«Отлично»

Крики, слёзы, удары — так начинался и заканчивался каждый день последние месяца четыре. По утрам я уходила, стараясь не смотреть ни матери, ни отцу в глаза, а вечерами приходила, когда они уже были в пылу скандала. Меня они не трогали. Но я жила через стенку и всё слышала. Не спала ночами, не могла находиться дома днём. Я возвращалась туда лишь для того, чтобы упасть на подушку и до семи утра полупиться в потолок. Потолок в тёмное время суток был страшным. По нему ползали пугающие тени, которые тянули свои щупальца к моей шее. Ужаса нагоняли оры, осыпающиеся на меня со стен, как штукатурка. Желудок в такие моменты скручивало ещё сильнее, чем от ежедневного голода. Иногда, когда стипендии не хватало, я воровала деньги у родителей, чтобы хоть как-то выживать. А после — постоянно оглядывалась, боялась, что они меня убьют за это. Я училась кое-как, одевалась кое-как. Но старательно делала вид, что у меня всё в порядке. Всё это время я существовала в аду, который был недоступен другим. Так я дошла до зимней сессии своего первого курса. Я не знала, как учить, приходить на зачёты, сдавать экзамены. Но точно знала, что не могу получить «удовлетворительно» и не могу пойти на пересдачу, иначе останусь без стипендии. А значит, и без средств к существованию. Эта мысль меня подогревала, подгоняла, и пять из шести экзаменов я-таки вытянула на «хорошо». Да, списывала. Да, обманывала. Но хотя бы за себя была спокойна, пусть и не совсем чиста перед совестью. Последним экзаменом была экономика. Она выпала на пятницу, и на улице ещё настолько сильно подморозило, что я проклинала абсолютно всё в нашем мире. Ночью я не спала. Всю неделю до этого — ночью не спала. Я чувствовала себя разбитой, а на экзамен вышла неподготовленной совершенно. Я не любила экономику. Единственным предметом, с которым бороться было бесполезно, была именно она. Не поддавалась она ни стоя, ни сидя, ни лёжа. Ни в хорошем настроении, ни в плохом. А преподавательница по экономике была той ещё чёртовой сукой. Её ненавидели все, от мала до велика, в университете. У неё был отвратительный характер, но прекрасные и сражающие наповал глаза. Она валила на экзаменах, не разбираясь в отличниках и двоечниках, и улыбалась настолько обворожительно, что по спине бежала дрожь. Я её боялась, иногда ею восхищалась, и всегда мне перед ней было стыдно, что я не знаю столько по её предмету, чтобы заслужить хоть одно доброе слово. С экзамена многие выходили с ещё большей дрожью в ногах и голосе, чем входили туда. В зачётках были четвёрки и тройки. Одногруппники почти хором говорили, что валит, не жалеет, но за работу в семестре слегка увеличивает балл. Я поняла, что попала, когда осознала: я не работала на семинарах, я редко появлялась на лекциях, я не сдала ни одного проекта. Во мне просто ни физических, ни моральных сил на это не было. На парах я всегда сидела за последней партой, и мне несказанно везло, если не засыпала мёртвым сном. Так что — после такого она обязана была меня завалить. Я входила в аудиторию самая последняя. За окном уже темнело, а мороз был такой силы, что даже в помещении с уст летел пар. Женщина заполняла ведомость, когда я несмелыми шагами подошла к её столу: — Кладите зачётку, тяните билет, — монотонно произнесла она, продолжая писать. Я выставила руку вперёд, и заледеневшие пальцы повисли над билетами. Сердце рвалось из груди. Я знала, что не спишу, поэтому надеялась на удачу. Надеялась, что хотя бы полтора вопроса из трёх буду знать. Потом решу ей задачку и получу свою хлипкую, как и моё психологическое состояние, четвёрку. — Номер билета? — спокойно спросила она и неожиданно подняла на меня глаза. Мы смотрели друг на друга всего секунду, а казалось, что вечность. Я показала ей вытянутый моей несчастливой рукой билет. — На подготовку у Вас полчаса. Я села за вторую парту, ничего не помня из прочитанного. Если и были в моей голове когда-то знания, их сдуло сквозняком от окна, у которого мне повезло разместиться. Я исподлобья посмотрела на преподавательницу: блондинка всё так же была погружена в заполнение и перелистывание бумаг. Но я точно понимала: только загляну в телефон — на