Хрупкость доверия

Казалось, что холодно не в этом помещении, а где-то глубоко внутри него самого. И это бы исправить, укрыться или вовсе спрятаться под толстым пледом, как это бывало в детском доме в дождливые дни. Но по итогу с этим только вновь приходилось смиряться, как и во все остальные дни, которые Сергей провел в психиатрической больнице. Иногда ему казалось, что он вовсе сбился со счета, запутался в датах и месяцах, а в голове только голос, е г о голос и слова о спасении. Но всё это не было настоящим. Лишь действием всех тех таблеток, которые ему прописывал Вениамин Рубинштейн в надежде на то, что изобретет что-то новое, а точнее кого-то. Будто безумный профессор в своей маленькой лаборатории с пробирками. И будь у Сергея свой собственный выбор, то он с радостью бы покинул эти четыре стены, вдыхая воздух. Настоящий. А не пропахший медикаментами вперемешку с хлоркой и смертью. Но пока эти белоснежные рубашки сдерживали и мешали сбежать, крепко привязывая его к постельной койке и единственному собеседнику – П т и ц е. Сергей не помнил, как давно появился его давний друг детства, но с того самого момента не покидал и оставался поблизости, шелестя своими черными, как ночь, крыльями по полу. Маленькое окно, и то с решеткой, через которое кое-как, но проникал солнечный свет, свидетельствующий о том, что наконец-то наступает утро и новый день опытов вместе с разговорами. Иногда казалось, что в этой комнате так много места, но это было лишь иллюзией. Особенно после принятия таблеток красного цвета, которые никак не помогали, а только, наоборот, ухудшали состояние. Зато у собеседника напротив вечная улыбка о проделанной работе. И каждый день из раза в раз повторялся по одному и тому же сценарию: будто он застрял в фильме, и лишь в редкие дни пленка меняется, а с ней и сцены. Пожалуй, одними из самых любимых для Разумовского являлись те моменты, когда он мог прогуляться и даже сыграть одну партию в шахматы с одним из пациентов. Шахматы служили хоть каким-то воспоминанием и тем, что ещё было способно удержать разум или его подобие рядом, не исчезая полностью под таблетками. Это был один из привычных дней, и Серёжа уже заранее знал его сценарий, но в какой-то момент всё пошло не так, как планировалось. В ы с т р е л ы. Захотелось укрыться или прикрыть уши ладонями, спрятавшись под этим самым столом и пережив весь этот кошмар именно под ним. Только улыбочка Софи отвлекала. Будто с помощью неё девушка что-то пыталась передать или же на что-то намекнуть: лишь только присмотрись внимательнее. И возможно Сергей бы так поступил, но страх сковал так сильно, что даже прошелестевшие крылья поблизости показались не каким-то важным или нужным, чтобы отвлечься на них. Глаза прикрываются, а желание спрятаться всё также остается внутри и только разрастается всё сильнее, пока где-то поблизости не слышен голос. Такой родимый голос, который мог принадлежать только одному человеку. И Разумовский сам себе противоречит, но распахивает очи и встречается взглядом с тем, похоронку которого получил перед тем, как оказаться в этих четырех стенах. О л е г. Н е т. Это П т и ц. И он в очередной раз издевается, принимая облик самого дорогого и важного человека для Разумовского. Мерзко. Противно. И Серёжа срывается на крик, такой громкий, на какой только способен сейчас, чтобы передать всю ту боль и горечь с отчаяньем через него. Он не хочет плакать, но слезы всё-таки бегут по его щекам с веснушками, и он сглатывает, почти что давится ими, пока не ощущает тепло. То самое настоящее и живое тепло, а не очередная порция галлюцинации в качестве издевки от Птицы. Только не замолкает, лишь сильнее начинает плакать, вдыхая знакомый аромат, что напоминает о доме. Это О л е г. Живой и настоящий и тот, кто принес с собою запах дома, комфорта, которого он не ощущал уже давно. Слезы сами катятся, а сказать ничего не получается. Ощущение, будто всё застряло где-то одним большим комком в горле. Только руки обнимают его крепко, насколько возможно, пока Волков аккуратно поднимает и покидает эту тюрьму вместе с Серёжей уже навсегда. Они больше сюда никуда не вернутся, и Разумовскому очень хочется верить в то, что это действительно так, а не очередной сон после приема и таблеток у Рубинштейна. И его объятия намного крепче, чем эти белые смирительные рубашки у врачей и санитаров. И он намного живее, чем та похоронка, которая теперь пылилась неизвестно где. Олег прижимает находку к себе настолько ближе, насколько это, в целом, получается, чтобы показать. Передать, что всё это действительность, а не очередной кошмар. Теперь его никто не покинет и не оставит в этом ужасном мире и наедине со своими кошмарами. Серёжа в скором времени засыпает в этих теплых ладонях и удивительно, но кошмары не мучают, и, кажется, в первые получается поспать, а не только делать вид для медперсонала психиатрической лечебницы. Дыхание спокойное и тревога не разливается по венам как красное полусладкое, а уступает место тишине, которой Разумовскому так давно, так отчаянно не хватало. И возможно завтра всё окажется сном, но это один из самых лучших снов о котором он обязательно будет вспоминать. И возможно завтра всё будет настоящим, и Разумовский поймет, что не сошел с ума, а действительно оказался рядом с тем, кого похоронил. И тогда это будет один из самых лучших дней впервые за эти пару ужасных месяцев, которые, по большей части, только разломили или сломили, но не полностью. Частично. И где-то в душе он будет действительно на это надеяться, пока Олег наблюдает и не сдерживает улыбки. Только удерживается от того, чтобы прикоснуться к родному лицу. Теперь они наконец-то рядом друг с другом спустя долгое время, и их ждёт многое впереди, но пройдут не по одному, а вдвоём, двигаясь теперь только именно так. И да, будет нелегко, но они наконец-то воссоединились и есть друг у друга, теперь это уже никто не отберет, не сломает.