает руки, чтобы девушке было сподручнее к нему прижаться. Раз уж она сама это решила, то он не станет препятствовать. Тем более, что ему самому хотелось большего.

***

Возможно, кто-то из них пожалеет об этом уже завтра. Может быть даже оба, ведь скрыть следы бурной страсти под формой сложно, даже невозможно почти, и сколько не размазывай тональный крем нет-нет, да проступят разноцветные пятна по открытым местам, а намеренно оставленные царапины еще долго будут щипаться под лопатками. Но все это будет потом, намного позже, ведь сейчас желание пылает огненными цветами, пусть даже и видно его только в отражении второй пары глаз.              Овладеть, вжать в дрожащую от переизбытка чувств, кровать, доказать собственное превосходство, расчерчивая узоры на взмокшей коже.              Всем чем только угодно, зубами, ногтями, губами — вцепиться в податливое тело напротив и вжиматься в него со всей силы, пока сквозь болезненные стоны не прольется искренняя мольба. Хочется многого, очень многого, чуть ли не слиться всей душой, чтобы никогда больше не рассоединяться. Продлить бы этот миг удовольствия, извернуть бы его в вечность, чтобы никогда больше не пришлось возвращаться к серой обыденности, где все и сразу высасывает из тебя силы, не даря при этом никакого счастья. Здесь же все иначе и даже истома ощущается сладостно, чуть ли не до приторности, но так и должно быть.              Невыносимо растекается жар по телу, внутренности сводит от любого случайного прикосновения.              Никаких слов не хватит, чтобы описать весь спектр ощущений и приходится лишь шипеть, слабо мычать, да заходиться в возрастающих стонах, ведь ничего человеческого не остается. Здравый смысл похоронен под плотной пеленой похоти, да и кто, в самом деле, будет задумываться над чем-либо еще в такой момент?              Тело прошивает дрожь и весь мир будто затапливает, всего на мгновенье, но как же сладостен этот миг! Ни одно иное удовольствие не может его затмить!              У обоих расцветают искры в глазах, а отдышавшись, Мизуки не преминул разойтись в хитрющей улыбке:              — Энанан сегодня прямо-таки разошлась, — ехидничает он, пытаясь отмахнуться от прилипшей к лицу пряди, — неужели тебя настолько задела шутка про твой драгоценный стилус, что ты решила отыграться за нее на моей несчастной шее?              — Заткнись, — только и может произнести она, кидая подушку в сторону. Юноша ловит её со смехом, да на пол скидывает, чтобы ничего больше не мешало прижаться к любимой.              — Меня-то ты покусала, — жалобно тянет он, пытаясь в глаза заглянуть, — всю спину мне расцарапала, а мне ведь завтра в школу зайти надо. Учителя настолько обозлились, что вытрахали все мозги Шираиши. А ведь она знаешь, что может сделать когда уж слишком обозлится?              — И ты еще смеешь говорить о других девушках, когда, буквально, минуту назад клялся в вечной любви одной-единственной, — тон художницы звучит недовольно, но дрожание губ выдает её с лихвой. Сама ведь помнит, как однажды Акито вернулся с нехилым таким фингалом и только чизкейк смог уговорить его признаться, что синяк был получен не в уличной драке, а всего лишь в назидание от главы дисциплинарного комитета.              — Ой, да черт бы с ней, — уступчиво шепчет Акияма, укладывая голову на чужое плечо. — У нее Кохане есть, которая, оказывается, кусается не хуже твоего!              — Да, правда что ли? Азусава? Эта милашка, больше похожая на запуганного хомяка? Не верю.              — Вот и я тоже! Но сначала хоть и по телефону, Ан в таких подробностях о своих похождениях поведала, что уже заочно можно было за правду принять. А когда я её у торгового центра увидел, то сомнений уже никаких не осталось. Если шею удалось как-то прикрыть, перемазать, то вот на руках столько засосов было, что мне аж дурно стало. — «И это», — она говорит, — «еще не все! Ничего другого надеть не могу, ведь на бедрах вообще живого места не осталось! А стоило Акито с Тойей спросить, чего я все в форме бегаю, как Кохане сразу зарделась, глазки отвела, да рот ладонями закрыла! Сама невинность, понимаешь? Не она, видите ли, виновата в том, что мне даже сидеть больно!»              Эна с удивлением присвистнула. Не проста оказалась юная певичка!              — Ну, значит не тебе одному страдать, — с мрачным удовлетворением ухмыльнулась художница, а сама вздрогнула, когда холодный ветер долетел до разгоряченной кожи. Кто-то забыл прикрыть окно, и на самом деле, это было даже хорошо. Отрезвляло неплохо.              — Все, достаточно с тебя, — заговорила она, пытаясь вырваться из кольца рук. Мизуки неохотно, но отпустил девушку, любуясь ей со стороны. Слабая улыбка тронула его губы.       Все-таки ему тоже удалось оставить пару розовых отметин на пояснице и когда Эна пойдет в душ, обязательно их почувствует, обязательно ругаться будет, но как тут было не отомстить! Не ему же одному отдуваться за чужую страсть к меткам, верно?              Окно все-таки пришлось закрыть, ведь даже летом ветер по ночам бывал кусачий, а никто из них заболеть не хотел.              Эна, натянув более менее приличную одежду, продолжила заниматься рисунком, а голова уставшего Мизуки покоилась у нее на коленях. Тот решил подремать, пока не придет время собираться всей группой.              И пока одна рука поглаживала мокрые пряди, а другая четко выводила линии, художница думала о том, что все-таки сделала правильный выбор тогда.              Два года назад, на крыше школы, под лучами заходящего солнца, узнав случайно чужой секрет, она не оттолкнула его, хоть в порыве отчаяния и наговорила нелестных слов, приняла таким, какой он есть. И плевать, что думают другие, плевать абсолютно, ведь в Мизуки её устраивало совершенно все, даже если и оказалось, что он парень, отчаянно любящий милые вещи. Серьезно, какая к черту разница, если они отдают друг другу всех себя, без остатка, и какого-либо стеснения?              Приходит уведомление от голосового чата и Эне необходимо чуть больше времени, чтобы присоединиться к Юки и Кей.              Мизуки просыпается, заспанно глазеет на художницу снизу вверх и тут же подрывается с удивленным вздохом, чтобы усесться в другой части комнаты с ноутбуком и наушниками.              — Все в сборе, — тихо произносит Канаде, убедившись, что все участники отозвались. — Давайте начнем.