пересдачу. Женщина иногда отвлекалась от работы, слушая моих одногруппников. Они отвечали пусть и неуверенно, но отвечали. Учили же что-то? Она задавала вопросы — они, трясясь, заплетаясь в языке, отвечали. Да, всё-таки учили. В отличие от меня. Я так и просидела над пустым листом все полчаса. И когда очередь дошла до меня, он был белее моего лица. Она позвала меня по фамилии, и дрожь внутри меня стала такой явной, что идти до её стола было невозможно. Я боялась, что упаду. Ноги не слушались, а лист в руках вибрировал, словно под натиском урагана. Смерча. Смерча, который приближал мою смерть в молодом возрасте. — Рассказывайте, — произнесла она, тяжело вздыхая. Чувствовалось, что она уже бесконечно устала от этого чёртова экзамена. Я была последняя. Вообще последняя. Кроме нас с ней, в аудитории никого не было. От этого становилось ещё страшнее. Ещё больше не по себе. Я села. Села и ощутила, что скамья подо мной ледяная, а по спине — предательский холодок. — Эм... — сказала я, а дальше — всё. Словно я онемела. Мысли в голове трепыхались, как бабочки на ветру. Была даже парочка таких, которые можно было озвучить, но я не смогла. Губы шевелились, звука не было. Я не помнила, когда последний раз нормально ела, нормально спала, нормально училась. От жалости и ненависти к себе я сжала кулаки так сильно, так больно, что ногти впились в кожу ладоней. А в уголках глаз собрались они — слёзы. Солёные на вкус, отвратительные на запах. Слёзы, без которых последние месяцы я не жила. Никогда не понимала, откуда во мне столько жидкости. Да и может ли столько быть в одном человеке. Я ревела абсолютно каждый день абсолютно по любому поводу. И даже на экзамене перед самой строгой и властной женщиной из всех я не смогла сдержаться. Про себя я ругалась. Громко и безжалостно ругала себя за слабость. Пусть волосы и осыпались на лицо, прикрывая половину, я всё равно умудрилась показать этой женщине все свои проблемы. Я не понимала, как выходить из этой ситуации. Стараясь не хлюпать носом, я, однако, не могла унять свою дрожь. — В чём дело? — я ощутила в нотках её голоса недоумение. Каждый клеткой тела я знала, что её гипнотический взгляд направлен на меня. Она пилит меня глазами, не оставляя шансов на выживание. Я решила бежать. Бежать, пока на меня не обрушился потолок, пока не рухнули стены. Дедушка учил меня не оставлять поле боя, но я уже давно была не ребёнком, а он сам умер десять лет назад. И я подорвалась с места. Трусливо поджала хвост и ринулась к двери, чтобы поскорее уйти от взгляда этой женщины. Как только я схватилась за ручку двери, Вселенная огромным карточным домиком легла мне на плечи. Я почувствовала сильные, тёплые руки, тянущие в другую сторону. В противоположную сторону от двери. А затем в нос ударил приятный цветочный аромат парфюма, переплетённый со свежим запахом кондиционера для белья. И тут я поняла, каково это — когда тебя обнимают. Когда одна ладонь оказывается на голове, поглаживает по волосам, а вторая держится в районе лопаток. Когда теплота момента и нежность человека обволакивают, окутывают. — Тише, тише, — внезапно залепетала женщина, которой пугали студентов. А её руки хаотично заскользили по моему телу, вызывая мурашки. Я не могла думать, внутренних монологов не было. Концентрация была лишь на ней и её ладонях, дарящих успокоение. И когда оно вконец меня обухом по голове огрело, я осознала, что произошло. ЧТО случилось между мной и моей преподавательницей. Я пришла в себя, и мне снова захотелось выйти за дверь. — Простите, — пробормотала я ей в рубашку, а затем последовала серия неудачных попыток выпутаться из её объятий. Она была настолько сильной, что я ощущала себя букашкой в паутине. Барахталась, размахивая лапками, тяжело дышала. Эта муха словно готовилась меня съесть, и лишь одного я не понимала — зачем. Внезапно женщина так же резко, как наступила, дала мне свободу. Я буквально отскочила от неё, не в силах поднять взгляд. Меня трясло. Казалось, я сама себе не принадлежу. Не понимая, как быть, я по инерции приложила ладонь к груди. Проблемы с сердцем преследовали меня довольно давно. И вот нагнали опять: его кололо. — Тебе нужна четвёрка? — спросила она, разбивая тишину, к которой готовился этот зимний вечер. Я оторвала взгляд от пола, медленно проходясь по всей её фигуре и останавливаясь на лице. Сейчас на нём я видела поблёскивающие в свете ламп большие глаза и осторожную, извивающуюся, как змея, ухмылку на губах. Это было странно, я никогда не видела женщину такой. — Или, может, пятёрка? — она сделала шаг ко мне, а я не шагнула назад. Ни разу. Осталась, будто приклеенная, стоять на одном месте. — Ну же, котик, хочешь высокий балл? От всей ситуации меня начало мутить. Она перешла на «ты», это «котик» сорвалось. Она руку протянула и заправила мне за ухо одну непослушную прядь. Я испугалась, что забуду дышать. Но ведь мне и правда нужна была хорошая оценка... Несмелый мой кивок вызвал улыбку: — Тогда выполни одну мою просьбу, — хмыкнула женщина, словно для неё это было обыденностью. Я только в фильмах видела, что студенты так ловко дают взятки, преподаватели так открыто их просят, берут. Я не представляла, как такое возможно провернуть в реальной жизни. Но свято была уверена — сейчас она попросит именно денег. У меня за душой не было ничего, и я осознавала, что заплатить ей и потерять стипендию — одно и то же. Но всё равно спросила, глядя ей в глаза, как в бездну: — Сколько Вы хотите? Она рассмеялась. Раскатисто, заливисто, заразно. Настолько заразно, что мне захотелось поддержать её. Но настроение было совсем не тем. Смотря на неё потерянным взглядом, я опасалась её следующих слов. Успокоившись, женщина откашлялась и подошла так, что между нами не оставалось ничего, кроме жуткой тесноты. Я не знала, куда и нужно ли отступать. — Боже, нет, котик, — она облизнула сухие губы. — Мне не нужны деньги. Мне нужна ты, — томный шёпот опалил кончики моих ресниц. — Сделаешь, как я скажу, и получишь свою оценку, — она потянулась ко мне, возможно, за поцелуем, но вышло лишь неловкое касание губ. Я не умела целоваться, я не умела быть в любовных отношениях. Я не понимала, как реагировать, поэтому стояла, неестественно выпрямив спину, и боялась пошевелиться. Губами я ощутила мягкость и тонкий, сладкий аромат помады преподавательницы. На секунду мне подумалось, что в этом есть доля везения — она красивая, статная, следит за собой и любит себя. У неё аккуратные черты лица, а фигуре многие бы позавидовали. От неё не противно, рядом с ней находиться — приятно. Одно большое «но» перекрывало всё — я не знала, что происходит в её голове. Зато знала, что конкретно ей было от меня нужно. Взрослая девочка во мне очень быстро нарисовала сценарий развития событий. Поэтому фраза, которая была произнесена следом, меня не выбила из колеи: — Раздевайся, — рука тут же потянулась к краю моего кардигана. И это не на шутку меня напугало. Слишком быстро. И — я не хотела. Я не хотела этого. Какие-то крупицы сознания принимали это, рассудок — никак. Он метался по клетке, как зверь, кричал, визжал. Он хотел на свободу, отчего я попыталась опять вырваться и убежать. Но — бежать было бесполезно, она меня поймала: — Или ты по-хорошему подчиняешься, котик. Или я возьму тебя силой, — губы были у виска в попытке меня утихомирить. А мне ещё страшнее стало, что аж ноги ослабели. — Так или иначе, я получу своё. В этот момент всё встало на свои места. Она была грозой университета, о ней ходили вызывающие дрожь слухи. Коридоры замолкали, стоило ей появиться. Она внушала страх, её боялись. Ни об одном из преподавателей не говорили так, как о ней: женщина из преисподней, дьяволица, бесчувственная сука. Она доводила студентов и студенток до слёз, до истерик. И вот она — в своём привычном амплуа. Подчиняет, унижает, наводит ужас. Со мной было покончено. Организм остановил свои привычные ритмы, а разум навсегда оставил тело. Душа вылетела из меня, как пробка из бутылки, когда я начала раздеваться. Под снисходительным взглядом женщины я сняла ботинки, носки, потом расстегнула кардиган почти деревянными пальцами, стащила его с себя и положила на ближайшую парту. Тут же холодок оказался под футболкой. И с ней расстаться было почти невозможно. Набрав воздуха в лёгкие, как перед прыжком в воду, я вытащила футболку из джинсов и вынырнула из неё. Правда, затем сильно пожалела об этом. Мои действия означали, что я сдалась. От оценивающего цыканья со стороны женщины грудь покрылась мурашками, а желание прикрыться стало непреодолимым. Я подтянула руки, в которых сжимала футболку, ближе к себе, чтобы хоть немного спрятаться. Мне было некомфортно. И это, наверное, мягко сказано. Каким словом можно описать состояние девушки, раздевающейся на глазах своей преподавательницы? — Продолжай, — спокойно сказала она, заставив меня дёрнуться — я вернулась в реальность. Футболка полетела на кардиган, а за ней пришла очередь джинсов. С ремнём я, казалось, мучилась целую вечность: он всё никак не поддавался. Внутри себя я ликовала, ведь максимально оттягивала самые страшные минуты своей жизни. Но — всё разрушил один шаг. Женщина спешно сорвалась ко мне, потянула за пояс так, что я едва устояла на ногах, и за мгновение спустила джинсы мне до середины бедра. Этот резкий порыв меня напугал, отчего мне затем нужна была только лишь доля секунды, чтобы снять их совсем. Я стояла перед ней в одном нижнем белье. Пытаясь стыдливо защититься ладонями от её взгляда, я полыхала всеми красками, всеми оттенками красного. На мне не было ни одного места, которое бы я хотела ей показывать. Но в нашей ситуации всё решала она. Исключительно она. Снова шаг — и я ощутила её руки на своей спине, где они рыскали застёжку от бюстгальтера. Как только он ослабил хватку и бретели поползли вниз по плечам, я поняла, что даже в нём — и то было лучше, чем сейчас. По инерции я потянулась закрыться, но ловкие женские пальцы тут же накрыли грудь. Я подавилась воздухом. От неожиданности. Блондинка покрутила мои соски, заставляя их затвердеть. Я не хотела смотреть, поэтому крепко зажмурилась, и принялась считать от одного до бесконечности. Однако думать было трудно — живот тянуло. Неясный спазм появился где-то посередине и медленно продвигался вниз. Затем я ощутила её язык на правом соске, и это странное чувство лишь усилилось. Я не знала, мутит ли меня снова или это возбуждение так накатывает, но когда её язык коснулся второго соска — я едва слышно простонала. Женщине явно понравилась моя реакция, отчего её ласки стали более напористыми, более смелыми. Я не дышала, а просто пыталась не забывать про вдохи и выдохи. Руки и губы женщины сменяли друг друга на моей груди, пока сквозь вакуум я не услышала на ухо: — Хорошая девочка, — в её голосе определённо сквозила улыбка. Ей нравилось то, что она делала с моим телом. Не со мной, а лишь с телом. Хоть оно и отвечало довольно охотно, голова по-прежнему противилась. А женщина посчитала нужным обратить моё внимание на реакции организма: — Какая ты мокрая, — её пальцы прошлись по моим трусикам, надавливая. Боли не было, лишь небольшой спазм заставил меня прогнуться в спине. Губы преподавательницы оказались на моей шее, пока пальцы продолжали поглаживать меня через ткань белья. Я учащённо дышала. Смотрела, куда придётся, лишь бы не на женщину. Меня терзали вопросы о том, не боится ли она незваных гостей, сколько таких, как я, было до, действительно ли всё это зайдёт настолько далеко. Мне было страшно. У меня ни разу не было секса, и я не хотела, чтобы первый случился именно так. Про себя я молилась, чтобы она наигралась и отпустила на все четыре стороны. Мне, возможно, даже и оценка была уже не нужна. Только бы уйти... Я застонала громче, когда её палец помассировал клитор уже не через ткань. Её рука была в моих трусиках и полностью накрывала лобок. Мне перехватило дыхание, я снова оказала сопротивление. — Ну тише, тише. Что же мы какие пугливые? — усмехнулась она, цепляясь свободной рукой за мои волосы на затылке. Пальцы второй руки прошлись вдоль промежности, собирая смазку. — Думаю, ты готова. Снимай трусики, — она вытащила руку и, чуть отступив, приложила пальцы к губам. Картинки перед глазами поплыли так, что я бы в жизни их не поймала. Стоять уже не могла. Оседая на пол, я затараторила, перемешивая слова с всхлипами: — Не надо... Я не хочу... Отпустите, пожалуйста. Я приду на пересдачу... У меня никогда не было... И я не хочу. Я не соображала. Прикрывалась руками и готовилась отбиваться от неё, если нужно. Отступала вроде назад, но ноги не слушались, и казалось, что так и стою на одном месте. Слёзы стекали по лицу, раскрашивая его приступами отчаяния и паники. Я действительно думала, что она сжалится. Но уже через секунду предплечье пронзила острая боль, и я оказалась на парте. Я лежала на ней животом, каждым ребром ощущая её холод и то, какой невероятно твёрдой она может быть. Женщина через секунду оказалась надо мной, зловеще шепча на ухо: — Ещё никто не уходил от меня просто так. И ты не будешь первой, — пуговички её рубашки впились мне в позвонки. — А то, что ты девственница, поправимо. Царапая ногтями бедро, она стащила с меня бельё до самых щиколоток. Хотелось кричать, бить кулаками о парту, звать на помощь. Я хотела, чтобы меня услышали, вытащили, спасли. Но ничего не могло мне помочь. — Не зажимайся, котик. Сначала будет больно, нужно немножко потерпеть, — её голос уже звучал, как приговор. Она будто зачитывала все статьи, по которым меня будут казнить. Зачитывала грехи, которые я успела совершить за свою короткую жизнь. Я отчего-то остро понимала, почему её за глаза называют дьяволицей: она любит чужие мучения. Она любит сама мучить. Я чувствовала два пальца, массирующие меня настойчиво, нетерпеливо. Потом они же вошли в меня на одну фалангу, и я вцепилась руками в парту. После — был словно удар. Была вспышка, ослепившая меня на мгновение. Я даже закричать от боли, парализовавшей тело, не успела. Засопела, уткнувшись в парту, понимая, что готова прокусить её собственными зубами. Рефлекторно я попыталась свести ноги, но блондинка встала между ними, и вся тяжесть её тела упала прямиком на меня. Женщина не дала мне возможности опомниться после первого толчка и начала с нарастанием ритма проникать в меня глубже. Рык, который я должна была издать ещё в самом начале экзекуции, порезал горло. Я шипела, хрипела, но не кричала. В глазах темнело. Я изо всех сил старалась концентрироваться хоть на каком-то предмете в аудитории, но тщетно. Единственным важным предметом была боль. Настолько масштабная, настолько ощутимая, что она заполнила собой всё пространство. — Давно у меня не было таких девочек, как ты, — она тоже прерывисто дышала, и от её горячего голоса, касающихся моего уха губ земля окончательно уходила из поля зрения. Я теряла связь с реальностью. Иногда казалось, что я проваливаюсь в забытьи, а от её аккуратно выверенных слов просыпаюсь. — Моя умничка, вот так, да, — пальцы двигались глубоко. Они не причиняли жгучей боли, но терпеть было сложно. Я невнятно бормотала и плакала. Моё лицо было залито слезами. Я не могла говорить, думать и противостоять ей. Попытки уйти от вторжения в моё тело проваливались. Стоило лишь сжаться, как она сгибала во мне пальцы, вызывая ужасную судорогу. Стоило сползти ниже, как она подхватывала меня за одно бедро и возвращала обратно на парту. Я не знала, можно ли вообще лечь так, чтобы хоть какое-то удовольствие получить. Я слышала, что оно должно быть. На физиологическом уровне такая стимуляция должна была вызвать оргазм. Но, наверное, и мозг в этот момент должен осознавать, что процесс приятен. Мне не было приятно. Она царапала меня ногтями глубже и глубже, заставляя моё тело реагировать. Я чувствовала, как смазка вязко стекает по ногам. Было противно. Ещё противнее стало, когда я ощутила её язык. Я и не заметила, как женщина опустилась передо мной на колени. Быстро, ловко язык прошёлся по складкам и скоро заменил пальцы, которые покинули моё тело. И внезапно на меня напало такое облегчение. Такое невероятное ощущение свободы, что я едва не подскочила. Наверное, женщина думала, что так ещё ближе подгоняет меня к финалу. Я же почти ничего не соображала. Мне было плевать на её ласки. Однако я бы слукавила, сказав, что это не доставляло мне удовольствия. Сама за собой не замечая, я стала едва постанывать, и эти стоны уже точно были не от боли. Я не хотела представлять, как это выглядит со стороны. Всё мысли были заняты тем, что я, мать его, не смогу жить с этим стыдом. Осознавая, что она меня поимела так грязно и без моего на то согласия, я больше не смогу смотреть людям в глаза. Не смогу... Я не успела достроить мысль, не успела подойти, как к краю, к выводу. Всё моё тело, каждая клеточка, от макушки до пяток, содрогнулось от волны. Волна, которая должна была быть волной наслаждения, прокатилась сотней маленьких иголочек, приносящих умиротворение, а из горла вырвался протяжный стон. Я, насколько могла, прогнулась в спине и едва не услышала, как хрустят позвонки. Меня бросило в жар, затем температура резко пришла в норму. И тело обмякло. Я вся была из ваты. Не из кожи, костей, кусков плоти. Я была из ваты, которая разлетается, трепыхается от дыхания или ветра. Я была горячая и липкая. Волосы влажными прядями падали на лицо; грудь и живот неприятно скользили по деревянной поверхности парты. Глаза заволокло пеленой, и я не видела собственных рук. А где-то сквозь дикий грохот своего сердца я услышала слова, которые мне едва ли были нужны: — Отработала на пять, умница, — она оставила поцелуй на моём плече. — Собирайся, отвезу тебя домой. Я сползла с парты, чтобы поднять сброшенные с меня трусики. На внутренней стороне бедра уже очерчивались следы её пальцев, синяки, я видела остатки смазки с небольшим количеством крови. И эта кинолента снова пронеслась в голове, отдалась спазмом в груди, зардела свежими ранами на коже. Я почувствовала, как дрожат руки и губы. — Побыстрее, котик, — нетерпеливо проговорила блондинка, и тут же мне на колени упала стопка моих вещей. Я натянула футболку, джинсы, носки с ботинками, накинула на плечи кардиган и еле застегнула его на все пуговицы. Всё это время женщина ждала меня, привалившись к косяку и сложив руки на груди. Я чувствовала её пристальный взгляд на себе, и мне некуда было от него деться. Одевшись, я спустилась вниз, чтобы забрать из гардероба куртку, а она вернулась в свой кабинет за пальто. Мы встретились на крыльце. Я пыталась закурить. Курила редко, но тогда это было так нужно, что я плевала на дрожащие руки и тухнущие спички. С третьего раза удалось прикурить, когда внезапно из здания вышла и сама женщина. Она смерила меня строгим взглядом. — Ненавижу курящих, — фыркнула она, когда я успела сделать лишь одну затяжку. Затем она выхватила мою сигарету и, бросив в снег, слегка примяла её высоким каблуком. Я смотрела, и страх всё больше подкатывал к горлу. Я начала думать, что и пешком до дома доберусь. Но она потащила меня за собой. Я шла, как собачка, ведомая ею за рукав через длинную, залитую светом фонарей парковку. Мы молчали. Я не знала, нужно ли и могу ли я вообще с ней говорить. Слов не было. Если бы я и была в состоянии поддержать диалог, то было просто нечем. Я всё ещё продолжала тушить в своём воспалённом мозгу яркие вспышки. Они не давали покоя. Они душили и убивали. Я готова была опять забиться в истерике у неё на глазах. Мы сели в машину. У меня не было сил пристёгиваться, поэтому женщине пришлось это сделать самой. Она перегнулась через меня, дотянулась до ремня и щёлкнула его застёжкой. На секунду, когда она была настолько близко, я вдохнула аромат её духов. Ощутила шеей мягкость волос. Увидела в свете фонарей блеск глаз. Мне показалось, что это совсем другой человек. Что она просто не могла... Не могла! Женщина быстро прогрела машину, и мы тронулись с места, оставляя университет где-то позади. Я не помнила, в какой момент назвала ей свой адрес, но ехали мы определённо в нужном направлении. Даже в тёмном городе я легко ориентировалась. Скоро показались знакомые дома, знакомые повороты. Я выдохнула с облегчением, когда за перекрёстком вырос мой дом, где соседи продолжали не спать, не зная, какая трагедия случилась вот-вот совсем близко. Ещё никогда я не хотела туда, не рвалась туда настолько сильно. Женщина припарковалась у подъезда. Её рука легла на мою коленку, поползла вверх, и я поняла, что с секунды на секунду меня стошнит всем, что я не доела за последние сутки. Я выскочила из машины, хлопнув дверью. Мороз ударил в лицо, но не отрезвил. А потом я как-то поднялась в квартиру, открыла дверь, упала на кровать и впервые за долгое время моментально забылась глубоким сном. И только теперь, с холодной головой, в здравом уме, я могу твёрдо сказать, что она меня изнасиловала. А как с этим жить — я не знаю.